Пушка принадлежит Бельвилю -- пролетарскому кварталу Парижа. "Бельвиль удерживает пушку "Братство" тысячами невидимых цепких пальцев; это его пушка, его мощный голос, сила предместья". Правда, реалышй военной силы она как будто не имеет: выпущенные ею снаряды не разрываются. Ho ee громоподобный голос вселяет ужас в сердца врагов, дарует надежду и веру коммунарам. И в последний день Коммуны, когда бойцы Бельвиля сражаются на последней баррикаде, раздается последний выстрел пушки: "Казалось, никогда не кончит греметь это знаменитое "бу-y-y-ум-зи"... результат был чудовищен. Уцелели лишь задние ряды версальских солдат, С воплями они разбежались по своим норам".
Пушка "Братство" -- грозное оружие, и закономерно, что в кровавую майскую неделю, когда шла расправа с коммунарами, она воспринимается как символ разбитой, но не побежденной Коммуны: "Коммуна и пушка "Братство" -одно и то же". История пушки начинается под звуки "Карманьолы", песни Французской революции конца XVIII века, и завершается в 1919 году. Переданная Тьером Бисмарку, пушка хранилась в Военном музее в Берлине. Bo время немецкой революции 1918 года передовой отряд рабочего класса, спартаковцы, когда y них кончались боеприпасы, перелили пушку на пули, и таким образом полвека спустя она встала на защиту Берлинской Коммуны.
Роман Шаброля -- это история рабочего Бельвиля в дни войны и революции, Бельвиля, "копьеносца Коммуны".
B центре произведения -- простой люд предместья. Это и безымянные парижане, чьи голоса только доносятся до нас, и эпизодические персонажи, и действующие лица, которые поочередно выступают на первый план. Среди них выделяется печатник Гифес, убежденный интернационалист, который в дни Франко-прусской войны выступает за дружбу с немецкими рабочими. Перед нами возникает человек с бледным лицом, оттененным черной шелковистой бородой, мастер порaссуждать, но когда надо --и действовать. Гифес -- последний командир баррикады Бельвиля. Шаброль отнюдь не идеализирует Гифеса и других обитателей Дозорного тупика, слесарей и прачек,
кузнецов и сапожников. Юному Флорану, впервые попавшему в Париж, они кажутся уж больно неприглядными. Невольно y него вырывается вопрос:
"Hy скажи, скажи, разве вот это -- пролетариат, народ?!"
И его наставник, ветеран революции 1848 года, отвечает ему:
"Представь себе, сынок, что да".
Слов нет: жители Дозорного тупика, основного места действия романа,и выпить и погулять не дураки, пирушки часто кончаются драками, но Шаброль сумел увидеть в этих полуголодных, изможденных работой людях главное: в решающий, самый ответственный момент жизни наступает их звездный час -- они живут и умирают как герои.
На фоне пестрой, оживленной, клокочущей толпы революционного Парижа выступают главные персонажи книги. Это воспитавший Флорана старый революционер дядюшка Бенуа, участник событий 1848 года, бывший политический ссыльный, которого все зовут Предком, и возлюблениая Флорана Марта. Каждый из них представляет различные ступени народного сознания.
Все прислушиваются к голосу Предка, ибо в старике воплощено революционное прошлое народа. Он был "везде -- и нигде", был "вроде никто" и знал всех. Предок прозорливо говорит об ошибках Коммуны, не решившейся взять в свои руки Французский банк и предоставить в распоряжение бедняков дома бежавших из Парижа буржуа. Ему ясен конечный исход событий, и вместе с другими коммунарами он, не дрогнув, идет на расстрел. Под дулами версальцев он не сводит глаз с тайника, где скрывается Флоран Растель. Ибо Флоран -его будущее. И недаром на старости лет самого Флорана зовут Предком, как некогда называли дядюшку Бенуа.
С Предком заканчивается страница истории, с Мартой открывается новая. Эпиграф романа:
Когда волнуется народ, Смуглянка гордая идет Державным шагом Под красным стягом.
Смуглянка, Марта -- образ совершенно конкретный: читатель видит как живую эту разбитную девчонку с orромными темными глазами, слышит ee насмешливую речь. Вот она с Флораном, вот в толпе и, наконец, в бою,
на баррикаде. Жизнь не баловала Марту -- еще ребенком мать бросила ee на произвол судьбы. Ho вопреки своему горькому опыту именно она олицетворяет прекрасное, праздничное начало, воплощенное в Революции. Как и Предок, Марта вездесуща (сюжетно это мотивируется тем, что она связная). Именно она преграждает путь солдатам, который было приказано овладеть пушкой "Братство". "Никто речей не произносит, приказов не отдает, баррикада сама по себе выросла. Марта тоже к толпе с речами не обращалась. Да и что могла бы она сказать? "Это ваша собственная пушка, ee отлили из ваших бронзовых cy..." И без того любой бельвилец думает именно так. Марта -- вожак? Скореe уж символ, фигурка из просмоленного дерева на носу корабля, то бишь предместья*. Так совершенно естественно образ Марты вырастает до символа.
Дальнейшая судьба Марты остается неизвестной. B последний раз ee видели поздно вечером, издали: она куда-то неслась при свете пожарища... Никто толком не знает, погибла ли она на баррикадах или спаслась, расстреляна или отправлена в Новую Каледонию. Ho когда в 30-е rоды Флорану кажется, что он узнал Марту на фотографии, где снята баррикада на улицах Барселоны, становится ясно: Марта -- революционное будущее народа. Haрода, который бессмертен.
Роман Шаброля -- это история Парижской Коммуны. История весьма своеобразная. Она представлена в той мере, в какой она оказывается в поле зрения Флорана Растеля, жителей Бельвиля. Этот принцип изображения Коммуны во многом подсказан тем источником, на который опирался автор романа. Из посвящения мы узнаем, скольким обязан Шаброль историку-марксисту Морису Шури, перу которого принадлежат книги "Париж был предан" (1960), "Коммуна в Латинском квартале* (1961), "Коммуна в сердце Парижа* (1967). Автор этих книг ставил своей целью создать целостную картину Коммуны, рассматривая ee деятельность по отдельным кварталам столицы.
Подобный взгляд историка, перенесенный в литературу, таил в себе известную опасность: несколько сужался горизонт, частности грозили порой заслонить основное. Скрупулезное описание жизни квартала замедляло действие. С другой стороны, повествование приобретало удивительную органичность. И главное -- именно здесь наи
более отчетливо выступает народная точка зрения на Коммуну, ee руководителей. B книге перед нами предстают реальные исторические деятели Коммуны, такие, как Варлен и Делеклюз, Домбровский и Риго, Луиза Мишель и Елизавета Дмитриева, но прежде всего Флуранс, Fанвье и Валлес,ибо они -делегаты от Бельвиля1.
Читатель словно видит худого, вечно кашляющего Ранвье, члена Комитета общественного спасения, человека с внешностью Дон-Кихота, его мужеством и бесстрашием. Ранвье самоотверженного и неутомимого, картина кипучей деятельности которого разворачивается перед вами в своего рода вставной новелле "День Ранвье". Мы слышим голос Валлеса. Этот "пылкий трибун-журналист похож на свои статьи: широколобый, волосы длинные, расчесанные на прямой пробор, вольно растущая борода, взгляд поначалу взволнованный, a потом мечущий молнии*. Отдавая должное Валлесу -- оратору, публицисту, человеку храброму, отважному,-- Шаброль не склонен идеализировать тех деятелей Коммуны, которые верили в силу слова больше, чем в силу оружия. И не случайно престарелый Флоран Растель называет его "умилительным демагогом*.
Образ Флуранса, вождя критских мятежников, выступавших против турецкого владычества, участника восстания в Бельвиле в феврале 1870 года, который, по словам Женни Маркс, "отдал свое пламенное, впечатлительное сердце делу неимущих, угнетенных, обездоленных", в романе столь же колоритен, как и в жизни. Вот он, в красной форме гарибальдийца, сидит за столом в белышльской харчевне. Положив прямо на камчатную скатерть великолепную турецкую саблю, Флуранс затягивает песню на слова поэта-коммунара Жан-Батиста Клемана.
Люблю я твоfi старый Париж, Франция моя!
Свободой вскормленных сыновей И три твои Революции, _______ Франция мояl
1 "3a исключением немногих -- Варлена, Делеклюза, Флуранса, Гюстава Курбе и, может быть, еще трех-четырех имен,-- большинство людей, возглавивших первое правительство рабочего класса, оставалось неизвестным за пределами своего батальона Нациоиальной гвардии или своего квартала или окруra. Ho это составляло ке слабость Коммувы, a ee силу. To было подлинно народное правительство, подлинно народиая власть" (A. 3. Манфред, Вступительная статья к книге: М о p и с Ш yp и, Коммуна в сердце Парижа, М., "Прогресс", 1970, стр. 17).
1/1
И вот трагический и героический конец Флуранса -- вылазка на Версаль 2 апреля 1871 года.
B музее Карнавале в Париже среди других исторических документов хранится последнее письмо Флуранса -- оно приводится в романе. Пожелтевшая от времени бумага, торопливый почерк. Письмо заканчивается словами: "Нужно во что бы то ни стало собрать достаточно сил и выкурить их из Версаляж Идти на Версаль -- таково было страстное желание парижан, их волю и выражал Флуранс. Он твердо знал: или Коммуна раздавит Версаль, или Версаль раздавит Коммуну.
Как известно, вылазка коммунаров окончилась неудачей. Флуранс был захвачен врасплох, версальский офицер раскроил ему голову саблей. Ho до конца романа проходит тема бельвильских стрелков -- Мстителей Флуранса, самых стойких солдат Революции.
Коммуна показана Шабролем как законная власть народа (в дневнике Флорана Растеля особо подчеркивается, что выборы, проведенные 26 марта, были наиболее представительными). Напомним, что для литераторов-гошистов чествование столетия Коммуны стало всего лишь поводом для анархистских призывов. Коммуна представала в их панегириках буйной вольницей, бесконтрольной стихией спонтанного гнева. B противовес подобного рода сочинениям Шаброль утверждает: Коммуна не анархия, a революционный порядок, революционная законность. B записях Растеля 1914 года отмечается: "Bce дружно признавали: несмотря на отсутствие полиции, в Париже царил идеальный порядок".
B романе справедливо говорится о двух партиях, деливших руководство революцией,-- бланкистско-якобинском "большинстве" и прудонистском "меныiшнстве", о жарких спорax, разгоравшихся между ними. Ho как мы узнаем из позднейших записей Флорана Растеля, рядовые бойцы Коммуны, те, что сидели в укреплениях, защищали форты, дрались на баррикадах, толком и не знали об этих разногласиях. У бельвильцев свои, самые простые и самые верные представления о Коммуне: "Haродоправство! Справедливое распределение продуктовl Haродное ополчение! Наказание предателейl Всеобщее обучение! Орудия труда -- рабочему! Землю -- крестьянину! ...Сорбонна, доступная беднякам! Полиция против богачей! Хозяев -- в лачуги!*
Известно замечание B. И. Ленина из его "Плана чтения о Коммуне": "Революционный инстинкт рабочего класса прорывается вопреки ошибочным теориям"l. И диалектика романа Шаброля заключается, в частности, в том, что народ очень тонко чувствует, когда сила Коммуны переходит в ee слабость, когда формальное соблюдение законности оборачивается то боязныо передать народу деньги, ему принадлежащие, то милосердием по отношению к палачам Коммуны. На собраниях, народнык сходках раздаются самые различные голоса: говорят прудонисты, бланкисты, анархисты, люди в политике искушенные и от нее далекие. Ho в сумятице этой есть внутренняя логика. Простому люду чужд всякий экстремизм, ему не по пути с политическими авантюристами. Бельвильцы не жаждут крови, но они едины в осуждении нерешительных действий Коммуны, они готовы сделать все, чтобы предотвратить падение власти рабочих. B майские дни они xjтоят насмерть.
Версальцы и коммунары. Силы, казалось бы, неравные. С одной сторены-искусство убивать, с другой-- верa. С одной --приказ, с другой -- идеи: "Они -- тяжесть, они давят все вокруг, они, вобравшие в себя вековой груз человечества, две тысячи лет несправедливостей и преступлений*. Это те, кто чинил расправу над камизарами в XVIII веке и будет предавать Францию, преследуя патриотов и сотрудничая с оккупантами, в XX. Ho нельзя убить веру, нельзя убить мысль. B последних числах мая Флоран Растель заносит в дневник: "Может, сейчас это звучит наивно, по в тот час народ казался мненепобедимым*. To, что могло казаться наивным сто лет назад, стало теперь реальностью. И недаром драматический рассказ о последнем, прерванном заседании Коммуны завершается словами, написанными Флораном Растелем уже в 30-е годы: "Октябрь 1917 года".
Книга Шаброля, как и все лучшие французские исторические романы последних лет, обращена в будущее. За плечами ee авторa опыт движения Сопротивления, когда совсем еще молодой Шаброль -- в годы оккупации ему не было и двадцати -- познал этот главный жизненный урок: свободолюбивый народ непобедим. B послед
1 B. И. Ленин, Полн. собр. соч., Изд. 5-е, т. 9, стр. 329.
ние часы обороны Бельвиля Предок говорит про версальцев, которые вот-вот ворвутся в Дозорный тупик: "Они стары! A мы... Мы юность мира!" И слова эти сами собой перекликаются со знаменитой формулой Поля ВайянКутюрье: "Коммунизм -- это молодость мира". Вспомним предсмертное письмо героя движения Сопротивления Габриэля Пери: "Ночью я долго думал о том, как прав был мой дорогой друг Поль Вайян-Кутюрье, говоря, что "коммуtfизм -- это молодость мира" и "коммунизм подготовляет поющее завтра*1. Так устанавливается связь времен, разорвать которую невозможно.
Роман значителен и по мыслям, в нем заложеиным, и по своим художественным доотоинствам. Шаброль не раз говорил, что пишет для народа. A это означает: стараться писать хорошо. По выходе в свет "Пушка "Братство" была тепло встречена и широкой публикой, и профессиональной критикой. B прессе мелькали такие строки: если вы можете прочитать в этом году только одну книгу, возьмите Шаброля. Андре Стиль писал в "Юманите": "Талант Шаброля по-прежнему блистает. Повествование соперничает по величавости с раскатами пушки*2. B чем же секрет успеха писателя?
На рубеже 70-х годов нашего века стали совершенно очевидны не только сильные, но и уязвимые стороны произведений столь популярного документального жанра. С одной стороны, давала себя знать определенная скованность документом; с другой -- что представляет главную опасность -тенденциозный порой отбор документов приводил к искажению исторического процессa. Шаброль счастливо избежал этих опасностей прежде всего потому, что опирается на подлинно народную во всей ee сложности и противоречиях точку зрения. Писатель непосредственно обращается к документу там, где это диктуется самой художественной логикой произведения; обычно документ как бы уходит в подтекст, составляя незримую, но прочную основу книги. Вместе с тем документы, тщательно отобранные, раскрывающие преемственность революционного движения, оттеняют заложенную в pdмане идею непреоборимости исторического развития. "Пушка "Братство" -- характерный пример
1 "Lettres de fusilles*, Paris, 1958, p. 24. 8 "L'Humanite", 24 septembre 1970.
того нового эстетического качества, который принес в литературу документализм "на почве истории* (Энгельс).
Однако документальное начало -- лишь один из художественных компонентов романа. Повествование насквозь лирично, эмоционально. Читателя захватывает сила любви Флорана и Марты, озарившей своим светом их жизни в радостные и в мрачные дни Коммуны. Лирика любовная тесно связана с гражданской. B начале романа почти все его персонажи, в том числе Флоран и Марта, живут мечтой о грядущей Революции, a потом борются за ee воплощение. И в этом -- главный источник лиризма романа. Воплощение революционной мечты начинается со сравнительно легкой победы 18 марта. B дальнейшем на первый план выступает драматическое начало. Отдельные эпизоды романа, в первую очередь бои с версальцами, воспринимаются как драматические сцены, ведущие к неотвратимому финалу -- трагедии мая 1871 года. Шаброль редко ограничивается диалогом, он предпочитает многоголосье: в романе звучат голоса множества людей, составляющих массу, самый народ Парижа. 9та масса, то негодующая, то радостная, то ведущая смертельный бой, и является главным героем книги. Романом "Пушка "Братство" Шаброль сделал важный шаг на пути современного революционного эпоса.
Книга Шаброля противостоит как модернистским экспериментам, так и массовой продукции на исторические темы; она утверждает неувядаемость исторического жанра, огромные возмож^ности реализма XX века.
B романе оживают события столетней давности. Мы словно переносимся в революционный Париж конца прошлого века, a Коммуна приближается к нам, становится частью нашей жизни, нашей борьбы. Прислушаемся к голосу Жака Дюкло:
"Изучение опыта Парижской Коммуны отнюдь не является делом только истории. Богатые уроки Коммуныне теряют своей жгучей актуальности. И полностью был прав автор Интернационала поэт-коммунар Эжен Потье, писавший после "кровавой недели": "Коммуна не умерла!*1.
Ф. Наркирьер
"Правда", 17 марта 1971 г.
Морису Шури, историку Коммуны (1912--1969... он прочел лишь половину эмой книги, коморая смолъким ему обязана).
Жану Лоту, который дал мне идею Пушки за 10 500 франков!" Лицо его трудно разглядеть: костистое, украшенное общипанной эспаньолкой, a серые глазки налиты кровью, взгляд бесцветный. Невольно ищешь в толпв славненькую цветочницу.
Застава Монтрей. Около шести вечерa.
Наконец-то полицейский махнул мне рукой -- двигай, мол. Я живо слез со своего насеста и стал запрягать Бижу.