* Я не вижу основания делать рекламу этим господам, называя полностью их имена.
Но разве министр юстиции не заявил свидетелю, что ему
не разрешается публикование статей на актуальные политиче
ские темы?
Такое толкование условий показалось бы в те дни непри
личным самому министру юстиции. Я политический писатель
вот уже сорок лет. Это моя профессия, господа судьи и при
сяжные заседатели, и в то же время содержание моей жизни.
Неужели же правительство могло всерьез потребовать от меня,
чтоб я в благодарность за визу отказался от своих взглядов
или от их изложения? Нет, правительство клевещет ныне на
себя задним числом... К тому же немедленно после короткого
объяснения с министром юстиции насчет таинственных "ши
пов" Колбьернсон тут же попросил меня дать интервью для
"Арбайтербладет". Я спросил в шутливой форме министра юс
тиции:
А не будет ли интервью истолковано, как мое вторжение
в норвежскую политику?
Министр ответил буквально следующее:
-- Нет, мы вам дали визу, и мы должны вас представить
нашему общественному мнению.
Кажется ясно?
После этого в присутствии министра юстиции и Мартина Транмеля и с их молчаливого одобрения я в ответ на заданные мне вопросы заявил, что советская дипломатия оказывает преступную помощь Италии в итало-абиссинской войне; что московское правительство вообще стало консервативным фактором; что правящая каста занимается систематической фальсификацией истории для возвеличения самой себя; что европейская война неизбежна, если ее не остановит революция, и т. д.
Я не знаю, можно ли в этом интервью, напечатанном в "Арбайтербладет" 26 июля 1935 года, найти розы, но "шипов" в нем достаточно! Позвольте сослаться еще и на тот факт, что моя "Автобиография" опубликована в Норвегии всего несколько месяцев тому назад издательством правительственной партии. В предисловии к этому изданию бичуется византийский культ непогрешимого "вождя", бонапартистский произвол Сталина и его клики и проповедуется необходимость свержения бюрократической касты. Там же разъясняется, что именно борьба против советского бонапартизма является причиной моей третьей эмиграции. Другими словами, если б я согласен был отказаться от этой борьбы, у меня не было бы причины искать норвежского гостеприимства... Однако и это еще не все, гг. судьи и присяжные! 21 августа, всего за неделю до интернирования, "Арбайтербладет" опубликовала на первой странице обширное интервью со мной под заголовком: "Троцкий показывает, что московские обвинения вымышлены и сфабрикованы". Члены правительства, надо полагать, читали мои обличения москов
ского подлога. Однако постановление об интернировании, изданное через неделю, ссылалось не на злободневное интервью, состоявшее из одних "шипов", а на мои старые статьи, напечатанные во Франции и Соединенных Штатах. Фальшь бросается здесь прямо в глаза!
Я могу, наконец, сослаться на свидетельство министра иностранных дел Кота49, который заявил на одном из избирательных собраний, дней за десять до моего интернирования: "Конечно, правительство знало, что Троцкий будет и впредь писать свои политические статьи ("политические хроники"), но правительство считало своим долгом оставаться верным демократическому принципу права убежища". Речь г-на Кота напечатана в официозе правительства. Вы все читали ее. Публичное свидетельство министра иностранных дел уличает министра юстиции в прямой неправде. Пытаясь в последний момент -скрыть действительное положение от общественного мнения, министр юстиции конфисковал у моих секретарей мое письмо, в котором я рассказывал о первом политическом интервью с ·его активным участием, и в самой грубой форме выслал обоих моих сотрудников из Норвегии. Почему? За что? Они даже не эмигранты. У них безупречные паспорта. Кроме того--и это важнее -- они безупречные люди.
Под видом убежища норвежское правительство подставило мне, господа судьи, ловушку. Я не могу этого иначе назвать. Разве не чудовищно, что полицейское учреждение, призванное проверять паспорта иностранцев -паспорта! -- берет на себя задачу контролировать мою научную и литературную деятельность, притом за пределами Норвегии? Если б дело зависело от господ Трюгве Ли и Констадов, ни "Коммунистический манифест", ни "Капитал" [Маркса], ни другие классические произведения революционной мысли не увидели бы света: ведь это произведения политических эмигрантов!
В качестве наиболее яркого примера моей зловредной дея- тельности правительство приводит мою статью, легально напечатанную во Франции и Соединенных Штатах в буржуазном еженедельнике "Nation". He сомневаюсь, что ни президент Соединенных Штатов, ни Леон Блюм не обращались к начальнику норвежской паспортной конторы за защитой от моих статей. Требование зажать мне рот исходило от Москвы. Но в этом норвежское правительство не хочет признаться, чтоб не обнаружить своей зависимости. Поэтому оно прикрыло свой произвол фальшью.
Адвокат В.: Каково отношение свидетеля к Четвертому Интернационалу?
-- Я являюсь сторонником, в известном смысле--инициатором этого международного течения и несу за него политическую ответственность.
Значит, свидетель занимается и практической революци
онной работой?
Отделить теорию от практики нелегко, и я меньше всего
стремлюсь к этому. Но условия моего существования в нынеш
ней "демократической" Европе таковы, что я не имею, к несча
стью, возможности вмешиваться в практическую работу. Когда
конференция организаций Четвертого Интернационала летом
этого года выбрала меня заглазно в состав своего Совета, ко
торый, к слову сказать, имеет более почетный, чем практиче
ский характер, я особым письмом отклонил эту честь, именно
для того, чтоб не давать Констадам разных стран повода для
полицейских кляуз.
Что касается россказней норвежской реакционной печати о том, что я являюсь инициатором восстания в Испании, стачек во Франции и Бельгии и пр., то я могу лишь презрительно пожать плечами. На самом деле инициатива восстания в Испании принадлежит единомышленникам подсудимых и их адвоката. Конечно, если б я имел возможность отправиться в Испанию для практической работы, я сделал бы это немедленно. Я отдал бы все силы, чтоб помочь испанским рабочим справиться с фашизмом, разгромить его, искоренить его. К несчастью я вынужден ограничиваться статьями или советами в письмах, когда те или другие лица или группы спрашивают моего совета...
Чего, собственно, хочет фашистский адвокат? Мы находимся пред лицом суда, то есть такого учреждения, которое призвано карать за нарушение закона. Нарушил ли я закон? Какой именно? Вы знаете, господа судьи и присяжные заседатели, что другой фашистский адвокат, г-н X., обратился к прокуратуре с предложением возбудить против меня судебное преследование за мою "деятельность", не то литературную, не то террористическую. Жалоба была отклонена в двух инстанциях. Государственный прокурор Зунд, официальный страж законов этой страны, заявил в печати, что из всех тех материалов, какими он располагает, он не видит, чтобы Троцкий нарушил какой-либо норвежский закон или вообще подал повод к преследованиям против него. Это заявление сделано было 26 сентября, через пять недель после московского процесса и почти через месяц после моего интернирования. Нельзя не отдать должное твердости и мужеству господина государственного прокурора! Его заявление является явной демонстрацией недоверия к московским обвинениям и в то же время осуждением репрессий против меня со стороны норвежского правительства. Этого, думаю, достаточно!
Адвокат В.: Известно ли свидетелю это письмо и кем оно было написано?
-- Это письмо продиктовано мною моему секретарю и, оче
видно, украдено (извиняюсь) господами обвиняемыми во время их непрошенного визита. Из самого текста письма видно, что в ответ на поставленные мне вопросы я высказываю свое мнение по поводу того, заслуживает ли известное мне лицо, г-н X., морального доверия или нет. И в этом случае я лишь подаю совет.
Адвокат В. (иронически): Только совет? А может быть, нечто большее, чем совет?
-- Вы хотите сказать: приказание?