Я неуверенно поджал губы, вспоминая тот глупый поцелуй и блеск глаз Эвели, когда Киан неожиданно пришел в себя, но ничего не ответил.
Киан
Сквозь приятную полудрему я почувствовал, как Эвели отпустила мои пальцы и осторожно выскользнула из обьятий, неуверенно пряча наготу одеялом. Послышался тихий треск веток, сложенных у маленькой печи, которую я даже не сразу заметил. Впрочем, и сейчас тоже было не до деталей, когда женщина, которую я люблю больше жизни, находится так близко. Она развернулась, будто почувствовала мой взгляд, и в ее глазах было столько нежности и тревоги… Желание снова дало о себе знать, но не осталось и толики сил, чтобы просто сжать ее руки в своих.
Я поморщился, когда попытался сглотнуть слюну, и опять зашелся кашлем, продирающим до самых кишок. Но даже не успел прочувствовать боль, как Эвели, сама дрожащая от прохлады, приставила к моим опухшим губам кружку с тепловатым отваром. Это помогло. Я продрал глаза, стараясь как можно более настойчиво уложить Эвели обратно, как только она убрала тарелки с подсохшими остатками вчерашней каши с кровати, чтобы не тратила на заботу обо мне столько сил. Чтобы просто лежать рядом, смотреть, как мех щекочет ее лицо, и наслаждаться сходящим с пальцев онемением после ее разогревающего массажа. Неужели мне это все не снится?
— Не снится, — смущенно подтвердила Эвели, быстро забираясь ко мне под бок.
Обнимая ее голые плечи левой рукой, я искренне, но немного нервно улыбнулся, стараясь не пугаться того, что она может прямо сейчас меня… подслушивать.
— Прости, — Эвели сразу же посерьезнела, виновато потупив взгляд, хотя за все это время, пока мы были вместе, словно не могла на меня насмотреться. — Я не специально. Не хочу отнимать у тебя свободу, но не могу не слышать, когда ты так близко.
Я не хотел возражать. Особенно сейчас, когда голос почти пропал. Пусть слушает, пусть отвечает. И неважно, что это чувство немного пугало своей непривычностью, я был готов отдать себя без остатка, и теперь знал, что, несмотря ни на что, меня примут.
«Я бы отдал тебе не только свою свободу, лишь бы всегда быть рядом».
— На равных, Киан, — протянула она мое имя, непривычно и для нее тоже растягивая гласные, — мы найдем по дороге писаря и подделаем вольную грамоту, будем обычными крестьянами. Все будет хорошо… теперь будет, — совсем тихо добавила она, положив голову мне на грудь. Жаль, что я больше не видел ее лица, зато почувствовал тепло и изгибы ее тела еще ярче. Столько лет я был рядом — всегда смотря снизу-вверх, и вдруг Природа подарила мне намного большее, чем просто надежду.
Я лежал, почти не шевелясь, с не проходящей тревогой смотря на нее и осторожно перебирая сбившиеся в колтуны жесткие волосы. И не верил. Слишком желанно было происходящее — до дрожи, которую невозможно сдерживать.
— Не могу поверить, что мы все живы… и что ты… — она не закончила, лишь крепче сжала мою руку, и было в этом жесте что-то настолько родное и близкое, что по телу пробежали мурашки.
«Как ты нашла меня?» — удивился я, пытаясь хоть как-то отвлечься от въедливой тревоги и убедиться, что зря волнуюсь. Зря боюсь потерять ее.
— Кочевники сказали, ты возвращаешься домой. Я думала, куда ты мог бы пойти. И вспомнила, при каких обстоятельствах вы… выкупила тебя.
«Не стыдись того, что тебе приходилось делать», — попытался успокоить я, сам крепче стискивая зубы.
Эвели повернулась ко мне, задумчиво ведя пальцами по грубому побелевшему тавро в форме трехконечной короны под ключицей, поставленному после кончины Его Величества Императора сразу за продажей на плантацию Заррэта, по плоским выпуклым шрамам на плечах, тянущимся по всей спине, по зарубцевавшемуся шраму от стрелы на ее правом плече… Я помнил тот день, когда она из-за Ариэна подняла на меня руку. Но не злился ни тогда, ни сейчас. Как еще могло быть, когда я — раб, а она — моя госпожа?
«И этого тоже», — добавил я, касаясь рукой ее спины, изувеченной не меньше моей — до сих пор не мог до конца в это поверить. Она слабо улыбнулась, прикрывая слезящиеся глаза.
Я обнял ее покрепче, стараясь не думать о том, что мог насмерть замерзнуть в какой-нибудь яме, если бы не… Попытался вспомнить, что произошло после того, как я увидел впереди слабый свет, но не получалось. Надо было спросить, какой ценой я оказался здесь, ведь Эвели всегда — даже в самые мерзкие ситуации — старалась разобрать каждую деталь. И мне… хотелось ей соответствовать. Но сейчас что-то внутри протестовало против попытки отвлечься.
— Пока ты будешь приходить в себя, я поищу ее, — прошептала Эвели, мягко касаясь моих волос — так же, как делал я.
А я все смотрел в ее темные карие глаза, подобные грозовому небу над горящим лесом, в котором яростно кружились искры. Смотрел и чувствовал, как тону в этой глубине.
— Спасибо, — через боль прохрипел я, заводя выбившиеся черные пряди за уши. Я мог бы сказать куда больше. Спасибо за то, что нашла меня, рискуя собой, позволила встать вровень, сидела рядом, держа за руку, приняла, несмотря на мое рабское прошлое, которое не изменить и не забыть нам обоим. Лишь бы только не знала, как больно мне было из-за ее молчания. Не знала об отчаянии и голоде, которые медленно высасывали из меня крупицы самообладания. О желании прервать свою жизнь, чтобы хоть так показать, что и я имею право на выбор.
Как же долго я был рядом безмолвной тенью, как долго не смел мечтать о чем-то большем, даже и не думал, что когда-нибудь почувствую подобную необходимость, обиду, злость и робкую надежду. Почувствую, как рабство разъедает меня изнутри, мучает, изводит, заставляя раз за разом вспоминать прошлое и стремиться получить право на выбор и равенство.
Так не вовремя заурчал живот, требуя пищи, и я отвлекся от размышлений, смущенно глядя на улыбающуюся Эвели. И почему мне сейчас казалось, словно мы уже целую вечность провели вместе?
— Пойду спрошу у домоуправщицы, когда ждать обеда. — Эвели приподнялась на кровати, больше не удерживая одеяло. Наклонилась ко мне, легко поцеловав, и я поспешил ответить.
Эвели
Приятная усталость разбредалась по телу, даже несмотря на холод, подбивавший покрепче закутаться в меховой плащ. И улыбка все никак не сходила с лица, хотя я и пыталась сосредоточиться, проходя по узкому пустынному коридору, по обе стороны которого тянулись ветхие двери. Через единственное окно в самом конце — над лестничной площадкой — виднелась холодная зимняя ночь. Похоже, в Азуме, бедной на горные породы, стекло до сих пор считалось роскошью.
Аккуратно ступая в сторону распахнутого окна по скрипучим половицам, изогнувшимся и рассохшимся от перепадов температуры, я улыбалась так, как никогда раньше. Даже как-то глупо, но совсем не беззащитно, как думала раньше. Внутри больше не было пустоты. Я бы даже не смогла это объяснить. Облегчение — слово явно не подходящее, слишком незначительное для того, что испытывала я. Столько всего изменилось за эти короткие и в то же время бесконечные мгновения единения. Покой… Да, я нашла покой, о котором так мечтала эти долгие годы боли и одиночества. С тем, кто любил меня, кто готов был простить после всего, что я натворила. Принять, несмотря на все недостатки и ошибки, совершенные из-за слабости и малодушия.
Сердце подпрыгнуло, и по телу пробежали мурашки. Я больше не одна. Меня простили, мне доверили свои воспоминания, свои мысли, свою жизнь. Страх сменился надеждой… В эту встречу мы почувствовали это одинаково, словно стали одним целым, хотя в подобные вещи я никогда раньше не верила.
— Киан… — безотчетно прошептала я вслух, обнимая себя за плечи. В мыслях опять пронеслось его пробуждение. Эта щемящая близость. Невыносимое противостояние нежности и страсти, захлестнувшее меня в ту же секунду, когда отворилась дверь. Наверно, ничто в тот момент не смогло бы меня остановить.
С трудом переборов желание вернуться к Киану, я подтянула створки окна и закрепила внутренний замок, завороженно наблюдая за последними снежинками, медленно оседающими на верхнюю ступень. На душе было удивительно легко.
Общий зал пустовал — низкое квадратное помещение с узкими окнами, задернутыми плотными шторами, голый неровный камень на стенах. Их цвет исчезал в темноте, разгоняемой одним единственным трехрогим канделябром, стоящим посередине массивного обеденного стола, и затопленным камином, покрытым недавно тщательно замазанными трещинами.
Всматриваясь в темноту под ногами, я медленно подошла к столу, разглядев на его вымытой поверхности маленький клочок пергамента и корявую надпись на общеимперском диалекте: «За ужином на кухню».
Я озадаченно покрутилась, стоя почти по центру комнаты, и приметила у края полуоткрытую дверь, за которой что-то слабо горело. Чуть приблизившись, почувствовала аромат пряных трав, которыми заправляли часто безвкусную оленину. Желудок против воли недовольно и требовательно заурчал, напоминая, что я не ела с того утра, как сорвалась вскачь, приглядев на белом безлюдном горизонте движение. Вдобавок мозг, до предела перегруженный в последние дни, упорно не хотел работать, а тело желало отдохнуть после бурного начала ночи и тяжелой нервной дороги.
Кажется, мое появление напугало кухарку. Она как-то неуклюже всплеснула руками, едва не выронив кастрюлю, когда жалобно заскрипели дверные петли.
— Прошу прощения, — начала я, не ожидая такой нервной реакции, и на всякий случай вытащила из карманов руки, показывая открытые ладони. — Я увидела записку.
Комнатушка была какой-то слишком узкой, так что даже вдвоем уже становилось тесно. Темнота, опоясывающая большую часть кухни, напрочь отказывалась расступаться — или просто зрение подводило меня больше прежнего. В этой духоте как-то непроизвольно захотелось зевнуть, и я не стала себе отказывать. Потянулась, разглядывая скромную обстановку и в то же время подмечая порядок и даже режущую глаз чистоту, что нельзя было сказать о тех чердачных помещениях, в одно из которых нас нехотя заселили.
Девушка устало выдохнула и сделала шаг вперед, намереваясь, видимо, закончить начатое и поставить массивную кастрюлю на печь. Полыхающий в камине огонь осветил ее скрытое светлыми вьющимися волосами лицо, и я застыла, ошарашенно всматриваясь в эти яркие серо-зеленые глаза. Пытаясь найти подтверждение. Слишком неожиданно, чтобы ощутить радость. Ее лицо вытянулось, скулы заострились, но на щеках теперь играл здоровый румянец. Такие же маленькие и тонкие губы, прямой нос и миндалевидные глаза, обрамленные жидкими темными ресницами. Только во взгляде больше не было того детского отчаяния — лишь ненависть, которая появилась так быстро, что я не успела увернуться, когда холодная соленая вода окатила меня почти с головы до ног. Я попятилась назад, быстро протирая глаза и подавляя рвущиеся наружу вопросы.
— Ты?! Ты! Я тебя… — прорычала она, бросаясь на меня с выхваченным из полумрака ковшом. Слишком худая и слишком решительная.
Ясность мыслей вернулась в одно мгновение, и я быстро отстегнула фибулу плаща, который сильно стеснял движения. Оказывается, Келла меня помнила. Ту часть, когда я отправляю ее одну, практически продаю господам. Но, в отличие от многих, хотя бы походящим на людей.
Я нагнулась, уходя от размашистого удара, и деревянная посудина разломалась о дверной косяк.
— Постой! — между попытками Келлы сбить меня, выкрикнула я. Но она не среагировала, только злобно замычала, хватая меня неожиданно сильными руками и встряхивая. И только сейчас я заметила в ее глазах слезы.
— Ты его… ты, — простонала она, прижимая меня к стене в неловком захвате, который при желании я на раз могла бы разбить. Но подзабытое чувство вины взыграло во мне с новой силой, и я просто не рискнула вновь заговорить, решив переждать вполне заслуженную бурю. — Отродье имперское! Он был хорошим человеком! — прокричала она мне прямо в лицо, уже не контролируя себя.
На месте Келлы я бы тоже решила, что Киан не выжил. Ее эмоции с силой врывались в мое сознание, заставляя вместе с ней ощущать и одиночество, и страх, и гнев, к которому Келла сама не была готова. Ее рука сдавила горло — не так сильно, чтобы перекрыть доступ к кислороду, но от того не менее больно.
— Киан не… — попыталась рассказать я, когда Келла немного успокоилась, и к ее напряженным рукам вернулась дрожь, но за дверью послышался шум.
Тяжелая входная дверь с силой ударилась о стену, и топот нескольких пар ног окончательно разорвал тишину. Я попыталась обернуться, вынужденно проглотив повисшие в воздухе слова, и в силу привычки, от которой никогда уже не избавиться, одной резкой подсечкой попыталась сбить противника с ног.
— Келла? — Шаги быстро приближались, и я резко нырнула в полумрак, едва не запнувшись о сброшенный на пол плащ. Но Келла, потерявшая ориентацию в пространстве, не удержала равновесие и задела сложенную у мойки посуду. Та с грохотом рассыпалась по половицам, маленькая крышка закатилась мне под ноги. — Келла, нужна помощь! — настойчиво прокричал незнакомый мужчина и в следующую секунду распахнул дверь.
Я сильнее прижалась к двери, сильно прикусив язык, и инстинктивно потянулась к кинжалу, забыв, что пояс с ножнами так и остался лежать на столе наверху. На глаза с удивлением посмотревшего на меня воина, закутанного в покрытую плотным слоем снега одежду, сползала покрытая инеем шапка из ярко-рыжего лисьего меха.
Часть 15. Численный перевес
Эвели