Василий Шукшин
АРТИСТ ФЕДОР ГРАИ
Сельский кузнец Федор Грай играл в драмкружке "простых" людей.
Когда он выходил на клубную сцену, он заметно бледнел и говорил так тихо, что даже первые ряды плохо слышали. От напряжения у него под рубашкой вспухали тугие бугры мышц. Прежде чем сказать реплику, он долго смотрел на партнера, и была в этом взгляде такая неподдельная вера в происходящее, что зрители смеялись, а иногда даже хлопали ему.
Руководитель драмкружка, суетливый малый, с конопатым неинтересным лицом, на репетициях кричал на Федора, произносил всякие ехидные слова - заставлял говорить громче. Федор тяжело переносил этот крик, много думал над ролью... А когда выходил на сцену, все повторялось: Федор говорил негромко и смотрел на партнеров исподлобья. Режиссер за кулисами кусал губы и горько шептал:
- Верстак... Наковальня...
Когда Федор, отыграв свое, уходил со сцены, режиссер набрасывался на него и шипел, как разгневанный гусак:
- Где у тебя язык? Ну-ка, покажи язык!.. Ведь он же у тебя...
Федор слушал и смотрел в сторону. Он не любил этого вьюна, но считал, что понимает в искусстве меньше его... И терпел. Только один раз он вышел из себя.
- Где у тебя язык?.. - накинулся, по обыкновению, режиссер.
Федор взял его за грудь и так встряхнул, что у того глаза на лоб полезли.
- Больше не ори на меня, - негромко сказал Федор и отпустил режиссера.
Бледный руководитель не сразу обрел дар речи.
- Во-первых, я не ору, - сказал он, заикаясь. - Во- вторых: если не нравится здесь, можешь уходить. Тоже мне... герой-любовник.
- Еще вякни раз. - Федор смотрел на руководителя, как на партнера по сцене.
Тот не выдержал этого взгляда, пожал плечами и ушел. Больше он не кричал на Федора.
- А погромче, чуть погромче нельзя? - просил он на репетициях и смотрел на кузнеца с почтительным удивлением и интересом.
Федор старался говорить громче.
Отец Федора, Емельян Спиридоныч, один раз пришел в клуб посмотреть сына. Посмотрел и ушел, никому не сказав ни слова. А дома во время ужина ласково взглянул на сына и сказал:
- Хорошо играешь.
Федор слегка покраснел.
- Пьес хороших нету... Можно бы сыграть, - сказал он негромко.
Тяжело было произносить на сцене слова вроде: "сельхознаука", "незамедлительно", "в сущности говоря"... и т. п. Но еще труднее, просто невыносимо трудно и тошно было говорить всякие "чаво", "куды", "евон", "ейный"... А режиссер требовал, чтобы говорили так, когда речь шла о "простых" людях.
- Ты же простой парень! - взволнованно объяснил он. - А как говорят простые люди?
Еще задолго до того, когда нужно было произносить какое-нибудь "теперича", Федор, на беду свою, чувствовал его впереди, всячески готовился не промямлить, не "съесть" его, но когда подходило время произносить это "теперича", он просто шептал его себе под нос и краснел. Было ужасно стыдно.
- Стоп! - взвизгивал режиссер. - Я не слышал, что было сказано. Нести же надо слово! Еще раз. Активнее!
- Я не могу, - говорил Федор.
- Что не могу?
- Какое-то дурацкое слово... Кто так говорит?
- Да во-от же! Боже ты мой!.. - Режиссер вскакивал и совал ему под нос пьесу. - Видишь? Как тут говорят? Наверно, умнее тебя писал человек. "Так не говорят"... Это же художественный образ! Актер!
Федор переживал неудачи как личное горе: мрачнел, замыкался, днем с ожесточением работал в кузнице, а вечером шел в клуб на репетицию.
...Готовились к межрайонному смотру художественной самодеятельности. Режиссер крутился волчком, метался по сцене, показывал, как надо играть тот или иной "художественный образ".
- Да не так же!.. Боже ты мой! - кричал он, подлетая к Федору. Не верю! Вот смотри. - Он надвигал на глаза кепку, засовывал руки в карманы и входил развязной походкой в "кабинет председателя колхоза". Лицо у него делалось на редкость тупое.
- "Нам, то есть молодежи нашего села, Иван Петрович, необходимо нужен клуб... Чаво?"
Все вокруг смеялись и смотрели на режиссера с восхищением. Выдает!
А Федора охватывала глухая злоба и отчаяние. То, что делал режиссер, было, конечно, смешно, но совсем неверно. Федор не умел только этого сказать.
А режиссер, очень довольный произведенным эффектом, но всячески скрывая это, говорил деловым тоном:
- Вот так примерно, старик. Можешь делать по-своему. Копировать меня не надо. Но мне важен общий рисунок. Понимаешь?
Режиссер хотел на этом смотре широко доказать, на что он способен. В своем районе его считали очень талантливым.
Федору же за все его режиссерские дешевые выходки хотелось дать ему в лоб, вообще выкинуть его отсюда. Он играл все равно по-своему. Раза два он перехватил взгляд режиссера, когда тот смотрел на других участников, обращая их внимание на игру Федора: он с наигранным страданием закатывал глаза и разводил руками, как бы желая сказать: "Ну, тут даже я бессилен".
Федор скрипел зубами, и терпел, и говорил "чаво?", но никто не смеялся.
В этой пьесе по ходу действия Федор должен был приходить к председателю колхоза, махровому бюрократу и волокитчику, и требовать, чтобы тот начал строительство клуба в деревне. Пьесу написал местный автор и, используя свое "знание жизни", сверх всякой меры нашпиговал ее "народной речью": "чаво", "туды", "сюды" так и сыпались из уст действующих лиц. Роль Федора сводилась, в сущности, к положению жалкого просителя, который говорил бесцветным, вялым языком и уходил ни с чем. Федор презирал человека, которого играл.
Наступил страшный день смотра.
В клубе было битком набито. В переднем ряду сидела мандатная комиссия.
Режиссер в репетиционной комнате умолял актеров:
- Голубчики, только не волнуйтесь! Все будет хорошо... Вот увидите: все будет отлично.
Федор сидел в сторонке, в углу, курил.
Перед самым началом режиссер подлетел к нему:
- Забудем все наши споры... Умоляю: погромче. Больше ничего не требуется...