Теперь мы попытаемся подробнее охарактеризовать формирование представлений о «бессознательном» на ранних этапах истории этой проблемы. Мы остановимся на концепциях, которые складывались в западноевропейской философии и психологии в период, на много опередивший создание теории фрейдизма, и проследим течения, которые сосуществовали одно время с идеями психоаналитической школы, чтобы в дальнейшем в этих идеях раствориться или перед ними отступить.
Мы хотели бы показать, что все это движение мысли долгое время не имело характера подлинного развития идей. Оно сводилось скорее к формулировке некоторых основных вопросов, постановка которых по разным поводам изменялась. Только в конце XIX века в нем проявляется тенденция к использованию экспериментальных методов и клинического наблюдения.
Представление об активности, которая одновременно является и психической, и неосознаваемой, долгое время оставалось совершенно чуждым европейской философии. Еще Descartes и Locke утверждалась прямо противоположная точка зрения, более приемлемая для обычного понимания— понимания с позиции «здравого смысла»: «...иметь представления и что-то осознавать, это одно и то же» (Locke. Опыт человеческого разума, II, гл. 1, §9). «О протяженном теле без частей можно думать в такой же степени, как о мышлении без сознания. Вы можете с таким же успехом, если того требует ваша гипотеза, сказать: человек всегда голоден, но не всегда имеет чувство голода» (там же, §19). Эти высказывания отчетливо свидетельствуют о приверженности их автора к этому обычному пониманию. Hartmann, напоминая их, указывает, что Locke был, по-видимому, одним из первых, кто философски сформулировал эту точку зрения и тем самым открыл возможность дискуссии.
Противоположная позиция связана с именем Leibnitz. Допуская в своей «Монадологии» возможность неосознаваемого мышления, он придал проблеме «бессознательного» резко выраженное идеалистическое звучание, поскольку для него «бессознательное» превратилось в основной вид связи между «микрокосмом» и «макрокосмом», в механизм, который обеспечивал разработанный им телеологический принцип «предустановленной гармонии монад». С другой же стороны, как метко замечает Hartman, Leibnitz всю свою психологическую теорию неосознаваемых «малых восприятий» построил по аналогии с гениально им же развитым представлением о бесконечно малых величинах, явившимся в дальнейшем основой одного из важнейших отделов современной высшей математики. Разрабатывая теорию «малых восприятий», — переживаний столь малой интенсивности, что они ускользают от сознания,—Leibnitz впервые по существу пытался утвердить в западноевропейской философии идею реальности неосознаваемых психических процессов. Он ссылался при этом на смутные ощущения, возникающие во время сна, и т.п.
У Kant эта идея выступает уже в гораздо более отчетливой форме. В «Антропологии» (§5, представлениях, которыми мы располагаем, не осознавая их») Kant возвращается к ней неоднократно: «Иметь представления и их не осознавать, представляется противоречивым, ибо как мы можем узнать, что мы имеем подобные представления, если они нами не осознаются. Мы можем, однако, опосредованным образом убедиться в том, что у нас есть определенное представление, даже если последнее нами, как таковое, не осознается». Или: «...Область восприятий и ощущений, которые нами не осознаются, хотя мы, несомненно, ими располагаем, или иначе говоря, область темных представлений («dunkler Vorstellungen») бесконечно велика» (там же).
В более позднем периоде идея «бессознательного» входит как важный элемент во многие федеистские и идеалистические системы, созданные Fishte, Hamann, Herder, Jacobi и др. Особенно значительную роль она играет у Schelling. В этой фазе представление о «бессознательном», понимаемом как одно из проявлений психики человека, которое можно было проследить хотя бы в противоречивом виде у Leibnitz и Kant, постепенно отодвигается на задний план. Ему на смену все более отчетливо выступают толкования, превращающие «бессознательное» в своеобразную иррациональную основу бытия. Такой эволюции способствовал во многом объективный идеализм Hegel. Последний неоднократно подчеркивал (в «Философии истории» и в других работах) свою близость в отношении всей этой проблемы ко взглядам Schelling. Очень близким к представлениям этого типа оказывается и принцип «неосознаваемой воли», который положил в основу своей системы Schopenhauer, и целый ряд других идей, сформировавшихся в рамках западно-европейской идеалистической философии XIX века.
Начало обратного качания маятника философской мысли можно проследить у Herbart. Идея «бессознательного» принимает у этого автора формы, заставляющие вспомнить о Leibnitz. Herbart говорит о представлениях, которые, существуя в сознании, тем не менее как таковые не воспринимаются, не связываются с «Я»; о представлениях, находящихся под порогом («unterhalb der Schwelle») сознания, о психических актах, которые не осознаются потому, что в них находят свое выражение не столько подлинные, сложившиеся представления или чувства, сколько своеобразные «тенденции», «стремления» к формированию определенных переживаний (нельзя не отметить, что указывая на подобные тенденции, Herbart предвосхитил в какой-то мере важные направления в истолковании «бессознательного», сформировавшиеся в более четкой форме в европейской психологии лишь многие десятилетия спустя).
При всей своей неопределенности эти построения означали какой-то возврат к представлению о «бессознательном» как о скрытом элементе нормальной психики, без учета которого многое в этой деятельности остается непонятным. Такое толкование настойчиво проникает на протяжении второй половины XIX века в целый ряд психологических и психофизиологических систем. В очень характерной для своего времени полумеханистической, полуиде- алистической форме оно было развито Fechner в его «Психофизике», Carus в его полузабытых работах «Phyche» и «Physis», Perty [219], Bastian [109] и др.
В конце XIX века эволюция представлений о «бессознательном» еще более усложняется, поскольку интерес ко всему, что связано с этими представлениями, начинает проявляться не только в специальной научной, но и в широкой художественной и художественно-философской литературе. Этому способствовали характерные для духовной жизни западноевропейского общества того времени полумистические, «богоискательские» настроения определенных кругов буржуазной интеллигенции, распространившееся увлечение иррационализмом и волюнтаризмом Nietzsche и Stirner; заострение в художественной литературе Schnitzler, Maeterlinck и др. вопросов психологической символики, проблем интуиции, «бессознательных влечений», «глубин души» и т. п. и особенно неудовлетворенность формализмом и бесплодностью традиционной психологии при огромном, напротив, впечатлении, которое произвели незадолго до того открытые своеобразные изменения психики загипнотизированных и парадоксальные реакции истериков (ставшие известными благодаря работам английского хирурга Braid, клинической школы Charkot, гипнологических школ Сальпетриера и Нанси и др.).
Просматривая научные источники, художественную литературу, труды, посвященные вопросам искусства, и даже публицистику тех далеких лет, нельзя не испытывать чувства удивления перед тем, до какой степени широко было распространено в этот период представление о «бессознательном» как о факторе, учет которого необходим при рассмотрении самых различных вопросов теории поведения, клиники, наследственности (учение о «бессознательных наклонностях» Lombroso), при анализе природы эмоций, проявлений изобразительного и сценического искусства, музыки, взаимоотношения людей в больших и малых коллективах и даже общественного законодательства и истории. Все более ранние представления о «бессознательном», начиная c давно сформировавшихся в рамках спекулятивно-философских систем и кончая едва нарождавшимися попытками объективного и экспериментального толкования, самым причудливым образом смешивались в литературе тех лет. И эта пестрая эклектика выразительно показывала, что столкнувшись с проявлениями «бессознательного», исследователи того времени скорее интуитивно почувствовали, что им довелось затронуть какие-то важные особенности психической деятельности, чем сколько-нибудь отчетливо понимали, в чем именно эти особенности заключаются.
В последующий период, каким можно считать годы, близкие к рубежу веков, в кругах, связанных с университетской медициной, наметилось характерное обратное движение — постепенное ослабление интереса и нарастание скептического отношения ко всему, что связано с «бессознательным». Аналогичное изменение отношения стало проявляться и к методу, который сыграл, пожалуй, самую важную роль в обострении внимания ко всей проблеме неосознаваемой психической деятельности, — к методу гипнотического внушения. В западноевропейской психотерапии эта скептическая оценка лечебных возможностей суггестии постепенно укреплялась и обнаруживалась в разных формах на протяжении почти всей первой половины нашего века[7]
Однако в те же самые годы в узких слоях, не связанных первоначально непосредственно с университетской наукой, возникает совершенно новое отношение к проблеме «бессознательного», связанное с распространением идей фрейдизма.
Нам еще предстоит несколько позже подробно говорить о том, с какой оппозицией встретились взгляды Freud при первых попытках их пропаганды в клинике. Следует, однако, уже сейчас подчеркнуть, что эта оппозиция не имела чисто негативного характера, не сводилась только к отрицанию идей Freud. В ней звучали нередко и оригинальные трактовки проблемы «бессознательного», которые противопоставлялись их авторами концепции психоанализа. Некоторые из этих трактовок уходили своими логическими корнями в острые дискуссии, имевшие место еще в допсихоаналитическом периоде, широко обсуждались в психологической и клинической литературе на протяжении периода, предшествовавшего первой мировой войне, и еще сейчас представляют в ряде отношений научный интерес.
Поэтому целесообразно, прежде чем мы перейдем к рассмотрению фрейдизма, кратко остановиться на этих трактовках, настойчиво стремившихся перенести в науку XX века представления, возникшие при самых ранних попытках научного осмышления проблемы «бессознательного».
Мы располагаем литературными данными, которые позволяют восстановить основные тенденции в понимании проблемы «бессознательного», характерные для непсихоаналитически-ориентированных течений в психологии и психопатологии начала нашего века. В 1910 г. в Бостоне (США) состоялось совещание, отразившее разные существовавшие тогда подходы к этой проблеме. Труды Бостонского симпозиума [18] при опубликовании были дополнены статьями Hartmann, Brentano, Schubert-Soldern и создали выразительную картину пестроты и противоречивости мнений, преобладавших в предвоенные годы по поводу проявлений «бессознательного». Одновременно они показали, что в центре спора оставались все те же коренные вопросы, которые были поставлены в еще более раннем периоде, но к сколько-нибудь уверенному решению которых участники Бостонского симпозиума были не намного ближе, чем их предшественники.
Мы не будем сейчас задерживаться на толковании «бессознательного», которое дал Hartmann, хотя в определенных кругах иррационалистически настроенной буржуазной интеллигенции конца XIX века эти идеи Hartmann были очень популярны. Являясь типичным представителем идеалистического понимания «бессознательного», Hartmann пошел по пути спекуляций, заранее исключивших для него возможность сколько-нибудь адекватного толкования проблемы, анализу которой он посвятил по существу всю свою жизнь. Он явился, если давать оценку в историческом аспекте, по существу, последней фигурой среди пытавшихся решать вопрос о «бессознательном» с позиций гегелевского
На состоявшемся в 1965 г. в Париже III Международном конгрессе по гипнозу и психосоматической медицине на это обстоятельство было обращено специальное внимание. Во вступительном докладе (Chertok) было подчеркнуто, что конгресс 1965 г. — это всего лишь третье интернациональное совещание по проблеме гипноза, созванное на 65-м(!) году после второго (состоявшегося в 1900 г.). Прозвучавшие в этой связи имена участников предыдущего конгресса (а таковыми были Бабинский, Бехтерев, Корсаков, Dejerine, James, Charkot, Freud, Brown-Sequard, Richet, Lombroso, Forel, Janet, Magnan) выразительно подчеркнули всю длительность интервала, отделяющего III конгресс от II, глубокое различие эпох, на протяжении которых эти конгрессы были созваны, и стойкость отрицательного отношения к гипнотерапии, возникшего в ряде стран в начале XX века. Яркой иллюстрацией этого отношения для Франции может служить хотя бы тот факт, что после 25 февраля 1899 г. — дня, когда во Французском медико-психологическом обществе был заслушан доклад Львова «Наблюдения над женщиной, ставшей психически больной после применения гипнотерапии», понадобилось пройти более чем половине века, чтобы было сделано (в 1953 г.) следующее сообщение, затронувшее и уже положительно осветившее принципиальные возможности лечебного применения гипноза. Chertok интересно проанализировал исторические корни этой затянувшейся недооценки академической медициной значения гипнотерапии. Он отметил односторонность и поэтому неудовлетворительность позиций, на которых стояли в свое время известные гипнологические школы Bernheim и Бабинского. Спор этих школ только подчеркнул огромные трудности, стоящие на пути раскрытия интимных механизмов гипнотических состояний, и не мог поэтому не породить настроений пессимизма в отношении возможностей непосредственного использования гипноза в клинике. «Золотой век» гипнотерапии, легализованной в значительной степени трудами Charkot, после смерти этого выдающегося исследователя длился недолго. Уже вскоре после II конгресса интерес к вопросам гипноза настолько упал, что вызвал у Janet слова столь же горькие, сколь дальновидные: «Гипнотизм мертв... пока не воскреснет» [15].В советской медицине это ослабление внимания к гипнотерапии прозвучало, однако, в значительно меньшей степени, если наблюдалось вообще. Благодаря глубокому интересу к проблеме гипноза, проявленному В. М. Бехтеревым, К. И. Платоновым, а в теоретическом плане также всей павловской физиологической школой, учение о гипнозе подвергалось в Советском Союзе на протяжении 20—30-х годов систематической и разносторонней разработке и неоднократно находило интересные возможности для выхода в медицинскую практику.
Характерны высказывания в адрес Hartmann даже некоторых современников. James оценил его теорию как «арену для причуд». Hoffding заметил по поводу этой теории, что «мы можем сказать о ней то же самое, что Галилей сказал об объяснении явлений природы божественной волей: она ничего не объясняет, потому что объясняет все» (цит. по Hart [18]).
Wells по этому поводу метко замечает, что Freud никогда даже и не пытался создать общую теорию «бессознательного» [261].