-- Я сам -- пусть вам скажет мой кузен, он мне приходится двоюродным братом по отцу,-- прежде мухи не мог убить... Прожил сорок девять лет, семь месяцев и три дня настоящим ягненком, a теперь предпочитаю подохнуть тигром, лишь бы попы снова не забрали власть!
Снаряды падали на крыши соседних домов, но никто не мог сказать, как глубоко проникли в пределы Парижа версальцы в этот полдень 1871 года.
На Авронское плато спускается вечер. Мама сунула мне в люк маленькую мисочку с супом, такие носят с собой в поле землепашцы.
-- Hy как, сынок, все хорошо?
-- Прекрасно, мам.
-- Только потише разговаривай. И не слишком там ворочайся. Из Парижа какие-то двое приехали, остановились в харчевне в Рони. Bcex расспрашивают. Спи снокойно, сынок.
Высунувшись из-за створки двери, она огляделась, не следит ли кто за ней, не заметил ли, что она носит в сарай еду. И шепнула совсем тихо: "Моему мальчику, господа, не в чем себя упрекнутьl*
A чуть позже папа приводит в конюшню Бижу. Наш старикан хрупает себе сено прямо под моим тайником, тяжко вздыхает. A то вскинет голову и принюхивается, раздувая ноздри. Слава богу, он от усталости даже ржать не может. Раздвигаю солому, служащую мне ложем. B щель вижу его огромный влажный глаз; до чего же славно, так же славно, как его запах, как стук его подков в ночной тишине. Сейчас займусь своими писаниями. Пока не догорит огарок, хотя свет мне зажигать не рекомендуется, и не только потому, что может произойти пожар.
Даже после всего пережитого не могу 6ез улыбки вспоминать, как мы в понедельник обедали, правда наспех, в шикарном ресторане на улице Ройяль. Обслуживающий
персонал полностью остался на местах -- и грум y подъезда, и метрдотель y входа в зал, и дама при гардеробе, и какой-то тип, который вином занимается, и прислужники, и еще какие-то, которые ведают совсем уж неизвестно чем. Ни Родюки, ни Маворели, ни я даже слов таких никогдане слыхали. Ух, воображаю, какой y нас был вид-- глаза вытаращили, рты открыли, a лакей священодействует со скатертями и салфетками, с какими-то ни на что не похожими стаканами и бутылкой шампанского.
Потому что нас обслуживали лакеи. Hac, как будто мы милорды какие-нибудь. И обслуживали превосходно. Хотели бы хуже, да не умели. Некоторые даже явно пытались, когда поняли что к чему, когда обнаружили, что их клиенты не герцоги, не банкиры или министры, a самая что ни на есть голытьба, бельвильская мелюзга. Ho достаточно было какого-нибудь постороннего шума, хрипа умирающего в прихожей, стука кирки, врезающейся в стенки подвала, или чаще всего разрыва бомбы на тротуаре или на крыше -- и они вспоминали, какой вокруг кошмар, и начинали безукоризненно нас обслуживать. Когда я сообщил эти свои соображения Марте, она сердито фыркнула:
-- У них такое ремесло -- задницу всем лизать, значит, нужно работать не думая, a то поневоле портачить начнешь!
Пока мы рассаживались, произошел только один инцидент: легкая стычка между нашим кузнецом и метрдотелем--метрдотель чуть ли не силком подпихнул кузнецу стул под зад, a кузнец слегка столкнул его с винтовой лестницы. A Пробочка не желала слезать с плеча своего глухонемого друга и сидела там, как попугайчик на насесте, и что-то себе грызла, до того страшно ей стало среди всей этой позолоты, мишуры, скульптур, панелей, посуды и хрусталя. Веселья-то не получилось, и причиной тому была не только резня на улицах.
-- Черт бы их всех побрал,-- взорвался вдруг Пружинный Чуб,-- здесь тебе не просто кафе. Чувствуешь себя вроде ворa, что ли1
-- Пей спокойно свое шампанское, сынок,-- посоветовал ему артиллерист за соседним столиком, уплетавший за обе щеки омара.
Накануне сюда явился один из штабных офицеров Брюнеля и вызвал хозяина.
-- Ресторан закрыт,-- заявил тот.
-- По какой именно причине?
-- По причине... работ!
-- A все эти люди?
-- Персонал. Мы как раз воспользовались передышкой, чтобы прибрать помещение...
-- Ресторан работал при Наполеоне III?
-- Да, но...
Офицер выхватил револьвер, взвел курок. A на ладонь левой руки положил открытые часы:
-- Даю вам минуту, чтобы открыть ваше заведение.
Успех превзошел все ожидания. Paссевшись на ступеньках лестницы, моряки Коммуны и стрелки 109-го батальона ждали, когда придет их черед пообедать, но дам пропускали без очереди и даже расшаркивались перед ними.
-- Эй, вы там, уступите место дамочкам!
-- Подать лучшего шампанского Флоранс, Авроре и Мари!
-- Они, граждане, без передышки стреляли, мы-то видели!
-- Эти имеют право промочить горло!
Мы находились в самом центре укрепленного полуострова, по которому со всех сторон били отборные пушки версальцев, и с приятностью paссуждали о достоинствах вашего последнего открытия: шампанского. Так как версальцы перешли в наступление на Елисейских Полях, y Оперы и церкви Мадлен, Брюнель вынужден был возвести еще одну баррикаду на улице Ройяль, между церковью и перекрестком Сент-Онорэ...
Доходившие сюда вести лишь на миг прерывали наши rастрономические беседы:
-- Пушка по улице Риволи бьет. Невесело там, даже под аркадами.
-- Деревья в Тюильри, как подкошенные колосья, валятся!
-- Сейчас баррикад повсюду понастроили: и на улице Дюфо, и на улице Люксембург, на улице Нев-Сент-Огюстен, и на улице Монпансье...
-- A на улице Театр-Франсэ, забыл? Я ee сам видел.
-- Что это там горит?
-- Министерство финансов. Зажигательный снаряд как жахнет в чердак, a там все их бумажки хранятся.
Сразу же туда отрядили пожарных, должно быть, сейчас уже сбили огонь.
Взмахнув от восторга руками, какой-то квартирмейстер опрокинул хрустальный графин, и тот раэбился. Все словно оцепенели, разговоры стихли. По-моему, мы не слыхали даже канонады, хотя она стала сильнее и ближе. Потом снова раздался смех, пожалуй, несколько принужденный.
Вставая из-за стола, Марта оправила свою ситцевую розовую юбчонку, раза два-три хлопнув себя по крутому заду: очевидно, считала, что этого требует светский этикет, и, перешагивая через плечи матросов, сидевших на ступеньках, сладчайшим голоском бормотала: "Иэвиняйте, граждане!"
Все мы были немножко навеселе.
На нижнем этаже, превращенном в лазарет, был оставлен только один проход, так что шагать к дверям приходилось как бы между двух валов зловония и боли, чуть не цепляясь за ноги лежавших. Только сейчас здесь, в Ронн, я задним числом удивился, как этот переход не отбивал ни y кого аппетита. Мы, например, когда шли туда, даже веселились и хохотали, потому что седовласый метрдотель, величественно поклонившись, пригласил нас войти:
-- Господа, простите, граждане, вы в лазарет или завтракать?.. Чудесно. Ресторан на втором этаже.
Мы, повторяю, были порядком под хмельком. Путь вам преградила кучка о чем-то споривших людей.
-- Вы обязаны отдать нам этого человека! Так надо!
-- Нет, Коммуна отказывается отвечать преступлением на преступление!
Споривших четверо.
Двое "стражей Гарибальди". Один -- сорокалетний верзила с горбатым носом в красном кивере, обшитом искусственным каракулем из черной шерсти, с плюмажем в виде конского хвоста и e козырьком над глазами -- говорил с резким итальянским акцентом; другой -- юноша в красной куртке, в красных панталонах и с красньш же поясом -- нацеiшл на свою шапочку длиннющее павлинье перо. Этот говорил очень тихо, медленно, нервно хрустя пальцами.