(«Запретили тебе выходить…», 1890)
Один из сквозных мотивов сборника — воспоминание о любви и о возлюбленной:
(«Из Мерике», 1888[207])
Воспоминание может приобретать форму сна и быть исполненным преклонения перед возлюбленной («Перед тобой с коленопреклоненьем / Стою»), как в стихотворении «Во сне» (1890). Иногда встреча с возлюбленной может быть понята и как воспоминание, и как действительность («А ты промелькнула неслышно»), полные надежды на счастье пробуждения любви («Сегодня все звезды так пышно…», 1888[208]).
Встречаются и мотив вины перед былой возлюбленной, давно покинувшей землю (в стихотворении «Упреком, жалостью внушенным…», 1888: он — «душа больная», он «коленопреклоненный» перед нею), и мотив прощания и воспоминания о любимой, с которой давно расстался: «Что за раздумие у цели? / Куда безумство завлекло? / В какие дебри и метели / Я уносил твое тепло?» («Прости! во мгле воспоминанья…», 1888). Безотрадно воспоминание о развенчанных кумирах, богинях любви давних лет («В полуночной тиши бессонницы моей…», 1888).
Как и в «На качелях», ситуация давнего свидания, давней любви представлена как настоящее в стихотворении «Гаснет заря, — в забытье, в полусне…» (1888):
В этом контексте стихотворение «На качелях» выделяется трактовкой любви как одновременно отрадного и возвышающего чувства, и страсти, чреватой гибелью, а также превращением воспоминания о прошлом в воображаемое событие настоящего, в точное и полное повторение прошлого. Это — лишь одна из многих намеренно отрицающих друг друга трактовок любовной темы и мотива воспоминания в поздней лирике Фета.
Строки из цитируемого ниже письма Фета Я. П. Полонскому — «сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение» — заставляют видеть в стихотворении воспоминание об эпизоде романа поэта с Марией Лазич [209], оборвавшегося весной 1851 года (если вычесть из 1890-го, года написания стихотворения, сорок лет, то получится «условный» 1850-й; познакомился Фете Марией в 1848 году). Вызванное бедностью Марии и отсутствием состояния у Фета решение оставить возлюбленную (пускай и поддержанное ею) и вскоре последовавшая ее трагическая гибель (возможно, бывшая замаскированным самоубийством) мучили его совесть всю последующую жизнь. «На качелях» — попытка «переписать» прошлое, вернуть безмятежность поры любви и одновременно снять с себя долю вины: играют жизнью они оба, и эта «игра» — счастье. Но «игра» и смертельно опасная, и, видимо, предрешенная в своем трагическом исходе — «роковая»[210].
Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета, состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой АБАБ: в нечетных строках — мужская рифма, в четных — женская.
Первая строфа — указание на событие, на ситуацию, вторая — описание качания на качелях и чувств лирического «я» и его возлюбленной, третья — символическая трактовка игры. Игра — сначала качание на качелях, затем игра роковая любви, но игра не друг против друга, а своими жизнями вместе[211].
Стихотворению «На качелях» присущи, как и многим другим поэтическим произведениям Фета, черты фрагмента: его текст как бы открыт в прошлое, во внетекстовую реальность посредством указания на не описанное первое качание на качелях «И опять…»).
Очевидно, в стихотворении упоминается о двух эпизодах качания на качелях героя и его возлюбленной: об этом свидетельствует открывающие первую строку сочинительный соединительный союз и в сочетании с наречием опять: «И опять в полусвете ночном». Первый эпизод остался в прошлом, второй отнесен к некоему условному настоящему (используются глаголы — сказуемые в форме настоящего времени — стоим, бросаем). Но означают ли эти формы, что вторая «игра» действительно приурочена к настоящему времени, что время, к которому принадлежит стихотворение как поэтическое высказывание лирического «я», и время, когда герой и его возлюбленная предавались упоительной и страшной игре на качелях, не разграничены?
Любивший ерничать и зло шутить литератор В. П. Буренин не преминул обыграть «двусмысленность» грамматического времени в стихотворении: «Представляете себе семидесятилетнего старца и его „дорогую“, „бросающих друг друга“ на шаткой доске… Как не беспокоиться за то, что их игра может действительно оказаться роковой и окончиться неблагополучно для разыгравшихся старичков!» (Новое время. 1890. № 5308. 7 декабря, цит. по: [Бухштаб 1959б, с. 775]).
Фет, которому в год написания и издания стихотворения действительно исполнялось 70 лет, раздраженно откликнулся на этот отзыв в письме другу — поэту Я. П. Полонскому 30 декабря 1890 г.: «Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение, и шуты гороховые упрекают меня, зачем я с Марьей Петровной (женой поэта, урожденной Боткиной. — А.Р.) качаюсь» (цит. по: [Бухштаб 1959б, с. 775])[212].
Но отнюдь не только простые соображения здравого смысла относительно возраста поэта понуждают отказаться от прочтения этого стихотворения как описания реального качания на качелях, приуроченного к настоящему. Странен фон этой «игры» — «полусвет ночной». Качание на качелях ночью, даже и не в семидесятилетием возрасте, — занятие довольно необычное и даже рискованное. Правда, это «игра» не в темноте, а именно в «полусвете» (то есть, по-видимому, при луне). Кроме того, первое — реальное — качание на качелях, оставшееся в прошлом, вроде бы тоже происходило ночью: «И опять в полусвете ночном <…> Мы стоим и бросаем друг друга». Однако не исключено, что слова «в полусвете ночном» относятся не к прошлому, но лишь к грамматическому настоящему — ко второй, а не к первой сцене; смысл в этом случае такой: ‘Мы опять (как когда-то прежде) качаемся на качелях, но теперь это происходит ночью (в полусвете ночном)’.
Лунный свет и лунный пейзаж в поэзии Фета ассоциируются одновременно и с любовным свиданием, с упоением любовью (как в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…»), и — у позднего Фета — с одиночеством, непреодолимой разлукой и близкой смертью:
(«Еще одно забывчивое слово…», не позднее октября 1884 г.)
В стихотворении «На качелях» «полусвет ночной» может быть понят в обоих смыслах: это и подобие «света ночного» из «Шепота, робкого дыханья…», и тень горя (не случайно вместо «света ночного» здесь упомянут «полусвет», — а это то же, что и «полумрак», и свет, и тьма, слитые вместе).
Свидание в настоящем — это воспоминание о свидании и качании на качелях, канувшем в прошлое; «полусвет ночной» и предчувствие, что «игра»-любовь «может выйти игра роковая», превращает сцену в «обратную» копию по отношению к радостной «игре» в прошлом, превращает ее в «негатив» той давней встречи и «игры».
Посредством поэтического воображения Фет преодолевает разрыв с прошлым, и иллюзорное свидание с былой возлюбленной превращается в реальное. Так проявляется свойство фетовской поэзии, позволившее Н. В. Недоброво назвать Фета «времеборцем» [Недоброво 2001][213]. «Торжество искусства над временем звучит во всяком Фетовом гимне искусству таким восторгом и таким самозабвением, что соответствующие стихотворения Фета надо признать образцовыми выражениями мотива времеборства во всей всемирной литературе» [Недоброво 2001, с. 207].
Мотив полета, содержащийся в стихотворении, — один из сквозных в лирике Фета; полет, устремление вверх, в небо ассоциируется со счастьем, с освобождением[214]. Но в стихотворении «На качелях» это и роковая страсть, опасный и, быть может, гибельный порыв. Несомненна параллель с трактовкой любви как «поединка рокового» в тютчевском «Предопределении» [Тютчев 2002–2003, т. 2, с. 50] и отчасти более раннем «О, как убийственно мы любим…» [Тютчев 2002–2003, т. 2, с. 35–36]. Впрочем, трактовка «роковой» любви у двух поэтов различна. Для Тютчева характерно понимание гибельности любви, любви, которая является борьбой двух воль — его и ее; Фет же пишет о любви как об участии в обшей упоительной игре, хотя, может быть, и чреватой страшным итогом, но именно благодаря ощущению опасности и особенно упоительной и манящей[215]. «Приближаться» «к небесам» и всё «страшнее», и всё «отрадней».
Ее основное свойство — контрасты, текст соткан из контрастов. Это и парадоксальный «полусвет ночной», — выражение, объединяющее значения ‘свет’ и ‘темнота’. И образ качелей: веревки, «натянутые туго» (оттенки значения у этого выражения — ‘узы любви’ и ‘нити судьбы’[216]), прочные, но доска качелей — «шаткая». Слово бросаем в контексте стихотворения означает движение, направленное вверх, «к небесам», но глагол бросать в прямом значении ассоциируется с падением, а не полетом вверх (движение вверх обозначает глагол подбрасываем); кроме того, глагол бросать в языке ассоциируется с покинутостью (одно из значений слова бросать — ‘оставлять возлюбленную или возлюбленного’).
Указание «вновь» переводит описанное в стихотворении событие в план воспоминания («прежде» — на самом деле, «вновь» — в воспоминании). Фон («полусвет ночной», лунный свет) — тревожный, словно замогильный.
Стихотворение написано трехстопным анапестом. Метрическая схема четырехстопного хорея: 001/001/001 (в четных строках стихотворения Фета последняя, третья, стопа наращена прибавлением концевого безударного слога, эти строки имеют вид: 001/001/001/0).
Частое обращение поэтов к трехсложным размерам, одним из которых (наряду с дактилем и амфибрахием) является анапест, характерно для эпохи 1840—1880-х годов (определяемой М. Л. Гаспаровым как «время Некрасова и Фета») и в еще большей степени для позднейшей эпохи. По подсчетам Гаспарова, доля трехсложников «в метрическом репертуаре русской поэзии возрастает по сравнению с предыдущим периодом к 1880 г. втрое, а к 1900 г. — вчетверо» [Гаспаров 1984, с. 171], причем «в этом массиве трехсложных размеров происходят заметные перераспределения составных частей: анапесты начинают теснить остальные метры и трехстопники — остальные размеры <…> Самым заметным из новоупотребительных размеров оказывался, таким образом, 3-ст. анапест». Среди тем, закрепившихся за этим размером, была любовь [Гаспаров 1984, с. 172]. Один из ранних примеров обращения Фета к трехстопному анапесту — известное стихотворение «На заре ты ее не буди…» (1842); к относительно ранним фетовским стихотворениям с любовной тематикой, написанным этим размером, относится «Приходи, моя милая крошка…» (1856)[217].
Особенность ритмики стихотворения — сверхсхемное (лишнее) ударение на слове этой в третьем стихе. Благодаря такому ритмическому акценту описываемое и воспоминаемое выделяется как уникальное, особенно дорогое лирическому «я» (доска именно «эта», единственная).
В стихотворении есть два переноса. Первый — на границе строк «На доске этой шаткой вдвоем» и «Мы стоим и бросаем друг друга». Синтаксис требует паузы после слова шаткой, так как слово вдвоем примыкает к предикативному ядру «мы стоим и бросаем»; метр же заставляет делать паузу в конце строки после слова вдвоем. Таким образом слово вдвоем — одно из ключевых в тексте — приобретает интонационное выделение. (Также слово вдвоем выделено и благодаря повтору: оно повторено в предпоследней строке стихотворения.)
Второй перенос содержится на границе девятой и десятой строк: «Правда, это игра, и притом / Может выйти игра роковая». Синтаксис побуждает сделать паузу перед словами и притом, примыкающими к сказуемому может выйти; однако метр диктует сделать паузу после слова притом. Такой ритмико-синтаксический обрыв словно передает резкую смену хода качелей (вверх — вниз) и ассоциируется с опасной, роковой природой другой «игры» — страсти.
Синтаксическим рисунком текста создается постепенное ускорение интонации, имеющее, вероятно, изобразительный характер — напоминающее всё убыстряющее раскачивание качелей. Первое четверостишие состоит всего лишь из одного предложения, причем три первых строки заняты второстепенными членами предложения, а предикативное ядро (подлежащее + сказуемое) находится только в последнем, четвертом, стихе. Во втором же четверостишии три предложения[218]; столько же предложений и в третьем.
Другая отчетливая особенность синтаксиса стихотворения — постановка эпитетов — определений после определяемых слов — вопреки обыкновенному для норм русского языка расположению перед определяемыми словами: «в полусвете ночном», «на доске этой шаткой», «к вершине лесной», «игра роковая». Посредством этого приема эпитеты приобретают дополнительную значимость.
Для звуковой структуры стихотворения «На качелях» характерна аллитерация на р. Выделен звук, содержащийся в ключевых для темы текста словах игра и роковая, средь, веревок, бросаем, друг друга, вершине, страшнее, держаться, отрадней, приближаться, правда, игра, роковая, играть, дорогая. При этом звук р объединяет лексику, связанную как со «светлыми», «радостными» оттенками значения (вершине и к небесам приближаться — высота и движение к ней исполнены положительного смысла — это возвышение над обыденностью; играть — в значении ‘отдаваться страсти, упоению’, дорогая), так и с эмоциональными тонами — мрачными и тревожными (бросаем, «страшнее <…> держаться», роковая). Слово игра объединяет в себе оба ряда ассоциаций.
Айхенвальд 1908 — Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. Вып. 2. М., 1908.
Апухтин 1991 — Апухтин А. Н. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст. М. В. Отрадина; Сост., подг. текста и примеч. В. А. Шацевой. Л., 1991 («Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье»).
Бальмонт 1980 — Бальмонт К. Д. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи / Сост. В. Бальмонт / Вступ. ст. Л. Озерова. М., 1980.
Батюшков 1977 — Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе / Изд. под-гот. И. М. Семенко. М., 1977 (сер. «Литературные памятники»).
Библиотека Жуковского 1984 — Библиотека В. А. Жуковского в Томске. Ч. 1–2. Томск, 1984.
Благой 1979 — Благой Д. Д. Мир как красота (О «Вечерних огнях» А. Фета). В изд.: [Фет 1979].
Благой 1983 — Благой Д. Афанасий Фет — поэт и человек // Фет А. Воспоминания / Предисл. Д. Благого; Сост. и примеч. А. Тархова. М., 1983.
Блок 1924 — Блок Г. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета: По неопубликованным материалам. Л., 1924.
Блок 1985 — Блок Т. П. Летопись жизни А. А. Фета / Публ. Б. Я. Бухштаба // А. А. Фет: Традиции и проблемы изучения: Сб. науч. тр. Курск, 1985.
Боратынский 2002, т. 1, т. 2, ч. 1 — Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений и писем / Рук. проекта А. М. Песков. М., 2002. Т. 1. Стихотворения 1818–1822 годов / Ред. тома А. Р. Зарецкий,
А. М. Песков, И. А. Пильщиков. Т. 2. Ч. 1. Стихотворения 1823–1834 годов / Ред. тома О. В. Голубева, А. Р. Зарецкий, А. М. Песков.
Боткин 2003 — Боткин В. П. Стихотворения А. А. Фета (1857) // Библиотека русской критики / Критика 50-х годов XIX века. М., 2003.
Бочаров 1999 — Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.
Брюсов 1912 — Брюсов В. Я. Далекие и близкие. М., 1912.
Брюсов 1924 — Брюсов В. Основы стиховедения. Курс ВУЗ. Части первая и вторая. 2-е изд. М., 1924.
Булгаков 1989 — Булгаков В. Ф. Лев Толстой в последний год его жизни. М., 1989.
Буслакова 2005 — Буслакова Т. П. Русская литература XIX века: Учебный минимум для абитуриентов. М., 2005.
Бухштаб 1956 — Бухштаб Б. Я. Фет // История русской литературы. М.; Л., 1956. Т. 8. Литература шестидесятых годов. Ч. 2.