ва
Больше ничего не прибавил, как будто погиб человек не такой ужасной смертью, а мирно был взят ангелами прямо с цветущих полей Тамбовской губернии, Моршанского уезда, Исадской волости.
И вот теперь что-то похожее: Зорька и Божок, только не Зорька Божка, а Божок хочет съесть Зорьку. И съест, пожалуй: у него зубы, как у медведя. Как заладил, так и рычит все:
- Я тебя зад-душу! Я тебя съем! Съем!..
Подойдя, Матийцев с минуту стоял и глядел. Улыбнулся было, но смешно не было. Спросил только:
- Ты что, Божок?
Осветил своей лампочкой его, лошадь, вагон. И Зорька была вся в поту, грязи и крови, и Божок был весь в угле, поту, грязи и крови, а забурившийся, может быть, в сороковой раз, вагон пьяно торчал боком над рельсами.
В конюшне Зорька была статная, красивая лошадка, буланая, с тонкой умной мордой, и теперь ее стало жалко.
- Ты что?.. Ты ее не ешь... Давай помогу.
И, отставив лампочку, Матийцев взялся было за вагон, но Божок не подвинулся к нему; он сказал, отдуваясь, мрачно:
- Мне кажется, я ее убью.
- Ты что, устал с ней?
- Ее осталось только убить.
Матийцев попробовал было поднять вагон, но тут же увидел, что не может: нужно было знать сноровку коногонов, подымавших как-то "на лимонадку", - спиной.
- Ну-ка, берись, Божок.
Но Божок стоял, как медведь, исподлобья глядя на пышущую морду лошади, носившей боками. Лица его ясно не было видно - так, тени одни, неприятные тени.
- Берись, говорю!
Но Божок качнул головою:
- Я уж сто разов за него бралси... "Берись"!
- Ты что это?
- "Что"! Ничего, "что"... Вот и становь сам.
- Ты что это, а, болван? - повысил голос Матийцев. - Ты видишь, с кем говоришь?
- Ее осталось только убить.
- Станови вагон, я говорю! Не рассуждать!
- Завизжал... Становь сам... У тебя силы-то как у вола...
И вот теперь, едва ли не в первый раз в жизни, Матийцеву захотелось изо всей силы наотмашь ударить человека - Божка. Это был всего один момент, но такой острый: непременно ударить и разбить ему зубы в кровь. А потом вдруг вспомнил Матийцев, что будет завтра, в 11 часов вечера; мгновенно вспомнил, и мгновенно отбросились от него Божок, Зорька, вагон и штрек. Еще не разжал стиснутых зубов, а уж начал улыбаться, как улыбаются мудрые и лишенные ума.
- Сегодня в конторе расчет получишь, - с усилием сказал он. - Уходи наверх - слышишь?!
И пошел от Божка, чтобы найти кого-нибудь, кто бы взял Зорьку и отвез вагон.
- Ишь... "расчет!".. Цуцик паршивый!.. - рыкнул ему вслед Божок, а Матийцев изумленно остановился было, но подумал: "Не нужно уж мне... Ведь не нужно... Иду, распоряжаюсь... к черту! Зачем это? Не нужно!.. Чем может оскорбить меня это животное? - ничем ведь, ничем!.. Теперь ничем!.." И тут же: "Отчего же так хочется выбить ему зубы медвежьи?.." Опять хотелось до боли, и рука туго сжималась, дрожа крупно в локте.
И чем дальше он уходил от Божка, тем меньше мог себя сдерживать. Не хотел, но повторялось все время в мозгу: "Цуцик паршивый... цуцик паршивый..." И тут же: "Это меня? Меня?.. Как он смел, подлец?!"
Чуть только померещился вдали кто-то, Матийцев уже крикнул ему:
- Эй, ты! Кто там? Поди сюда!
Подошел артельщик Кравчук, шлепая по лужам.
Чуть узнав его, крикнул Матийцев:
- Убери Божка отсюда вон, к черту!
- Божка? Это - коногона?
- Вон его отсюда, к черту! Понял?
- Понял.
Но у Кравчука было свое: он и сам искал Матийцева, чтобы сказать ему:
- Александр Петрович, - я вам хотел изложить, - невозможно по десять рублей... Сосчитайте хоть сами; что же мне - своих докладать?.. За-ра-ботаешь от жилетки рукава!..
- После, после!.. В конторе скажешь. Гони его в шею! Возьми лошадь!.. Совсем вон, к расчету!
А в это время из бокового пролаза вынырнул Автоном Иваныч. Как всегда, веселый какой-то пьяной рудничной веселостью, подошел и сказал:
- Литерба-литербе!.. Здравствуйте еще раз. Кого к расчету, Александр Петрович?
Матийцев почувствовал, что он ему нестерпимо противен.
- Вот что... Автоном Иваныч... Вы сегодня же его долой... Божка. - Он остановился, чтобы объяснить, почему долой, и добавил: - Я с вечерним в Ростов, а вы тут уж сами... и наряд на завтра, и, главное, это чудовище вон!
- В Ро-сто-ов! - невинно протянул Автоном Иваныч. - Раз-влечься? - О Божке будто и не слыхал.
И, едва сдерживая себя, прикусив губы, Матийцев продолжал о Божке:
- Избил эту новую лошадь, Зорьку, до полусмерти... тоже коногон... И еще в пререкания со мною, чудовище этакое!
От ярко представленного оскорбления дышал он тяжело и смотрел на Автонома Иваныча злобно, а в правом локте все дрожало крупной дрожью, почти дергало, и сердце нехорошо билось.