по Гран-Рю, не зная толком, ждет ли их гражданин ыэр в мэрии или его вызвали в Ратушу, a может быть, в штаб 6атальона, или в клуб, или еще куда-нибудь... Восемь театров снова распахнули свои двери. Так хорошо под ясным небом, так хорошо на сердце, что, кажется, гулял бы весь день и не нагулялся. Парижские предместья, пригороды нищеты, не прочь пошуршать стоптанными подошвами по Елисейским Полям. Тут им, конечно, еще могут попасться господа буржуа, которые начнут злословить: "A что она такое сделала, ваша Коммуна, за две недели своего правления? Наводнила декретами парижский мясной рынок да еще запретила мочиться в неположенных местах!* A простые люди в ответ лишь снисходительно пожимают плечами: "Мораторий на квартирную плату -- это, по-вашему, ничего? И наши тридцать cy тоже ничего? Бедные, ox и бедные! Слишком они богатые, чтобы это понять!.. И даже распоряжение насчет писсуaров -- вещь полезная, и, не сомневаемся, оно будет соблюдаться. Люди с удовольствием поливали тротуар в императорском вашем Вавилоне, a вот наш Париж, город Революций, они чтут свято*.
Каждая дамохозяйка мщамельно подмемала перед своей дверью. Мемелъщики со всем усердием убирали город. Никогда еще не были макими чисмыми улицы. Парижа.
Счастье смягчает гнев. Люди с удовольствием новторяют слова дядюшки Белэ: "Именно благодаря подлинной свободе, которую Коммуна несет Франции, сможет укорениться Республика в нашей стране. Коммуна теперь не в солдатской шинели, она труженица, ee трудом оплодотворяется мир на нашей земле... Мир и труд -- вот наше будущее, вот чем питается наша уверенность в неизбежности возмездия и социального возрождения...*
A Валлес пишет: "Граждане солдаты, чтобы взошли семена Коммуны, заложенной и провозглашенной вчерa, завтра нужно встать к станкам, сесть за рабочий стол. Мы все те же, гордые и отныне свободные.
Вчерa -- поэзия триумфа, сегодня -- проза труда*.
Над городом теплый свежий воздух, веяние весны доходит до самого сердца, благо мы в распахнутых на груди рубашках.
Феб втягивает ноздрями этот воздух, и дрожь прохо
дит по его спине. Феб счастлив. Теперь я уже нисколько не сомневаюсь, что это он выбрал нас -- меня и Марту. Когда я приближаюсь к нему один, он как будто ищет глазами за моей спиной нашу черноокую хозяйку. Быстроногому Фебу для полного счастья нужно одно: чувствовать на своей спине этих двух всадников и чтобы руки всадницы оплетали мою шею. Мы медленно выезжаем из ворот арки, так же не спеша следуем по Гран-Рю, по разошедшимся и скользким булыжникам мостовой. Как только путь свободен, будь то Бульвары или предместье, Феб, дрожа, скашивает глаз назад, на меня -- правый, потом левый, что означает: "Можно пршiустить?* Я, ослабив уздечку, говорю полушепотом: "Можно, давай, мой прекрасный принц!" Он переходит в галоп и несется стрелой: жалко, что нет y меня в руках чарки с вином, мы наверняка не расплескали бы ни капли!..
-- Бери барьер, ребятки! -- кричат караульные y баррикады на улице Риволи.
Феб замирает на мгновение, только по обычной своей манере приплясывает от нетерпения на месте: "Hy как, прыгать?"
-- Давай, Феб, давай, милый!..
Конь берет препятствие, амбразурa позади, отовсюду несутся восторженныекрикифедератов. Феб--фаворитмаркитанток из Ратуши, они щеголяют в жилетах с красными отворотами, в мягких сапожках, в маленьких шапочках с длинными лентами -- на манер Итальянской арнии времен Первой Республики. Он, Феб, также любимец наших воительниц с ружьем на ремне, с патронташем на боку, в черной фетровой шляпе, коей присвоено петушиное перо. Женские голоса приветствуют наше появление:
-- Гражданин Феб, caхарку, пожалуйста! За здоровье Коммуны!
Менее бескорыстно внимание, которым пользуется наш Феб со стороны мужчин из числа кавалеристов республиканской гвардии, вестовых Ратуши, в доломанах, обшитых сутажом, тоже с перьями на головных уборax. Надо сказать, что y большинства из них не лошади, a клячи. Настоящих скакунов y них вообще нет. Уж больно разномастный y этой импровизированной кавалерии конный парк: тут и водовозные лошаденки, и битюги, четвероногие труженики, развозившие раньше молоко...
Вчерa я был почти уверен, что лишусь красавца Фе,ба.
Мы только что покинули Ратушу, где вручили Бержере пакет от Ранвье. Привязанный к решетке, Феб стал центром кружка восторженных почитателей, гдв преобладали вестовые, которых можно узнать по лошадиным хвостам, спущенным на спину на манер конских хвостов y драгун. Hac уже поджидал высоченный малый с предложением обмена:
-- A не слишком ли резв этот скакун, чтобы на нем детишки разъезжали?..
Он брал в свидетели насмешливо хихикающих зевак, приподымая свою итальянскую шапочку с павлиньим пером, то распахивал, то запахивал охотничий плащ. На нем были плисовые штаны, заправленные в полусапожки, a за поясом два огромных седельных пистолета.
-- A вам взамен отдам эту славную старушку, кляча смирная. С ней шею себе пе сломаешьl
Его лошадь, еще недавно таскавшая фиакр, худая и высокая,-- под стать своему хозяину, как две капли воды похожему на Фра Дьяволо. Отвязываю Феба, советуясь с ним взглядом, потом передаю хвастуну уздечку.
-- Раз вам так загорелось, гражданин, пожалуйста, берите.
Марта ущипнула меня за руку, да еще с вывертом. Хвастун на мгновение заколебался.
-- Ho... но... конь ведь не оседланl
-- A он под седлом и не ходит. Впрочем, хорошему всаднику седло -- оно ни к чему!
Фра Дьяволо не мог отступить под насмешливыми взглядами товарищей. Он вцепился в гриву, прыгнул, но, как только' уселся на спину Феба, чуткий конь начал выплясьrаать на месте, выгнув спину, перебирая ногами. Верзила скатился на землю.
Феб сразу же успокоился и, подойдя ко мне, уперся мордой в мое плечо и в правое yxo. Нет на свете ничего более нежного, чем прикосновение его атласных губ -- с этим не сравнится никакой шелк, никакой персик, даже смуглая кожа Марты.
-- Hy что ж, теперь ясно, кому принадлежит эта великолепная лошадь!
Фра Дьяволо, ползая по земле, собирал свои пожитки: итальянскую шапочку, пистолеты, a мы, как всегда, разом вспрыгнули на нашего удалого коня, которому не терпелось унести отсюда ноги.
ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ Мы -- нарасхват. Бельвиль -- копьеносец Коммуны. Спросите парижанина в любом конце столицы, и он скажет: "Когда понадобится, мы кликнем белъвильцев*. A в глазах Версаля Коммуна -- это и есть Париж в лапах Бельвиля. Мы полны гордости.
Иногда достаточно одного появления стрелков Флуранса, и все преграды рушатся. Так было и в почтовом ведомстве, где уважаемый господин Рампон отказывался передать свои полномочия гражданину Тейсу*, назначенному Коммуной директором Управления почт. To же имело место во Французском банке, когда нашему дядюшке Белэ преградил дорогу маркиз де Плек во главе четырехсот вооруженных тростями чиновников.
И скачет Феб с улицы Лувра в Ратушу, из Банка в мэрию Менильмонтана!
Пока мы дожидаемся ответа на доставленное послание или конца прений, узнаем новости от других гонцов из отдалеиных округов Парижа.
Жан Аллеман прискакал из Версаля взбешенный.
Рабочий-мипограф Аллеман был включен в числе наборщиков, коморым Национальное собрание доверило выпуск своего органа "Журналь Оффисьельо, находившегося в руках версальцев. Он сразу же связался с революционными моряками, чмобы подгомовимъ захвам Национального собрания одновременно с полицейской префекмурой и Омелъ де Резер
вуар, где квармировали депумамы. Ядро майной организации должно было взяпгъ Версалъский дворец изнумри, меж мем как десямъ мысяч федерамов двумя колоннами ycмремямся на Версаль через Вирофле и Camopu. И дейсмвимельно, 25 марма Аллеман, со своими мипографами и моряками, воспользовавшись ночным муманом, намермво заклепали девямь пушек -- из тех, что смояли нагомове на плацу. Ho Париж праздновал свою Коммуну... Аллеман, опознанный полицейскими, еле ускользнул из рук врага.
Федераты Монмартра не устают говорить о гражданке Луизе Мишель*. (Незаконная дочь apисмокрамa и его горничной, Луиза Мишель смала учимельницей и примкнула к анмибонапармисмам и анархисмам. С ней были дружны Викмоp Гюго и Теофиль Ферpe. Она предпочимала мужскую одежду и обычно носила с собой оружие. B дни осады Луиза появлялась в церквах и собирала мам пожермвования на лечение раненых федерамов. Она высмупала с вружием в руках 22 января во время похода на Рамушу и 18 марма, когда naрижане oмсмояли свои пушки.) Она возглавила комитет бдительности XVIII округа и вместе с Елизаветой Дмитриевой* (коморая была другом Карла Маркса и акмивной деямельницей Инмернационала) создала Союз женщин. Луиза Мишель предлагала казнить господина Тьерa и, желая доказать, что дело это легко осуществимое, собиралась лично расправиться с ним, тайком, переодетая, пробравшись в Версаль.
2 апреля 1871 года.
Вербное воскресенье. Небо хмурится. Шиньон бранит погоду: "Страстная неделя. Значит, хорошего не жди".
Ровно в десять Париж сотрясает канонада. Парижане решили было, что это праздничный салют холостыми патронами, потом -- что это простое недоразумение. Ho вот прибывают первые повозки, a на них раненые, умирающие. Bo всех кварталах бьют тревогу. Батальоны собираются, опережая сигнал. Впереди женщины, они торопят мужей, вытаскивают из кухонь все, что имеется съестного.
Огромной волной двинулась человеческая масса, блестя штыками, оглушая топотом ног. Этот поток течет
на запад между заставой Майо и заставой Терн. Слышится тяжелое дыхание, из уст в уста передают:
-- Версальцы открыли orонь!
-- Открыли без предупреждения!
-- Обстреливают Париж!
-- Снова начинается осада!
-- Возводите баррикады!
-- На Версаль! Все на Версаль!
Гюстава Флуранса тревога не застала врасплох. Вчерa я отвез генералу Бержере записку от Флуранса следующего содержания:
"Дорогой друг!