— Я еще могу, — сказал наводчик и попросил разрешения остаться у орудия. Приходится только удивляться, откуда у этого вчерашнего школьника, почти необстрелянного молодого бойца нашлось такое высокое присутствие духа, такое бесстрашие перед надвигавшимися на него стальными машинами и такая поражающая воображение стойкость.
Скоро появилось еще два фашистских танка, идущих на орудие. И оно вновь открыло огонь. Уже подбит шестой, седьмой танк, и тут Дыскин получил четвертое ранение. Острая боль и большая потеря крови сделали свое дело: он потерял сознание.
Тут мне представляется уместным сделать небольшое отступление и рассказать, когда и каким образом в штабе 16-й армии стали известны события, о которых рассказано выше. В этот памятный день 17 ноября первые сведения о каком-то одиночном орудии, упорно сражавшемся с вражескими танками, были получены от командира одного из подразделений, которое вело бой невдалеке. Единоборство орудия с танками, таким образом, не осталось незамеченным. Об этом же мы узнали и от командира кавалерийского корпуса генерал-майора Л. М. Доватора. Докладывая Рокоссовскому о том, что одна из дивизий корпуса вышла на новый рубеж, он сообщил, что успеху в бою в какой-то мере способствовало неизвестное «блуждающее» орудие, отвлекающее на себя группу вражеских танков.
Когда Рокоссовский спросил у меня, чье это орудие, я не смог сразу ответить и попросил разрешения доложить об этом позднее. Даже в то время, когда почти на всех участках боев наши воины проявляли массовый героизм, случай этот был необычным, и я немедленно послал в указанный район майора Виленского и еще одного командира, фамилии которого я не помню. Они и должны были выяснить, что случилось с отважными артиллеристами и какой части принадлежало это загадочное орудие. После долгих и нелегких поисков Виленский и его напарник все же нашли Дыскина в госпитале в городе Истре. От пришедшего в сознание, но совсем ослабевшего от ран солдата делегаты узнали немного, но и того, что они доложили, было достаточно, чтобы оценить беспримерный подвиг наводчика орудия Дыскина. Они спросили его, почему он не оставил орудия после второго, а затем после третьего ранения.
— Как я мог оставить свою пушку, если знал, что после меня уже некому стрелять по танкам врага! А еще хотел отомстить за Володю Гуськова, моего друга по школе, и за других, — ответил наводчик слабеющим голосом.
К. К. Рокоссовский приказал мне подготовить шифровку и отправить ее немедленно командующему войсками Западного фронта Г. К. Жукову с представлением рядового Е. А. Дыскина к званию Героя Советского Союза.
Как выяснилось впоследствии, из Истры Дыскина перевезли в Москву, затем во Владимир. После всех этих скитаний он в конце концов оказался в свердловском госпитале. Там он пролежал до конца 1942 года, и за это время произошли важные события в его жизни. В апреле того же года в госпиталь пришла группа товарищей, чтобы поздравить его со званием Героя Советского Союза. Но в опубликованном Указе Президиума Верховного Совета звание присваивалось Дыскину Ефиму Анатольевичу «посмертно».
Прочтя Указ и, несмотря на полное совпадение фамилии, имени и отчества, Дыскин поздравления не принял, считая, что здесь какая-то ошибка. Ведь в Указе значится погибший Дыскин, а он живой.
Кто-то посоветовал написать письмо М. И. Калинину, чтобы рассеять все сомнения. По настоянию товарищей Дыскин так и сделал. В письме Всесоюзному старосте боец рассказал о возникших сомнениях и о том, где воевал и как был ранен. Через некоторое время пришло ответное письмо: М. И. Калинин подтвердил, что высокое звание присвоено именно ему, рядовому 694-го полка Ефиму Анатольевичу Дыскину. Председатель Президиума Верховного Совета СССР высказал большую радость по поводу того, что боец жив и что ошибка, вкравшаяся в Указ, оказалась, в общем-то, счастливой. Заканчивалось письмо очень теплым поздравлением и пожеланием скорейшего выздоровления.
После этого письма воин поверил, что это именно его отметила Родина самой высокой наградой. Никогда раньше, как это часто бывает с истинными героями, он не думал даже, что удостоится ее. Когда Дыскин уже мог ходить, в Свердловском театре оперы и балета в торжественной обстановке Председатель Всесоюзного комитета по делам высшей школы С. В. Кафтанов по поручению Президиума Верховного Совета Союза ССР вручил Е. А. Дыскину грамоту Героя Советского Союза, орден Ленина и Золотую Звезду.
Медленно потекли однообразные дни госпитальной жизни с лечебными процедурами, перевязками и т. п. Но и здесь проявился характер скромного солдата: он очень смущался, когда его поздравлял кто-либо с высокой наградой.
— Да хватит, ребята, — отбивался он.
Дыскин понимал, что по состоянию здоровья ему больше не придется встать в строй и вернуться на фронт.
Поэтому, узнав, что при госпитале находится эвакуированное из Киева Военно-медицинское училище, не желая терять времени, он начал посещать занятия и настойчиво учиться. К концу 1942 года Дыскин окончил училище и получил звание военного фельдшера, хотя числился еще госпитальным больным.
Дальнейшая судьба героя сложилась так. Незадолго до выписки Дыскина из госпиталя приехал начальник Главного санитарного управления Красной Армии генерал-полковник медицинской службы Е. И. Смирнов. Побеседовал со знатным энтузиастом-медиком, он предложил ему поступить в Военно-медицинскую академию, находившуюся тогда в Самарканде. Дыскин согласился. Ведь еще до войны он намеревался поступить в медицинский институт.
Окончив академию в 1947 году, Дыскин прошел по конкурсу в адъюнктуру на кафедру оперативной хирургии. В 1951 году он стал кандидатом медицинских наук, в 1962 году — доктором.
В июне шестьдесят шестого, приехав в Ленинград, я беседовал уже с полковником медицинской службы, доктором медицинских наук, профессором Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. Ефимом Анатольевичем Дыскиным за эти годы написаны 45 научных работ, а в 1966 году Президиум Академии медицинских наук вручил ему премию имени академика Н. Н. Бурденко за участие в написании монографии «Хирургическая анатомия груди».
В начале этого рассказа я упомянул и некоторые другие фамилии. Мне удалось установить, что стало с участниками боя 17 ноября 1941 года у деревни Горки.
Бывший командир первого орудия 3-й батареи старший сержант Налдеев Петр Алексеевич — ныне кандидат филологических наук, доцент Всесоюзного литературного института имени А. М. Горького.
Бывший командир второго орудия этой батареи сержант Соколов Василий Васильевич — ныне доктор философских наук, профессор Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.
Героизм и стойкость проявили многие бойцы, командиры и политработники 694-го противотанкового артиллерийского полка. Все они награждены орденами и медалями Советского Союза.
Здесь я хочу сделать некоторое отступление. Как-то мне пришлось беседовать с одним молодым человеком, который страшно волновался, что если он не поступит в вуз, то его «возьмут» (он сказал «возьмут», а не призовут) в армию.
— Что же в этом плохого? — спросил я.
— Время потеряю, — ничуть не смутившись, ответил парень, — забуду все за годы службы.
Меня, отдавшего всю свою сознательную жизнь Советской Армии, это обидело.
— То есть как это «время потеряешь»? — воскликнул я.
— В армии позабуду все, — повторил он, — чему учился в школе, а потом не смогу поступить в вуз.
Я уже не говорю о том, что такое рассуждение в высшей степени эгоистично: «Я должен поступить в институт, а за меня пусть кто-нибудь послужит в армии». Следует сказать о другом: если у человека есть призвание и желание стать инженером, врачом, юристом, агрономом, учителем, то ему в нашей стране ничто помешать не может. Об этом красноречиво говорит пример товарищей Дыскина, Налдеева, Соколова, которые не только получили высшее образование, но и стали учеными. Им не помешала даже война и тяжелейшие ранения.
Я глубоко убежден, что все эти рассуждения о «потерянном времени» в армии — обывательская болтовня. Пусть читатель простит меня за эти резкие слова. Ведь воинская служба дает молодому человеку прекрасную физическую закалку, вырабатывает в нем высокие волевые и моральные качества, которые остаются на всю жизнь. И кто хочет поступить в вуз, лишь бы не пойти служить в армию, тот, можно сказать, сам себя обкрадывает, обедняет свой духовный мир, нарушает сочетание личных интересов с общественными, свойственных человеку нашего социалистического общества.
Наша стойкость и умелое ведение оборонительных боев вконец измотали врага. Его попытки дальше наступать иссякли. Москва, о которой гитлеровские пропагандисты с вожделением кричали, что она вот-вот падет к их ногам, была близка, как локоть, который близок, но не укусишь. Правда, в ноябрьских боях наши части очень поредели и солдаты устали, но они сохранили силы продолжать боевые действия и готовы были и дальше громить врага.
К первым числам декабря в составе нашей армии имелось, помимо танков, стрелковых и кавалерийских частей, очень много артиллерии: семь артиллерийских полков в стрелковых дивизиях и пятнадцать полков РГК. Кроме того, армии было придано семь дивизионов реактивной артиллерии, то есть «катюш». Всего у нас насчитывалось более 900 орудий и минометов и 70 установок «катюш». Эти цифры наглядно говорили о том, какая роль отводилась артиллерии в дальнейших наступательных действиях под Москвой. Через некоторое время нам был передан отдельный артполк Л. И. Кожухова и четыре дивизиона «катюш».
Наших воинов охватило большое воодушевление. Все они горели одним желанием — наступать!
Командующий армией 6 декабря 1941 года отдал приказ о переходе в общее наступление. В бой за деревню Крюково вступили 8-я гвардейская стрелковая дивизия И. В. Панфилова, 1-я гвардейская танковая бригада М. Е. Катукова, а также кавалерийские части. Поддерживали их три артиллерийских полка, что позволило сосредоточить на одном километре фронта более 40 орудий и минометов. По тому времени это была довольно высокая плотность и представляла собой новый шаг в. использовании артиллерии.
В первые дни нашего наступления бои за Крюково и другие населенные пункты носили особо ожесточенный характер. В районах Рождествено, Нефедьево, Снегири, Ленино враг сопротивлялся как обреченный: несколько раз переходил в контратаки, но они обходились ему дорого. Например, в боях за Крюково и Каменку фашисты потеряли только от огня артиллерии 54 танка, 77 автомашин, 7 бронемашин и 9 орудий. Огромный урон понесли они от огня нашей артиллерии в живой силе. В Нефедьево после наших огневых налетов было обнаружено более 1000 трупов вражеских солдат. В те дни особенно успешно действовали «катюши». Фашисты называли их «пушками смерти». В Лунево и Владычино огнем 523-го пушечного артиллерийского полка было уничтожено около 400 вражеских солдат, несколько минометных батарей, 2 орудия и 7 автомашин с боеприпасами. После того как «поработала» артиллерия, наши пехотные части овладели этими пунктами, почти не встретив сопротивления. В течение 6, 7 и 8 декабря наши войска сбили противника с занимаемых им рубежей, и он начал стремительный отход.
Под Москвой мы получили очень серьезный боевой опыт, который нам пригодился в будущих боях в период наступления с решительными целями.
В середине января 1942 года, в разгар наступления, произошло знаменательное событие: в нашу армию приехал секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин. Он вручил правительственные награды многим командирам, политработникам и бойцам, в том числе и артиллеристам, отличившимся в боях под Москвой. Медаль «Золотая Звезда», орден Ленина и грамота о присвоении звания Героя Советского Союза были вручены младшему сержанту 289-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка П. Д. Стемасову, о котором я рассказал выше.
Артиллеристы Западного фронта, вдохновленные Коммунистической партией на героизм и самоотверженность, вместе с другими войсками отстояли Москву. Каждый знал, что, пока жив, обязан внести долю своих усилий в общее святое дело разгрома оккупантов.
30 сентября 1942 Константин Константинович Рокоссовский был назначен командущим войсками Донского фронта. Ничего случайного не было в том, что через два дня я выехал к Волге в качестве начальника артиллерии Донского фронта.
Таким образом, мне пришлось непосредственно участвовать в исторической битве у волжской твердыни, где на артиллерию возлагались новые, более обширные по масштабу и характеру задачи.
На сталинградском направлении немецко-фашистское командование сосредоточило сильную ударную группировку в составе 6-й полевой и 4-й танковой армий. Их поддерживали крупные силы авиации и артиллерии. В августе сорок второго года к этим войскам присоединилась 8-я итальянская, а в сентябре — 4-я румынская армии. Эта группировка войск под командованием небезызвестного фон Паулюса насчитывала до 50 дивизий. До 9 августа бои шли на западном берегу Дона. С 13 сентября они развернулись непосредственно под Сталинградом и в самом городе и длились до середины ноября 1942 года. Упомянутым вражеским войскам, отчаянно рвавшимся к Волге, к жизненным центрам нашей страны, противостояли войска Сталинградского, Донского и Юго-Западного фронтов.
В те дни, когда фашисты рвались к Волге, 6 сентября 1942 года «Биржевая берлинская газета» писала:
«Поведение противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, создавшая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении. На том же исступлении построена советская военная промышленность, беспрестанно выпускающая невероятное количество вооружения. Русские почему-то сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла. Для них война протекает как будто не на земле а в выдуманном мире».
Знаменательно, что «Биржевка» написала это после того, как немцам уже нанесли сокрушающий удар под Москвой. Ведь Гитлер и его пропагандисты кричали на весь мир: «Еще удар, и не будет России». Они утверждали, что все хозяйство нашей страны расстроено, промышленность уничтожена, живая сила иссякла и т. д. Все это, конечно, понятно: надо же было как-то оправдаться перед немецким народом и перед всем миром. Тогда-то фашистские пропагандисты и придумали байку, что мы воюем «не по правилам». Гитлеровцам очень хотелось, чтобы мы воевали по правилам, которые бы их устраивали. А мы воевали по правилам советского военного искусства, по законам советской военной науки. Придумал Геббельс байку и о том, что все в СССР — и труд и борьба — построено на исступлении, на фанатизме. И поэтому, мол, победа фашистской армии над Советской страной несколько задерживается.
Это было бессовестное вранье! Пониманию гитлеровцев не был доступен характер советского воина — человека нового социалистического общества. Под руководством родной партии он собственным трудом активно строил и укреплял свою Родину, и теперь, когда немецко-фашистские изверги топтали его землю, он бил врага по правилам военного искусства до полного его истребления. Победа или смерть — так стоял вопрос.
Вот что писалось в листовке, изданной Главным политическим управлением Красной Армии и хранящейся теперь в Музее революции в Москве:
«…Для немцев наши поля — «пространства». Для нас они — Родина.
Для немцев наши богатства — трофеи. Для нас они — наш пот, наша кровь, наша история.
Для немцев русские женщины — рабыни. Для нас они — наши жены, наша любовь, наша жизнь…» Для русского нет безвыходного положения. Сержант Иван Бобрик пробрался в подбитый немецкий танк, расположенный вблизи немецкого переднего края, и просидел там с телефонным аппаратом тринадцать суток. Он корректировал наш огонь. В танке сержант нашел пулеметное гнездо. Пулемета не было. Ночью Иван Бобрик вылез из машины, чтобы найти немецкий пулемет. Он его нашел, почистил, смазал, набрал патронов. На четырнадцатый день немцы обнаружили, где находится русский наблюдатель. Они двинулись на танк. Сержант их встретил сильным пулеметным огнем. Немцы начали обстреливать танк из орудий. Иван Бобрик выбрался из машины и вернулся в свое подразделение. Сержант четырнадцать дней был в труднейшем положении, но у него было мужество, и он нашел выход…
Несколько наших разведчиков отправились за «языком». Заместитель политрука Куникбаев увидел трех вражеских солдат. Он определил, кто из них командир. Двух гитлеровцев Куникбаев застрелил, а немца с петличками вытащил из дзота, притащил в свою часть.