Глава 1. Последствия
***
Реальность обдает жаром, затягивает в непроницаемое полотно, лишая кислорода. Боль, неясная, растекается повсюду, вгрызаясь заостренными зубами в кости. Как тогда. Страх. И непонимание. Как укусы сотен насекомых, облепивших тело со всех сторон. В этот момент я ничего не вижу, не слышу и не чувствую. Будто бы уже мертв. А потом приходит ощущение. Ощущение быстротечности ускользающих жизней. Разорванные нити, опутавшие падающее на наши головы небо. Последние вздохи перед тем, как упасть в бездну. И я ловлю их, пытаясь удержать в ослабших руках тонкие и скользкие нити.
Боль становится сильнее, сбивает с ног и заставляет до предела открыть рот в немом крике. Будто каждая мышца в теле наполняется живым огнем, плавится и превращается в пепел. Я не верю и не осознаю, просто не могу осознать сквозь непроницаемый купол агонии то, что происходит. Жизнь не обрывается, слышится протяжный звон и глухой треск, будто ломаются чьи-то кости. Снова и снова — сквозь мрак, который живым зверем что-то шепчет у самого уха. Но я не разжимаю руки, удерживая что-то невесомое и в то же время такое настоящее. Не понимая как. Но уже догадываясь. Кровь течет по лицу, стекает на треснувшие от напряжения губы. Такая горячая, она словно оживляет, служит доказательством того, что я все еще существую.
Напряжение почти невыносимо. Раздирает натянутые свыше предела связки, и запах крови, гари, агонии ударяет в голову, заставляя кричать уже в голос. Во всю силу своих легких. Метаться, пытаясь сбросить с себя уже неподъемную ношу, изнутри раздирающую бешено бьющееся сердце. И кричать, кричать, кричать…
Киан
Первым ощущением была тупая пульсирующая боль, мерзко пробившаяся сквозь плотно натянутые бинты. Но разбудила меня не она — прерывистый крик, перешедший в отчаянный вой. Где-то совсем близко. Я распахнул глаза и инстинктивно дернулся вперед, пытаясь присесть. Голова закружилась сразу, не оставляя попыток разглядеть обстановку. Перед глазами проносились черно-зеленые искрящиеся точки, и я просто упал обратно. Крик повторился, вгрызаясь в барабанные перепонки, и в этот раз где-то рядом послышались торопливые шаги. Задернули ткань, и по укутанному в теплое одеяло телу пробежала тяжелая волна горячего воздуха.
Я хотел что-то сказать, но понял, что не могу. Опухший язык почти не ворочался, и горло ощущалось таким сухим, словно меня всего заполнил зыбучий песок, горячий и рыхлый, скрипящий на высохших деснах. Через силу я вновь открыл глаза и теперь увидел больше. Неровный темный камень с проходящими вдоль и поперек трещинами, в которых прятались абсолютно черные тени. Именно в этот момент я по-настоящему понял, как сильно хочу пить. Живот, налитый свинцом, мерзко заурчал, и меня словно парализовал озноб. Мерзкое ощущение, и мне не хватило сил его прогнать.
Копошение где-то совсем рядом исчезло, и через несколько мгновений передо мной склонился человек. Зрение подводило, и черты лица размылись так, что я с трудом мог утверждать только одно — это был мужчина. Странное разочарование и обида на миг заставили меня сморщиться, но так и не смогли перебороть желание почувствовать на шершавых губах воду. На место большому силуэту, что возвышался надо мной всего несколько секунд назад, пришел маленький и очень хрупкий. Когда же мою голову заботливо подняли и прижали к губам металлический носик, я испытал нечто очень похожее на счастье. Может быть, это оно и было. Осознание того, что я жив и все еще кому-то нужен. Но кроме этой мысли в гудящую голову полезли намного более мрачные. Последние воспоминания, которые отдавали неприятным привкусом железа и неконтролируемым страхом. И страхом совсем не за собственную жизнь, которая мало что значила для других или вовсе не значила ничего. Это сильное чувство ударило, словно молния, по всем нервным окончаниям, будоража кровь, заставляя сжать в кулак поврежденную кисть. Даже несмотря на боль.
От холодной воды, полившейся в пересохшее горло, все внутри разом сжалось, исчезли любые мысли. Жидкость казалась чуждой, и тело отказалось ее принять. Вода потекла по щекам и подбородку, затекая в нос. Я закашлялся и дернулся, пытаясь хоть как-то подняться. Тело скрутило так крепко, что стало больно даже дышать. Слабые маленькие руки безуспешно пытались меня поддержать, но я все сильнее кренился на бок, рискуя упасть на ушедшую из-под ног землю. Минутой позже меня вырвало. Адская боль прошлась по всем ранам и ушибам, как будто вгрызаясь в них, и тело заныло, требуя покоя. Требуя так громко, что от его воя заложило уши.
Вторая пара рук подхватила меня за плечи, и я прокашлялся в последний раз. Кое-как попытался вытереть рукавом рот, но даже от этого движения зудели раны, которых я почти не чувствовал или не замечал в день несостоявшейся казни.
Повалившись назад, я ушибся головой о какую-то перегородку и почувствовал острое желание исчезнуть, раствориться: стоило коснуться головой подушки, панические мысли мощным потоком ворвались в разум. Я прищурился и застонал, хватаясь здоровой рукой за чьи-то маленькие тонкие кисти. Осознанно или нет, но я прошептал Ее имя — так громко, как только мог, — молясь, чтобы меня услышали. И даже не обращая внимание на сопротивление и попытку меня оттолкнуть. Но в следующую секунду чужое дыхание стало будто громче, как и тихое завывание ветра и недовольное ржание лошади где-то за пределами пещеры. А затем, сквозь опять надвигающуюся неотвратимую дрему, я услышал тихий детский голос, полный понимания и вместе с тем пугающей тревоги.
— Жива.
Кажется, только в этот момент я по-настоящему понял, что такое счастье.
***
Я думал, что все будет иначе. Но ошибся. Не было чуда, не было передышки, не было благодарности и облегчения: дни и ночи слились в мерный и неизменный поток боли и ожидания.
Я так и не смог подняться на ноги и далеко не сразу собрался с силами рассмотреть место, в которое нас предусмотрительно перенесли ополченцы. Только терпеливо ждал, когда теперь непослушное тело хоть немного окрепнет. Массировал ослабшие мышцы поврежденной руки, отчего теперь уже ничем не обмотанные пальцы начинало слегка покалывать. Ел столько, сколько было необходимо, пусть совсем не было аппетита и желания прерываться на условный перерыв. Злясь на собственное бессилие, следил за тем, как Венн, что присматривал за нами и сухо пересказывал происходящие в Нордоне события, крепко удерживал бесконтрольно дергающиеся руки Ариэна. И настороженно ждал окончания приступа, чтобы затем попытаться использовать свои лекарства. «Успокоить разум», — как однажды он объяснил мне. Но, кажется, они не особо помогали.
В эти дни я почти не видел солнце, только часть его света, который падал на кромку крошащегося камня, покрытого зеленым мхом, у задернутого плотной тяжелой тканью выхода. И почти не разговаривал, просто не зная, с чего можно было начать. Вначале вопросы были, но ответы слишком быстро возвращали на землю, заставляя вспомнить, что мир вовсе нас не ждет и уж точно никак не изменился.
Не находя никаких занятий, я сидел на пахнущей смолой и подгнивающим сеном жесткой койке и часами вглядывался сквозь полутьму в худой неподвижный силуэт всего в нескольких шагах от меня. И ждал, когда, наконец, смогу сделать шаг навстречу. Увидеть. По-настоящему.
Иногда появлялось ощущение, что я застрял в том утре, в моменте, когда Госпожа улыбается. Так искренне, смотря на меня и на Маука, когда говорит о спасении. Она изменилась. Вернее, я знал, что Госпожа всегда была такой, но теперь не осталось вынужденной жестокости и холодности. Я до сих пор боялся в это поверить и в то же время безумно этого хотел. Чтобы когда-нибудь она посмотрела на меня, не как на раба, чтобы… Раньше никогда бы не подумал, насколько невыносимы могут быть такие мысли. Но теперь…
Желание увидеть и прикоснуться стало словно навязчивой мыслью. Так близко и так далеко. Живая и в то же время неподвижная, словно слившаяся с горным контуром природы. Это меня пугало. Я даже не думал, что в этом мире еще осталось что-то, способное так глубоко забраться под кожу. Больше не было спешки, ощущения погони и разоблачения, боли и отчаяния, надежды, которая заставляла двигаться вперед и находить в себе силы. Осталась только тишина, в которой рождались мысли. Бесконечные, но ведущие к одному человеку, и от этого еще сильнее начинало биться сердце. Я не мог это остановить. Как только казалось, что все позади, хватало одного взгляда в ту сторону, где лежала Она, чтобы забыть о только-только пришедшей безмятежности. Беспокойство крепло с каждым днем, с каждым возвращением Венна, когда он проверял бинты и медленно непонимающе качал головой. Рана почти затянулась, но Госпожа так и не пришла в себя. Я не задавал вопросов, даже когда восстановился голос, — видел по потерянному взгляду врачевателя намного больше смысла, чем можно было бы вложить в слова. «Она потеряла много крови, и я больше ничего не могу сделать».
Но я продолжал надеяться. Пробуждаясь от беспокойного сна, с испугом поворачивался в Ее сторону, боясь не увидеть, как слабо натягивается на Ее груди ткань. Я не мог думать ни о чем другом. Ни о кровавой расправе и возмездии, о которых мне рассказала прибежавшая в тот день, когда я очнулся, Лора. Ни о перебитой страже и схваченном патриции, который отчаянно отрицал ответственность за произошедшее с его горожанами, ссылаясь на самоуправство куратора. О чуде, в которое уверовали те, кто видел остановленные в воздухе стрелы и сломанные оковы. На это уже не хватало никаких сил.
Я мог только наблюдать, как было раньше, и от этого становилось просто невыносимо.
Вот и сейчас я устало смотрел на лежащего рядом Ариэна и видел, как медленно затягиваются его старательно обработанные шрамы. Глаз, аккуратно зашитый так, что издали казалось, будто он просто сомкнул веки. Венн действительно постарался и старается до сих пор, практически никогда не покидая пещеру, чтобы в случае чего быть готовым помочь. А мы здесь уже давно.
Коснувшись пальцами лица, я почувствовал уже порядочно отросшую щетину. Странно, но это движение как-то успокаивало и отвлекало. Я опять погрузился в этот странный транс и даже не заметил движений и звонкого детского голоса.
В нашу тесную обитель, тряся перед собой перемотанным нитью пучком зелени, вошла Лора. Ее шаги были такие тихие, что сейчас я бы ничего не заметил, подкрадись она ко мне со спины. Но в ее взгляде не было подобного желания, осталась только осторожность. Еще с самого первого дня нашего человеческого знакомства.
Я отвлекся от наблюдения, начиная вслушиваться в зарождающийся спор.
— …Ну, чем ты меня слушаешь… Я же сказал, должны быть синие цветы. Синие, — я слабо улыбнулся, смотря на недовольного Венна. Не имея физической возможности пробираться через ущелья и еловые дебри самому, он вечно отправлял туда Лору за какими-то лечебными травами, описание которых она никак не могла запомнить. Вот и сейчас, видимо, принесла что-то не похожее, из-за чего преклонных уже лет мужчина опять начал ворчать и совсем не театрально хвататься за голову. — И листья тройчатые, а это что за сорняк? — звеня котелком, подвешенным над небольшим костром, Венн одной рукой продолжал мешать обед или ужин, а другой — нещадно бросать стебель за стеблем пучок собранных растений в огонь. — Самому мне, что ли, забираться туда, Лора?
Девочка насупилась и, ничего не ответив, молча отошла подальше. С сомнением глянула на меня и вдруг медленно присела на свободное место у самого края. Не показывая удивления, я мельком взглянул на ее поцарапанные наверняка еловыми иглами руки. Это занятие явно ей было не по нутру. Несколько царапин тянулись до самого предплечья, а на загорелой коже выступило пару кровавых капель. Но, похоже, ее совсем не беспокоили свежие ранки.
Она, как часто делала, приходя сюда, склонила голову до самого плеча и обняла себя руками. Я понимал этот жест так же хорошо, как направление ветра. Кем бы нас ни считали, а страх от ночной встречи все равно остался, пусть даже ее отец жив и почти здоров. Но, с другой стороны, я ведь и не просил понимания.
— Ты уже можешь ходить? — неожиданно спросила она, искоса глядя на мои ноги. Вспомнив свою последнюю попытку подняться, когда из легких тут же исчез воздух, я поморщился и отрицательно покачал головой. Отголоски боли прошли по телу, служа хорошим напоминанием.
На это Лора вздохнула, по-детски оттопырив нижнюю губу. Видимо, заметив мое удивление, девчушка смущенно улыбнулась и отвела взгляд. Она ведь еще ни разу ничего не спросила: ни про ту ночь, ни про все предыдущие. Я уже решил, что ей ненавистна сама мысль, что мы причинили боль ее отцу. Вне зависимости от причин. Но Венн ответил, что Лора сама вызвалась помочь с ранеными, и, конечно же, не стал отговаривать.
— А знаешь, теперь в городе вас называют героями. Маук, правда, с большим трудом справляется со всеми вопросами, столько всего сразу, но… Все правда верят в то, что произошло чудо, что Природа послала им спасителей, — грустно прошептала она и, раскатав рукава своей рубашки, натянула их почти до кончиков пальцев.
Тяжелым взглядом я осмотрел спасителя, которому самому теперь нужна была серьезная помощь. Словно прочитав мои мысли, Лора тихо продолжила:
— Но герои тоже не могут жить вечно, — в ее голосе было сожаление. Непритворное и абсолютно искреннее. Я опять чего-то не понимал.
Даже если Венну нужна была помощь с Госпожой, Лора не отказывалась, хотя имела полное право ее ненавидеть, как и всех нас в сущности. Это противоречие я тоже иногда перебирал, словно струны, рассматривал со всех сторон, пытаясь понять. А теперь и вовсе Лора говорила так, будто я всегда был ей другом.
— Я сегодня спросила у папы, что он думает… ну… — я кивнул, поощряя продолжить, но она, кажется, засомневалась.
— Он тоже думает, что мы герои?
Я вспомнил, как Госпожа прижимала к горлу ее отца кинжал и властным голосом требовала встречи с ополчением. Вспомнил отчаяние и ярость, с которыми он голыми руками схватился за лезвие. Вспомнил ее слезы и упавшую на пол свечку. Ариэна, который кричал от боли в тюремном лазарете. Обезумевшего Фелара, через слезы смеющегося над собственной немощностью. Таких воспоминаний сохранилось слишком много.
— Он не злится.
— А ты?
— Я думаю, что вы обычные люди, которые рискнули своими жизнями, чтобы спасти наши, — без иронии ответила она, а я только робко улыбнулся и с глубоким вдохом расслабленно прикрыл глаза. Одним камнем на сердце меньше.
Появившаяся серьезность в ее голосе меня впечатлила. Мне даже не понадобилось что-то объяснять, она увидела. Спасибо.
От ее слов, кажется, ушла тревога. Перестало мучить плохое предчувствие, и не пугали мысли о будущем, которого словно не стало. И я позволил себе забыться, ощутив ни с чем не сравнимое облегчение.
Наверно, чем-то она сейчас напоминала мне Келлу. Мою маленькую Келлу, которая тоже слишком рано научилась говорить взрослые и серьезные вещи. Прошло много лет, но эти воспоминания не меркли и не искажались. Иногда я вытаскивал их наружу, словно любовался припрятанным от чужих глаз украшением, а потом бережно клал обратно.
От теплых, но как нож острых воспоминаний нашего расставания стало еще больнее, и я сложил на груди руки, словно этот заслон спасет меня от еще одного страха. Но что-то внутри подсказывало мне — она жива и, возможно, все еще меня помнит.
Венн осторожно поднялся на ноги, отряхнув колени от прилипших комков земли и каменной крошки, и принялся разливать приятно пахнувшую жидкую похлебку по металлическим тарелкам. Остатки он долил в чайник с узким носом, из которого пытался кормить Госпожу и Ариэна.
Я прищурился и потянулся здоровой рукой к переносице. Даже в мыслях мне не хватало смелости назвать Ее по имени. Словно я так и не получил на это право. Что-то внутри опять заскреблось, прогрызая путь к поверхности, но мне совсем не хотелось сосредотачиваться на этом ощущении. Спасти что-то могло только время, а не моя тревога.
Словно почувствовав, что что-то не так, Лора приподнялась и снизу-вверх пристально заглянула мне в глаза.