— Зачем?
— Затем, что судьбу можно изменить, — проговорила я, но, поняв неоднозначность сказанного, тут же добавила: — потому что не надо оставаться монстром, даже если отвели такую роль. А ты смирился, — осторожно прошептала я, но Вилар понял меня правильно.
В воспоминаниях опять мелькнули шахматы. Ход, который поможет избежать жертв, но уже по-настоящему.
— А ты?.. Все еще… веришь, что не поздно? И что… человечность… выше всего? Высшая… ценность… для всех, — прохрипел последнее Вилар, безотчетно попытавшись выдернуть из колодок задрожавшую руку.
— Да, я в это верю, — я старалась уверенно ответить и не смотреть на его раны. И не вспоминать, что видела и на что сама соглашалась раньше. Главное, чтобы он мне поверил.
— Хах, — совсем сипло с кривой улыбкой прохрипел Вилар и прикрыл глаза. Сейчас у меня бы не хватило мужества поднять на него руку. Упрямец, который позволит запытать себя до смерти, но не признает, что чувствует сожаление. Потому что в этом не будет смысла? Не поверят? Посмеются и ударят сильнее? Неужели правда так считает? И знает, что абсолютно прав.
— Ты не знаешь ответа на вопросы, которые задает Маук? — внезапно осенило меня, когда на столешницу с его пальцев сорвалась еще одна капля крови.
Внезапно морщинки у глаз разгладились, и уже совсем другим — уставшим — голосом Вилар признался:
— Не знаю. Донесение… писал брат. Думаю, они уже знают… кто вы…
Сил оставаться здесь — один на один — у меня не хватило, и я резко поднялась на ноги, схватив со стола фонарь. И все-таки не удержалась: обернулась, как раз тогда, когда Вилар в последний раз разомкнул губы:
— Не пощадят… — в его глазах застыла обреченность, — никого. Ты сама это… знаешь.
Я почти выбежала из камеры, резко захлопнув за собой дверь. Сердце билось болезненно и громко, опустившись в самые пятки. И потряхивало так, что пришлось ухватиться за массивную ручку, чтобы случайно не упасть.
Нам не спрятаться здесь, не переждать, пока про нас забудут, не уйти, ведь без Темной силы сопротивление не протянет и суток. Я слышала выкрики где-то на улице и поднявшийся шум, но он звучал пока так далеко. Здесь было небезопасно, не в Нордоне — в Империи, которой я завороженно любовалась, стоя перед обрывом. Оставалось только бегство, теперь только оно могло спасти наши жизни. Но как же остальные?
Маук мне поверил, а большего было не нужно. Вилара вывели на улицу в тот же час: хоть какая возможность сплотить людей перед боем, пробудив ненависть. А для меня — прекратить его пытки, которые он терпел бы еще долго по своей же воле. Совсем не ради того, чтобы позже быть спасенным: пощады и правда не будет никому. Служба никогда бы не пошла на сделку с повстанцами.
За Виларом вывели остальных пленников. Под гудение беснующейся толпы. Я не видела ей края, хотя наблюдала с балкона, панически боясь вновь влиться в нее, стать ее частью. Та же ненависть, та же жестокость. Но я, кажется, впервые почувствовала, насколько все это может быть неправильно даже по отношению к врагу.
В него летели гнилые овощи и фрукты, кто-то бросил под ноги отломанную доску, и Вилар полетел на землю, прямо на связанные покрытые кровью руки. Толпа вновь одобрительно загудела, смыкаясь вокруг него. Он встал молча, почти спокойно, будто и не подгоняли чужие руки, держащие в руках копья. Сколько же сил нужно было приложить, чтобы стараться не заваливаться на больную ногу?.. Издали было плохо видно, но, кажется, на его лице застыла безмятежность.
Я крепче сжала руками деревянные перила.
Никто из них не знал, не понимал, видел только одно и имел на это полное право. Но мне не хватало сил смотреть спокойно. Ладья съедает пешку, пешка поедает слона, и игра просто продолжается дальше. Будто ничего и не было. Жизнь тоже продолжится.
Человечность… Теперь я убедилась в том, что сказал Вилар. Но как бы мне не хотелось закончить так же: чтобы в мою сторону каждый кричал проклятия, напоминая о всех грехах, от которых никогда не отмыться. Оставаться верным до конца, принять боль не как избавление, а как плату. На это нужна была не только решимость; я же, выходит, смалодушничала, поддавшись порыву спасти кого-то и искупить этим свою вину. В этом тоже была своя правда, но я боялась ее принять: она меняла слишком многое.
И тут из всей тысячи человек, что вышли сюда, Вилар нашел меня. На миг поднял незатуманенный взгляд, как будто хотел что-то сказать напоследок. Но я отвернулась. Он был прав: иногда уже ничего не изменить. Какими бы хозяевами жизни мы ни казались другим, а сами все еще стоим на этой самой шахматной доске, ведомые чужой рукой. И, как бы ни пытались, а сторону не переменить. Те, кто горячо убеждают, будто стать добром никогда не поздно, просто не способны понять, что наступит момент, когда в твои искренне поступки больше никто не поверит.
***
На выходе из местной аптекарской лавки меня поймал Маук, ухватил за рукав и, даже не заметив, как я поморщилась, оттащил чуть в сторону. Наполненный колбами мешок тихо стукнул по бедру. Я даже не успела удивиться, когда по дороге, поднимая пыль, промчались экипированные всадники. Что успело измениться за те полчаса, что я провела в лавке?
На мое молчаливое изумление Маук коротко пояснил:
— Наступают.
Опустив взгляд, я увидела два висящих на поясе меча и набедренные и плечные ножны для метательных кинжалов. Грудь закрывала тонкая металлическая пластина без какой-либо символики, на неровных заклепках и с мутноватым отливом. Чуть сбоку на поясе висели обтянутые промасленной тканью глиняные мешочки, которые по моему совету приспособили под нечто, отдаленно напоминающее гранаты.
Я огляделась вокруг. Шума на площади больше не было, мужчины отдельными группами разбегались по узким улочкам. Кто-то заделывал баррикады, сбрасывая к проходам открученные колеса и перерубленную тяжелую мебель. Солнечный свет отражался от разномастных щитов, частично сделанных тайком, частично отобранных у бывшей стражи. Будто никто уже и не помнил о прошедшей казни. Будто и не было никогда человека, который так упорно не смел себя оправдывать.
Маук нервничал, оглядываясь по сторонам, и не снимал правую руку с рукояти меча. Почему именно сейчас? Видимо, и Маук тоже не знал ответа, но был готов к тому, что может случиться, когда идешь на поводу от требующей возмездия толпы. Случайность ли, что он увидел меня здесь, или специально искал? Всего несколько часов назад мы виделись с ним в тюрьме, разговаривали о Виларе, обходя тему надвигающейся угрозы, но Маук нашел в себе силы. Только вот глаза… И такие громкие мысли, которые он упрямо отгонял. Кажется, он уже смирился со скорой смертью. Остался лишь страх за женщин и детей, которых быстро увели в горы, как только часовые заметили движение: вокруг города смыкалось кольцо. Был отдан приказ наступать почти сразу после казни. Но вряд ли кто думал о спасении заключенных или поиске компромисса. Совсем не известное в этих местах слово. Или они только сейчас получили информацию о том, что в городе нет Темного, что Ариэн уже не помеха. Даже если среди людей Маука были предатели, услышавшие наш с ним разговор, слишком поздно их искать.
Я по привычке потянулась поврежденной рукой туда, где раньше всегда висел меч, но Маук крепко схватил мою кисть и, перекрикивая поглощающий все и всех шум, потребовал:
— Уходите. — Я понимала, что не помогу. Что все попытки построить стратегию разрушатся об уходящее время, но после всех принятых решений вновь отступать и в который раз принимать свою беспомощность… Это было слишком ненавистно.
— Разве вы сделали не все, чтобы помочь? — он крепче сжал мою руку, и я коротко кивнула. — Теперь противостояние за нами, иначе какие из нас ополченцы? — в его голосе звучала сила и уверенность, челюсти были крепко сжаты и губы сведены в тонкую линию.
Но, несмотря на все, я была абсолютно уверена, что вижу его в последний раз.
— Не сдавайся, — пожелала я, сама уже схватив его за ослабшую руку. Совсем мальчишка. Но я видела — не отступит.
— И ты… До конца. А теперь уходи.
В памяти всплыла наша первая встреча. Нет, Маук, сомнений больше не будет. Бегства больше не будет, обещаю. Если кто и сможет вернуть людям веру и жизнь, так это Ариэн. И я сделаю все, чтобы ему помочь.
Глава 4. Решать, кем быть
Эвели
Над лесом клубился плотный черный дым. За ним исчезали все звуки и все запахи, хотя мы были уже далеко — и от города, которого больше нет, и от пещеры горного хребта, послужившего нам защитой. С небольшой возвышенности был виден только он. Три-четыре огромных очага пожара, не затухающих все это время, пока мы шли прочь. Как можно дальше от этих мест и надвигающейся грозы, пока не наступит ночь.
Все казалось, что нас кто-то ищет, идет по пятам и дышит в спину, даже слышится между деревьями вой ручных волков, которых в северной и восточной провинциях развели, как обычную скотину. Конечно, никакого воя не было. Были только две лошади, которых я с большим трудом увела из города, лишь на несколько минут разминувшись с первой волной атаки. На том жеребце, что был верховым, с трудом удерживая поводья, сидел Ариэн. К седлу второго было прикреплено все, что удалось унести из пещеры: котелок, кремень, вываренные бинты и мешки с солью и крупой, лекарский мешочек от Венна, дополненный моими приобретениями, две тушки мелких грызунов, несколько медяков и серебрянников, которых хватит только на еду и самые легкие доспехи, и три скрученных теплых одеяла. Все. Вода будет, когда доберемся до Рейфа, притоки которого разбегались по всей Империи. А пока в крепко сшитых кожаных карманах плескались ее последние нагретые под солнцем крохи. Одежда на нас — потертая, не наша. От моего мундира остались только вымазанные в крови клочья, а времени искать замену в Нордоне не было. На Ариэна не нашлось никакой обуви; из оружия — только мой меч и пара моих же длинных кинжалов, которые я пока отдала Киану. Повязка жутко натирала, и я ощущала, как по коже вокруг раны распространялись зуд и сыпь. Но снимать швы было еще рано, так что приходилось терпеть.
Я даже не знала, как ко всему этому относиться. По сути, на службе я почти всегда перемещалась кочевником. Никакой солнечной символики, если не было необходимости. Да и не обязал бы никто из вышестоящих, если служба не касалась пограничной охраны или светских раутов. Но теперь все изменилось, и без привычного, хоть и ненавистного обмундирования я чувствовала себя голой. Ограниченность касалась всего, что у нас оставалось, все ресурсы в дефиците, силы на исходе, а запасного плана пока нет. Да и столько всего зависит — опять зависит — от обычного везения. И от того, куда мы теперь направимся.
Так не хватало ветра, самую малость, чтобы хотя бы вдохнуть можно было. Но воздух раскалился настолько, что о рукоять меча можно было почти обжечься. Кое-как собранные в хвост грязные волосы неприятно прилипали к шее. Не спасала даже тень от деревьев. Под ногами громко хрустел разноцветный высохший мох, и так же противно першило горло, но я позволила себе сделать только один глоток.
Чтобы перестать думать и набраться сил, я рассматривала все, что попадалось на глаза, но, в конце концов, взгляд все равно упирался в спину Киана. Он все это время молча шел впереди, держа в правой руке поводья и лишь изредка оборачивался, уточняя, туда ли мы идем. Уточняя без слов. После того, как я запыхавшись вскарабкалась в горы и рассказала о наступлении, он не проронил ни звука.
Ариэн так же молча смотрел куда-то вперед, чуть щурясь каждый раз, как приходилось переступать бугры и ямы. Дороги — или ее подобия — поблизости не было. Одна-единственная, она тянулась только вдоль ушедшего вбок к горам Рейфа, соединяя Нордон со стоящими у самой границы провинции городами. Мы же решили пойти в обход. Даже не решили, неправильно было бы так сказать. Мы просто шли вперед, не рискуя уходить вглубь или возвращаться к внешней границе, не решаясь даже поговорить, пока ночь не вернет покой и темнота не скроет наше преступление, которое словно отпечаталось на небе копотью. Я знала, они ощущают то же самое. А о таком не расскажешь.
С небольшими интервалами я разогревала мышцы правой руки, сжимая и разжимая кисть, сгибая руку и вращая. Медленно и осторожно, с досадой понимая, что удержать ей тяжелый меч дольше пары секунд просто не удастся. Пот заливал глаза, и внутри все опять сводило судорогой: и от голода, и от тревоги. И от ужаса. Но, пока мы не останавливались, мысли о Мауке не успевали меня догнать, так что мы просто продолжали идти.
Обросший мхом торф сменился сухим песком и глиной, те сменились мокрыми прибрежными камнями, утопающими в разрыхленном песке. Когда под ногами опять захрустело, солнце закатилось за затягивающийся тяжелыми грозовыми тучами горизонт.
Лес расступился перед нами — там, где земля уходила под откос и ее верхний слой словно разошелся по швам, обнажив усыпанный гранитными валунами мелкий песок. Мы осторожно опустились вниз, и скатившийся за нами песок поднял пыль. Корни молодых сосен не смогли удержать их на краю небольшого обрыва, так что разломанной маслянистой горючки оказалось в избытке.
— Остановимся здесь, — сказала я, поглядывая на таких же, как я, опустошенных спутников. Оба промолчали, только Ариэн коротко кивнул. Киан помог ему спуститься с лошади.
Когда небо окончательно спеленал мрак, мы расселись у костра. Ночь становилась темной, и можно было не опасаться, что кто-то разглядит дым. Киан вначале спокойно сел напротив, но потом — словно опомнился — отодвинулся подальше. И даже не накинул одеяло на плечи, хотя становилось прохладно и изо рта вырывались клубочки пара. Над огнем на вкрученных в сухую почву деревянных ветках зажаривались скудные запасы безвкусного мяса. Все так же молча открепляя от отрезанных в пути гибких веток полосы зеленой коры, я скручивала их в два жгута и сплетала между собой. Должна была получиться добротная тетива для лука. У ног лежали заостренные обожженные стрелы. Оставалось набрать перья, только поблизости я еще не увидела ни одного пернатого. Но как бы сильно я ни старалась думать о выживании, мысли все равно возвращали меня на несколько часов назад. Маук, Служба, Нордон… Смерть. Мы спасли два десятка жизней, а убили тысячи. «Ты знала, что так и будет», — произнесла темная часть меня ненавистным голосом Роверана. И вот все тот же невысказанный вопрос: стоила ли робкая надежда такой жертвы?
Ариэн как-то слишком сосредоточенно смотрел в мою сторону, но как будто сквозь меня. Свет костра выхватывал из мрака его лицо. Пустота в глазах и ни одной эмоции. Словно не было нашего разговора, словно после полного поражения те слова потеряли какой-либо смысл.
Лица Киана я не видела: он ссутулился и низко-низко опустил голову. И не понять даже, то ли демонстрация покорности, то ли отпечаток отчаяния. Когда я смотрела на них, хотелось волком выть, потому что становилось только тяжелее. И как вообще можно что-то обсуждать, когда последствия наших, как казалось, единственно верных решений, до сих пор догорали где-то за линией горизонта?..