-- Клубы и лиги -- это как зыбучие пески, при каждом движении только глубже в них уходишь. Буржуазия готова пресмыкаться перед пруссаками, лишь бы они помогли ей сохранить власть. A расплачиваться за все будет народ, и дело не ограничится только двумя сотнями миллионов франков, которые требует победитель.
По мнению типографщика, командира 5-й роты бельвильских стрелков, единственный выход -- организация рабочих под эгидой Интернационала.
-- Республика в опасности,-- утверждает он.-- Ради ee спасения интернационалисты должны объединиться с республиканцами.
Все те же слова, все те же бесконечные споры, но в эти дни, перед выборами в Национальное собрание, спорят с удвоенной энергйей.
Чувства, владеющие тупиком, пожалуй, еще примитивнее, чем раньше, но зато уж предельно ясны; выражаются они во взглядах, в улыбках простых людей, когда они стоят вокруг фантастического бронзовоro чудища, загромождающего весь проход: наша пушка "Братство"! Послужит ли она нам в один прекрасный день? Кто будет из нее стрелять? И в кого?! Эх, все это очередные иллюзии осажденного города, прекрасный сон. Возможно, --поэтому так и полюбилась всем эта чертова махина с огромным жерлом!
Незадачливый Фавр в буквальном смысле слова попал между двух огней: cпереди -- npуссаки, сзади -- naрижане.
23 января, вручая Эрисону депешу для передачи. Бисмарку, он посовемовал капиману соблюдамъ cмрожайшую майну: "Один бог знаепг, что с нами сделаем naрижская чернь, когда мы вынуждены будем омкрымъ ей всю правдуh Д через два дня mom же самът Фавр плакался на груди Мольмке*: "Hu под каким видом я не позволю разоружимь Национальную гвардию! Это будем началом гражданской
Бисмарк -- Фавру: "A вы спровоцируйте восстание сейчас, когда в вашем распоряжении еще есть армия, чтобы его подавитьU Совет по тем временам чудовмцный, яо в наши дни звучит вполне обыденно, "традиционно мудро*.
B перерыве между двумя собраниями Флуранс приводит в порядок свои записи, речи, статьи, заметки и отчеты. Из этих обрывков и осколков наш ученый строит памфлет о сдаче столицы неприятелю.
-- Слушай, Флоран, вот как он будет начинаться: "Пятьсот тысяч вооруженных людей, запертых в крепости, сдались двумстам тысячам осаждающих. Нелегко будет истории понять подобный факт. Такого еще не встречалось в ee анналах".
-- История скажет, -- возразил один из присутствующих, -- что в Меце огромная армия, надежно прикрытая, прекрасно обученная, сформированная из бывалых солдат, позволила предать себя в руки врага, и ни один маршал, ни один командующий корпусом не сдвинулся с места, чтобы избавить ee от Базена, в то время как парижане, никем не руководимые, неорганизованные, имея перед собой двести сорок тысяч солдат и мобилей, думавших только о мире, сумели на целых три месяца отдалить капитуляцию.
Марта снова потащила меня прогуляться по Парижу -- время от времени она испытывала инстинктивную потреб* ность в таких вот походах. Впрочем, за зрелищами ходить было уже недалеко, стоит только выбраться из-под арки, и сразу натыкаешься на плачевный кортеж -- двигающиеся к Парижу войска вместе со своими фургонами и доверхy нагруженными повозками в беспорядке текут через Роменвильскую заставу, плетутся изнуренные моряки, еле волоча ноги от усталости, они отдали пруссакам
форт Рони, свои батареи и в придачу свою знаменитую пушку "ПокроNo их бесценную "Богоматерь",-- и теперь, понурив голову, все в грязи до самого помлона бескозырки, эти морские волки, потерпевшие крушение в океане снега и грязи, тащат за собой повозки со своими пожитками.
B богатых кварталах уже не встретишь человека в форме национального гвардейца. Лишь два мотива побуждают еще кое-кого щеголять в красных панталонах и в черной куртке с белыми пуговицами: либо таким путем выражается личный отказ прекратить борьбу, либо просто больше нечего надеть.
Пульс Парижа надо слушать y его застав. Буржуа, располагающие хоть какими-то возможностями, торопятся удрать из этого города -- который целых пять месяцев был для них тюрьмой! -- и меняют свои изящно зловонный мирок на вольный дух деревенских просторов. У сторожевых постов, где проверяют пропуска, полученные при содействии высокопоставленных друзей (лисмок, сосмавленный no-французски и no-немецки, должен быть завизирован префекмом полиции или начальником шмаба генерала Винуа), они встречаются с другими богачами, розовенькими и свеженькими, но с беспокойством во взгляде. Эти возвращаются в столицу всего на несколько дней, только проверить, цело ли их добро, и собрать деньги с жильцов. Рабочие, стоящие на посту в форме национальных гвардейцев, еще сильнее презирают тех, кто возвращается с единственной целью -- набить себе карманы и даже не знает, что такое осада со всеми ee бедами.
Снова аванпосты стали излюбленным местом прогулок: Парижу охота поглазеть на пруссаков. И действительно, стоит посмотреть на них во время учения -- зрелище впечатляющее: две сотни негнущихся ног выбрасываются на мгновение вверх, потом две сотни каблуков в едином притопе все разом ударяют о землю. Двести взглядов уставлены в одну точку. Одно движение, умноженное в двести раз, точное, математически высчитанное, вызванное к жизни подтявкиванием офицерa, издали управляющего этими автоматами. H-да, это совсем не то, что наши дядечки из Национальной гвардии!
Чуть подальше, в парке, окружающем великолепный особняк, двое пруссаков обрезают липы, a третий рыхлит rазон.
Предыдущий листок из этой тетради вырван. Должно быть, сейчас он лезкит на столе господина Kpесона, префекта полиции.
Понедельник, 6 февраля 1871 года. Около шести часов пополудни.
Решено, возвращаемся в Рони. И как можно скореe, черт побери!
Спускаясь из нашей мансарды, я услышал в каморке привратницы разговор. Кто-то расспрашивал нашу матушку Билатр "o жильце, который сейчас занимает квартиру господина Валькло". Мокрица всеми богами клялась, что ничегошеньки она не знает, что, насколько ей известно, с тех пор, как хозяин yехал накануне осады, никто в его жилище не заходил, даже ей он запасных ключей не оставил. B ответ на все посулы и угрозы наша привратшща, вдвойне напуганная, уверяла, что ничего не ведает, и отвислые ee щеки дрожали.
Я схоронился в темном закоулке под лестницей. Поэтому-то я и мог разглядеть шпика, когда он вышел из каморки: Жюрель! Я бросился советоваться с Мартой.
-- Не отпускай его и затащи в слесарную.
-- С чего это он со мной пойдет?
-- Скажешь ему, что ты знаешь, где Флуранс.
-- Ты что!
-- Втолкуй ему, что все эти истории с Революцией тебе обрыдли, особенно сейчас, когда война кончилась, внуши ему, что ты переметнулся.
-- Да, но...
-- Hy, действуй, и живо!
Я бросился в "Пляши Нога", потому что видел, как Жюрель направился туда, но там мне сообщили, что он .выпил чашку кофе с водкой и ушел. Пройдя через арку, .я приметил в конце Гран-Рю его грузный силуэт, узнал его по медленной походке. Тут он нырнул в таверну Денуайе, Когда я тоже вошел туда, он сидел один в углу, спиной к столику, где восседали машинисты и каменотесы.
Moe неожиданное появление, видимо, paссердило его, даже улыбка и та получилась принужденной.
-- Уж не меня ли ты ищешь, миленький Флоран?
-- Вас, господин Жюрель, простите меня, пожалуйста, но мне нужно с вами поговорить.
-- Так вот уж срочно?
-- Боюсь, что да.
Его бычьи глаза, обычно приветливые, впились в меня пронзительно, настойчиво. Начал я наугад, не решаясь перейти к главному. Пускай сам взвешивает все "за" и "против", пускай решает, оставаться ли ему добрым дядюшкой Жюрелем или ухватиться за довольно-таки неуклюже протянутую мною жердь. Уперев локти в столик, нагнувшись друг к другу, мы чуть лбами не стукались, взаимно принюхиваясь, как два пса, еще не решившие, куснуть дружка или облизать. Он только в том случае выйдет из взятой на себя роли, если я сыграю свою в совершенстве, но насколько же он был сильнее меня в такой игре! Поэтому мне оставался один-единственный шанс -- как можно 6лйже держаться истины. Начал я с того, что признался в своей нескромности, позволившей мне подслушать дознание, которое он вел в каморке привратницы, и, ей-богу, по-моему, я даже покраснел! Его тяжелые веки опустились ровно настолько, чтобы прикрыть злой огонек, зажегшийся во взгляде. Больше я ничего не добавил. A Жюрель все глядел на меня и молчал.
Один из машинистов затянул песенку, в последние дни она вошла в моду:
Пусть о возмездии болтают дураки, О смертных битвах, родине и чести...
Я в отчаянии твердил себе: "Да ну же, ну, я обязан найти способ заманить его в тупик!"
A я давно уж подтянул портки
И думаю о том, как мне поесть бы...
Жюрель все молчал. Его болыiше полузакрытые глаза с налитыми кровью 6елками впились мне в лицо, и только изредка, на секунду, он отводил их, когда хлопала входная дверь. A позади нас машинисты из Ла-Виллета и каменотесы с Американского рудника подхватили хором:
Пускай мужлаи и будет патриот, Под пулями пусть гибнет он, не я... A я предпочитаю антрекот... И за бифштекс я сдам Париж, друзьяl
Оглянувшись на певцов, я демонстративно пожал плечами, и, так как Жюрель вроде бы удивился моему раздраженному движению, я, вздохнув, бросил:
-- Хватит с меня! Хочу домой, в Рони. Хочу забыть все это...
С тем же сонным выражением -- только голос прозвучал чуть саркастически -- милейший господин Жюрель небрежно уронил:
-- Значит, дорогой мой Флоран, ты так изменился? И до чего же скоро! Hy a как же, скажи, ваша пушка "Братство"?
-- Эх, господин Жюрель, та ли пушка, другая ли, к чему она сейчас! Теперь мне кажется, будто мы все с ума посходили. И я вдруr словно 6ы проснулся...
A он осторожно поощрял меня к дальнейшим признаниям, опускал веки, покачивал головой, словно бы впивал сладостный нектар, вкусить который и не рассчитывал. Я же рассказал ему длиннейшую историю, как и советовала мне Марта: в конце концов, я просто крестьянский сын из Рони, в силу превратностей войны и осады я, на горе мое, был, так сказать, пересажен на парижскую почву. Очутившись в самом сердце Бельвиля, я, понятно, поддался опьянению всех этих речей, порывам этой толпы. Перемирие сразу меня отрезвило, вернуло на грешную землю. Я устал. Хватит с меня громких слов и пламенных идеалов, единственное мое желание -- это не разлучаться со своей семьей, вновь очутиться на нашей ферме и обрабатывать свои клочок французской земли. Крестьяне -- народ благоразумный. Они любят мир. Они авантюристов сторонятся...