- Д-да, хотя бы и так, - согласился с ним Кашнев, думавший о себе самом.
На столе появилась скатерть с синими разводами; зазвякали тарелки, ножи, вилки, стаканы; заняли свое законное место в середине две бутылки вина. Быстроглазый городовой делал привычное для себя дело с большой расторопностью, как по уставу. И стоило только Дерябину кивнуть на бутылки с вином и сказать: "Добавь!" - как появился еще и графин водки.
Кашнев наблюдал это приготовление к ужину молча, думая все о том же своем: о своей судьбе, которая сидела против него за столом и имела непреоборимо мощные формы.
"Моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, - думал он, глядя на выпирающие из форменной тужурки плечи и грудь Дерябина, - если бы не вот этот человек встретился случайно мне на пути... Я мог бы, прежде всего, не попасть в какой-то запасной батальон, как не попали многие прапорщики полка, где я служил, это раз; я мог бы остаться даже и в запасном батальоне до конца войны, уже близкого в мае девятьсот пятого года, но неусыпно следивший за мною вот этот пристав послал командиру батальона какую-то подлую бумажку, - и начался мой крестный путь!.."
Кашнев приписывал прежде это свое последнее назначение в маршевую команду тому генералу, который председательствовал на суде над рядовым Щербанем, но оказалось, что не этот генерал, сам по себе человек добродушный, а вот именно он, этот пристав, был виновником всех его бед...
Отвечая этим своим мыслям, он сказал про себя, хотя и вслух:
- Вы сказали мне, что ваше искреннее, - я подчеркиваю это: искреннее желание было сделать мне добро тогда, во время японской войны, - чтобы непременно я выслужился там, в Маньчжурии, получил бы возможность держать экзамен и поступить, конечно, в Академию генерального штаба, чтобы сделать со временем военную карьеру... Допустим, что это, с вашей стороны, было действительно так... Примем за чистую монету. Но откуда же это померещилось вам, что я-то сам должен стремиться непременно к военной карьере? Если бы я хотел этого, то пошел бы в военное училище, а не в прапорщики запаса, не так ли? Я был еще очень молод тогда, а молодых, случается, прельщает военная форма, да и женщины, как известно, "к военным людям так и льнут, а потому, что патриотки..."*. Но я смолоду, как и теперь, человек невоинственный, и не следовало вам, судьбе моей, как вы сами себя назвали, насильно гнать меня делать то, к чему я по натуре своей совершенно неспособен.
______________
* Слова Фамусова из второго действия "Горя от ума".
Проговорив это, Кашнев в упор посмотрел в выпуклые серые глаза Дерябина. Но Дерябин был устроен так, что смутить его ничем было нельзя, и в этом убедился Кашнев, когда сказал тот на низких нотах и далеко даже не в половину своего голоса:
- Вы ошибаетесь в этом: я отлично все понял и от-лич-но знал, что я такое делал... Я вас спасал, если хотите знать, и, увидя вас рядом с птицей-мымрой, очень был рад, что спас! Вот за это сейчас с вами и выпьем, за спасение раба божия Димитрия!
И он налил две рюмки водки и одну протянул Кашневу.
- В сущности я ведь не пью, - поморщился Кашнев.
- Но за спасение свое должны выпить! - требовательно сказал Дерябин.
- Не пойму, за какое такое спасение!
- Не понимаете? Неужели не понимаете? А во время революции вы где именно были и что делали?
- Где был тогда?.. Лежал в военном госпитале.
- Ранены были?
- Нет, не от раны лечился... От ревматизма ног... и от сильного нервного расстройства, - с усилием выговорил Кашнев: в последнем ему признаться не хотелось.
- Вот!.. Военный госпиталь!.. Не Военная академия, так военный госпиталь. Этим самым вы, значит, и спаслись!
- От чего же именно спасся? - все еще недоумевал Кашнев.
- От участия в революции, - объяснил ему Дерябин. - А то вас непременно бы втянули в это самое участие, это уж вы мне не говорите, что нет! И вас, как облупленного, насквозь тогда видел: втянули бы за милую душу, и вы бы попали как кур во щи! Вот что, милый вы мой, имейте в виду. А теперь, благодаря мне тогда, вы вот сидите у меня за столом, и служим мы с вами в одном ведомстве.
- Как это так "в одном ведомстве"? - почти возмутился Кашнев.
- В одном ведомстве, - факт, я вам говорю! - хладнокровно ответил Дерябин.
- Вы - в министерстве внутренних дел, а я - в министерстве юстиции, если уж причислять меня к какому-нибудь министерству, - разграничил было себя от него Кашнев, но Дерябин захохотал густо:
- А не один ли черт, скажите на милость! Пишется "Ливерпуль", читается "Манчестер", пишется "министерство юстиции", читается "министерство внутренних дел"!
- Гм... Вон вы какого мнения о министерстве юстиции! - не то чтобы удивился, а только сделал вид, что удивился, Кашнев и добавил: - А вы, стало быть, во время революции отличились?
Он попытался даже вложить в свой вопрос самую большую дозу язвительности, но Дерябин ответил не без достоинства:
- В моей части никаких выступлений против правительства не было!
Кашнев посмотрел на него внимательно и сказал:
- Этому поверить можно.
- И поверьте, - отозвался Дерябин, - и давайте еще по одной.
- Нет уж, меня увольте.
- Не зарекайтесь! Узнайте сначала, за что выпьем... За исполнение моей давнишней... как бы это сказать... только ни "мечты", ни "фантазии" сюда не подходит: - жениться на графине!
- Гм... Графини, конечно, всякие бывают, - криво усмехнувшись, заметил Кашнев. - Бывают молодые, красивые, богатые, а бывают ведь и так себе, ни то, ни се: и не молоды, и не красивы, и не богаты...
- Нет-нет! - удержал его за руку Дерябин. - От второго варианта меня избавьте, - только первый, как вы вполне точно указали: молода чтоб, красива чтоб, богата чтоб!
- И чтобы непременно графиня?
- На меньшем не помирюсь!
- И достигнете цели?
- И непременно достигну!
- Ну что ж... Желаю успеха!
- Вот! Желаете?.. Верно! За это и выпьем!
Кашнев невольно взялся за свою новую рюмку и чокнулся и, только выпив через силу и закусив сардинкой, спросил:
- Не понял я все-таки, почему же именно на графине?
- А почему бы графине не выйти за меня замуж, если в руках моих будет большая власть? - расстановисто спросил в свою очередь Дерябин. - Если она, допустим, лет уже тридцати - тридцати двух, притом же, скажем, вдова, и дела по имению у нее запущены, и нуждается она вообще в человеке, на которого могла бы опереться, - а на меня-то уж можно, я думаю, опереться! - то почему же нет?
- Все это я в состоянии понять: и вдову, и запущенное имение, и чтобы опереться, только вот "графиню" не совсем понимаю!
- Как же так этого не понять? Вот тебе раз!.. А потомство?.. По моей мужской линии - потомственные дворяне, а по женской, по ее линии, графини... Что?
- А-а, - понятливо протянул Кашнев. - Значит, вы рассчитываете на большое потомство...
- Именно, да! В этом и есть весь смысл жены графини... Этим род мой будет введен в знать, а где знать, там власть!.. А где власть, там и все блага жизни!.. И если я говорю с вами об этом вот теперь, это потому, как объяснял уже, что город для меня новый, и вы оказались единственным здесь, поймите, - единствен-ным, кто меня знает не со вчерашнего дня!..