Так как наш кортеж был явно противозаконным, мы постарались проехать как можно дальше от траншей форта Венсенн и углубились в лес со стороны форта Ножан, где, как мы надеялись, нам удастся свалить хоть парочку уцелевших деревьев.
Нам открылся не лес, a настоящее поля боя. Из земли торчали мертвые пни в метр высотой, подобно батальоыам, срезанным картечью на уровне колен. Даже не вылезая нз повозки, мы почувствовали опасность, растерялись. У ям, где выжигали древесный уголь, стояли часовые. Ветер доносил до нас запахи огня, тлевшего под покровом сухой листвы и дерна. Рядом за посадками шла железная дорога на Венсенн. Марта раздала лесорубам топоры и пилы, взятые заимообразно y Коша. Торопыга, Пружинный Чуб и Филибер Родюк принялись за дело, и, хотя старались они действовать как можно тише, удары топорa показались нам громоподобными. Мы зорко оглядывали лесосеку, охраняя "труд" наших товарищей, как вдруг Марта потащила меня за собой -- метрах в трехстах отсюда, на насыпи, светилось три огонька. У железнодорожных путей стояла хижина в три окна. Из трубы весело валил дым. Над дверью, видимо, наспех была выведена надпись: "Кашемировый Лозняк".
-- Hy и черт! Да принюхайся ты, Флоран!
Марта остановилась как вкопанная, ноздри ee жадно раздувались. Она даже по животу себя погладила. Настоящий запах настоящей хорошей говядины. Не крысы, не кошки, не собаки, даже не лошади... a настоящий aромат мирных и счастливых дней.
-- И еще капустой пахнет, -- вздохнула дочь тупика.
До чего же быстро забываешь запахи, всего несколько недель, и уже забыл.
-- Пойдем посмотрим, что это там за принцыт-акие...
И хотя мы добросовестно расплющивали носы о стекло, каждую минуту протирая потевшие окна, нам почти ничего не удавалось разглядеть в полутемной комнате, освещенной двумя керосиновыми лампами и отсветами очага. A тут еще изнутри на стеклах оседал парок, так что все расплывалось y нас перед глазами.
-- До чего же есть охота! Только сейчас почувствовала... Ух, сволочи! -- ворчала Марта, вдыхая запахи, проникавшие сквозь щели в pacсохшейся раме.
Огромные носы, клювастые или картофелеобразные, всклокоченные бороды, провалившиеся глаза, крокодильи челюсти, беззубые пасти -- каждый из сотрапезничавших призраков обладал лишь одной-единственной из перечисленных примет, но зато поистине чудовищной. Порой такая вот образина подымала от тарелки голову, и тогда в свете лампы вспыхивали глаза ночного хищника. Кожа y них была желто-аеленая, трупная; все виио мира не могло хоть на миг придать живые краски этому сборшцу упырей. B ожидании следующего блюда стервятники развязывали свои мешки, хвастаясь добычей. B глубине зальца какие-то тени, сдвинув лбы, резались в карты. Перед очагом шла игра в кости, прерываемая взаимными тычками. Грудастая старуха, какой-то жирный одноногий толстяк, с трудом тянувший свою деревяшку, и длинный костлявый юнец подавали на стол, держа блюда чутъ ли не на уровне колен, да еще гнулись вдвое, будто старались скрыть их содержимое. Время от времени старуха или одноногий требовали тишины, взмахивая руками, словно дирижеры какие:
При крике петуха, при пении задорном Я зажигаю лампу и иду. И спину гну y печи иль над горном, A денег не хватаег на еду!
Должно быть, эта шутовская оратория исполнялась уже не впервой, и какая! -- прекраснейшая "Песнь рабочих", которую пели повстанцы 48 года, и от нее вся эта страшненькая компания дружно заржала. Чета трактирщиков снова замахала руками, снова потребовала тишины:
Ho сколько 6 ви трудились наши руки, Как бы ни гнули спину y станка, За весь наш труд, бессонницу и муки Ждет старости костлявая рука...
Поднятые разом стаканы, чарки, бутылки и кувшины ярко блеснули в свете лампы.
...Так выпьем же, друзья, Чтоб мир наш стал свободен!..
Вдруг все разом стихает. Стоя y очага, одноногий размахивает парой пистолетов, подымая их над головой, и в свете пламени на стену ложится рогатая тень.
"Лучи зари, зари, встающей над полем битвы, всегда озаряют нагие трупы" -- забыл, где прочитал это изре
чение, но сейчас я воочию увидел мародеров, которые,-- y-y, вампиры! -преспокойно добьют раненого ради пары башмаков.
Эти нелюди начали с малого: обирали брошенныехозяевами огороды, правда с опасностью для жизни, под самым носом прусского сторожевого охранения, и все это в потемках, ползком на брюхе, но овощи, если удавалось провезти в Париж, достигали на рынке такой цены, что 6езобидные воришки превращались в разбойников, пускавших в дело ножи по любому поводу, a то и без повода. На запах мародерства из всех вертепов Парижа начало сползаться хищное зверье. Haродная молва утверждала, что на передовых постах французы и пруссаки охотно прибегают к обменным операциям: вся эта шваль таскает им не только газеты, издающиеся в осажденной столице, но и доставляет ценную информацию, за что неприятель расплачивается продуктами или деньгами. Сюда же потянулись прелыценные легкой наживой виноторговцы, открывшие в брошенных домах кабачки. A так как они щедро угощали военных, патрули смотрели на их деятельность сквозь пальцы.
-- A что здесь этим соплякам надо?
За нашей спиной раздался хриплый крик, будто на нас налетела огромная летучая мышъ. Мы бросились наутек. Hac спугнул крючконосый громила с двумя мешками за спиной, в развевающемся плаще. Мы и не слыхали, как он подкрался к нам. Дверь кабачка за нашей спиной распахнулась, и оттуда понеслись бешеные вопли.
Торопыга и Пружинный Чуб уже свалили каждый по молодому тополю. Под ударами топорa старшего Родюка стонал толстый ствол каштана. Остальная мелюзга вязала в связки хворост.
Небо очистилось, и нас залил яркий свет луны.
-- Hy и обнаглели, чертово семя! Посеребренный лунным светом, четко вырисовывался силуэт высоченного громилы:
-- Сейчас я вам покажу, от каких дров тепло бывает, ox и покажу, не будь я шаронский Лардон, по прозвищу Кривоножка.
С полдюжины мародеров столпились за его спиной, иерзко хихикая.
Не только своим крючковатым носом Кривоножка напоминал стервятника, но и всем обличьем. Торчащий под
бородок, подступая к нависшему носу, превращал его лицо в сплошной клюв. Под низким скошенным лбом поблескивали выкаченные глаза.
Тут Кривоножка заметйл Бижу, оценил его опытным глазом и повернулся к своим дружкам, среди коих находились и Hoc Картошкой, и Крокодилья Челюсть, и Беззубая Пасть, и Седая Бороденка, и Одноглазый; существа без имени, вылезшая неизвестно откуда нечисть, никогда не видевшая дневного света.
-- На пятерыхl -- решил мародер.
Одноглазый -- шестой -- покорно поплелся в кабачок. Заорав как сумасшедший, я бросился вперед, сжимая кулаки: Кривоножка подбирался к нашему старому коняге с ножом в руках.
Ho я тут же pухнул наземь под градом ударов. Крокодил набросился на меня, взмахнув дубинкой. Не помню, что было далыые, потому что я очнулся только в повозке. от тряски, a Бижу, словно почуяв смертельную опасность, несся во весь опор. Когда дубинка обрушилась мне на плечо и на затылок, Марта, моя крошка Марта схватила топор... И оттяпала Крокодилу чуть ли не полруки. Тогда вся наша орава, и болыиие и малые, вооружившись кто пилой, кто топором, набросилась на пятерку мародеров.
-- Сумели-таки вырваться и убежать от них! Шарле-горбун стонал. A Пружинный Чуб злился:
-- Возвращаемся не солоно хлебавши.
-- Hy, я-то не зря съездила.
-- Ради бога, Марта, помолчиl
Бросив на меня презрительный взгляд, Марта отрезала:
-- И без тебя обойдутся.
Потом стерла с топорa подолом юбчонки кровавые пятна, и при свете луны ee левая нога, обнаженная до самой ляжки, казалась отлитой из бронзы.
Вот что удалось разнюхать моему кузену Жюлю и его дружку Пассаласу: оказывается, Бальфис Заключил соглашение с рестораном "Ноэль Петер", что во II округе. Под покровом ночи мясник уводил одну нашу коровенку за другой, потом их забивали в подвале, после чего они
фигурировали уже в меню под разными названиями, к примеру: "Ромштекс по-охотничьи с яблочным суфле".
Владелец ресторана расправлялся с моими питомицами не сразу, не в первую же ночь. Он их целую неделю держал y себя. Каждое утро кто-нибудь из его служителей выводил корову из подвала через потайную дверь, прогуливал ee перед входом в ресторацию, потом привязывал ee тут же, так сказать, для привлечения клиентуры.
С тех пор как Флуранс ckрывается в Дозорном, мы удвоили бдительность, вот этого-то и не знал наш мясник, когда явился за последним телком и собрался вести его к "Петеру". Матнрас заметил, что мясник отвязывает веревку. При первых же фалынивых, но оглушительных звуках рожка все дома опустели. Мясник-спекулянт предпочел исчезнуть без шума. Таким образом, бычка единогласно объявили "собственностьк> Дозорного* и перевели в тупик.
-- Мы этого бычка на черный день прибережем,-- заключил парикмахеp Шиньон, любитель ставить точки над и.
Канонада стихла к полуночи. Где-то далеко, очень далеко пропел рожок.
-- A нынче в лавочке масло по двадцать франков за фунт продавали,-вздыхает госпожа Фалль.
-- A я видела кроликов по тридцать франков за штуку,-- добавляет тетка.
-- За яйцо франк просят. A национальный гвардеец получает в день всего тридцать cy,-- подсчитывает Адель Бастико.
Они не кричат. Просто переговариваются из мансарды в мансарду, но тишина стоит такая, что даже шепот слышен.