- Не грабеж, а как нынче принято называть - экс-про-при-ация!
- Вы так думаете? В политических, стало быть, целях?.. В фонды партии?.. Какой же именно?
У Кашнева отлегло от сердца. Старый Красовицкий измучил его своим видом глубоко потрясенного человека, но вот он же сам и нашел объяснение тому, что сделал его сын. В это объяснение Кашнев поспешил поверить. А старик раздумывал вслух:
- В пользу какой партии, этого я не знаю, нет... Откуда же я мог бы и знать это? Разве он мне говорил когда-нибудь, что он уже связан с какою-то партией? Он очень способный, он начитанный, да... Он много читал! Математика, правда, ему не особенно давалась, а книг он перечитал бездну... бездну... Моя жена умерла пять лет тому... от рака... А я, конечно, на службе... Вот его, значит, и втянули.
Кашнев смотрел в морщинистое, осунувшееся, скуластое лицо, жалкое, недоумевающее, и в мозгу его уже составлялся план защитительной речи.
А сам говорил:
- Ваше волнение мне вполне понятно. Столько лет воспитывать единственного сына, довести его почти до студенчества и вдруг его лишиться таким страшным образом: уличный грабитель... бандит... это, конечно, ни на что не похоже... но если им руководили намерения идейные, то... это меняет картину... Но только во всех отношениях хорошо было бы мне повидаться с вашим сыном, притом так, конечно, чтобы и вы пошли вместе со мною: я для него незнакомый чужой человек, и мне одному он ничего не скажет.
- Я только этого и хочу сам, сам! - даже обеими руками схватил его руку Красовицкий. - Я даже сам хотел вас просить об этом!.. Именно мы вдвоем, а не я один и не вы один! Непременно нам надо вдвоем!
Дня через два разрешение посетить задержанного за грабеж было им дано, и Кашнев увидел Адриана лицом к лицу.
Перед ним был рослый молодой арестант, глядевший на него намеренно прищуренными глазами. У него была белая, нисколько не загоревшая за лето кожа на щеках и лбу, пухлые губы с надменно-презрительной складкой.
Очень удивило Кашнева с первого же взгляда на него то, что он не казался подавленным тем, что с ним случилось, и это еще более укрепило в нем догадку старого Красовицкого, у которого теперь выступили на глаза слезы.
- Адриан, Адриан! Что ты сделал! Как мог ты это сделать, а? Ведь ты убил меня, убил!.. Убил!.. - бессвязно повторял отец.
- Ну вот еще пустяки какие: убил, - высокомерно отозвался на это сын.
- Я приглашен вашим родителем защищать вас на суде, - сказал ему Кашнев, но на это Адриан только протянул почти насмешливо:
- А-а!.. Защища-ать?.. Вот как!
Кашнев отнес и этот тон его к тому, что перед ним действительно молодой политический, считающий свой поступок хотя и не приведшим к удаче, но тем не менее героическим.
Поэтому он спросил его хотя и тихо, но внятно:
- Вы в какой партии состоите?
Действие этого вопроса было совершенно неожиданным для Кашнева: Адриан удивленно открыл глаза; они оказались у него серые, холодные и наглые.
- Пар-тии какой? Вот это та-ак!.. Это за-шит-ник!..
- Адриан! - выкрикнул отец. - Думай, что говоришь!
Тюремный надзиратель с окладистой бурой бородой и двое конвойных, бывшие тут же, оживленно переглянулись.
- Вам хочется знать, какой я партии? - обратился к Кашневу Адриан. - Я анархист-индивидуалист! Если, по-вашему, есть такая партия, то, значит, я к ней и принадлежу.
- Вы совершили грабеж в чью же пользу, хотел бы я знать?
- Странный вопрос! В свою собственную, конечно!
Говоря это, Адриан даже пожал плечами, не узкими для его лет.
- Значит, ты посягнул на чужую собственность, - повышенным тоном начал было отец, но сын перебил его хладнокровно:
- "Всякая собственность есть кража", - сказал Прудон.
- Что это, а? Что это? - уже к Кашневу обернулся старик.
- Не знаю, - пробормотал не менее его изумленный Кашнев.
А тюремный надзиратель, погладив бороду, предложил ему догадливо полушепотом:
- Может быть, желаете прекратить свидание?
- Д-да, мне, в сущности, больше не о чем говорить.
Но Адриан продолжал говорить теперь уже сам, притом поучающим тоном:
- Всякое богатство начинается с грабежа в том или ином виде. Ты напрасно горюешь, папа! Тюрьма для меня тот же технологический институт. Буду со временем отличным грабителем, хотя и без диплома инженера...
- Что ты говоришь! Опомнись! - закричал и замахал в его сторону Красовицкий.
Тут надзиратель, взглянув на Кашнева, дал знак конвойным, и они увели Адриана.
XIV
- Вот, вы слышали, - он привел изречение Прудона, - совершенно убитым голосом говорил Красовицкий Кашневу. - Это значит, что он читал всякие эти брошюрки. А партию свою выдавать, - ведь это у них не полагается делать, раз партия нелегальная.
Кашнев колебался, поддержать его или сказать, в чем он убедился. Поэтому проговорил неопределенно:
- Молодость!.. Она очень чутка ко всяким влияниям...
- А кроме того, - продолжал Красовицкий, когда они подходили к остановке трамвая, - он вполне естественно опасается, конечно, что за экспроприацию будут судить гораз-до строже, чем за обыкновенный грабеж... В этом вопросе двух мнений даже и быть не может.
Кашнев припомнил свой прямой вопрос, обращенный к Адриану, и ему стало неловко за свою опрометчивость. А старик продолжал:
- Мой сын, конечно, иначе говорил бы, если бы я пришел на свидание с ним один, а при вас... да ведь еще и надзиратель тут был... по своей обязанности, разумеется... В такой обстановке он просто фрондировал, мой сын... Он, - я понял его, - хотел меня успокоить, что переносит свое несчастье легко, так сказать... "Не горюй, папа!" - он так и сказал, - вы слышали?
- Д-да, эти слова я слышал... - стараясь понять старика, соглашался с ним Кашнев.
В трамвае они молчали, а когда вышли на своей остановке, им пришлось проходить мимо дома, занимаемого полицейским управлением третьей части города, и тут, на крыльце, Кашнев увидел, подходя, какую-то огромную фигуру полицейского чина, очень ему знакомую, но в то же время полузабытую. А Красовицкий, проходя, шепнул ему: "Этот самый пристав задержал Адриашу" - и подобострастно как-то приподнял фуражку. Пристав чуть кивнул ему больше бритым подбородком, чем головою, и они прошли, но Кашнев обернулся и увидел, что пристав очень внимательно глядит на него.
- Ну, знаете ли, я его где-то видел, этого пристава, только очень давно. Однако и тогда он тоже был пристав, а не кто другой... Вы говорили мне, что сюда переведен он, к вашему несчастью, недели две назад, - а как его фамилия?
- Дерябин, - поспешил ответить Красовицкий, и Кашнев вспомнил довольно отчетливо, как этот самый пристав Дерябин угощал его водкой, сардинами, еще какими-то консервами из мяса, гулкими раскатами своего голоса и избиением парней, певших на улице ночью украинские песни.
Вспомнив это, он обернулся снова, уже шагов за пятнадцать от крыльца, и увидел, что пристав так же, как и прежде, смотрел ему вслед.