Жду вестей.
Твой Г. Флурано
Несколько дней назад кавалерия Тьерa обстреляла наши аванпосты в Шатийоне и в Пюто. Мы не остались в долгу. Перестрелка не омрачила ликования простого народа, но Флуранс насторожился. .
-- Достаточно взглянуть на карту, чтобы представить себе, к чему идет дело,-- ворчал он.-- Тьер непременно активизируется в направлении Курбвуа, ведь это подступы к Версалю. Недоносок приободрился сейчас, так как полученные известия, увы, подтвердились: Коммуне на^ несено поражение в Лионе, в Нарбонне, в Тулузе, в СентЭтьене, в Крезо... A Ратуша тем временем бездействует, черт ee дери! Еще бы! Она занята своими дурацкими диспутами насчет отделения церкви от государства!
Он встряхивает шевелюрой, приглаживает растрепавшуюся бороду. Он все такой же пламенный Флуранс, нb теперь пламя iэто мрачное. И взгляд, который он с гордостью и нежностью обводит своих стрелков, почти свиреп.
Стрелки Флуранса за эти полгода стали настоящими солдатами. Их жены набили вещевые мешки всем, что нашлось в доме самого лучшего, самого вкусного. A тамвидно будет. Ведь это последний бросок!
На всем пути следования стрелков их приветствуют комитеты и клубы.
-- Бельвильцы идут! Да здравствует Коммуна!
-- Бельвиль идет на Версаль!
Впереди фанфары, на перекрестках раздается "Песнь отправления* или Maрсельеза. Сначала батальоны шли, строго держа строй, и толпа на тротуарax хранила спокойствие, но вот до ушей солдат и толпы на улицах доходят последние новости: зуавы открыли огонь с криками: "Да здравствует король!" A пехотный полк версальцев разбежался с возгласами: "Да здравствует Коммуна!* Когда волнение улеглось, батальоны снова, хотя не без труда, построились на мостовой: так оседают на дне котелка картофелины, когда перестает кипеть суп. Мальчишки поют:
К оружию! Вперед на Версаль! Подденем на кончик штыков Тьерa и его дружков!
B Париже все, кто способен носить оружие, устремляются на запад. И в этой сутолоке -- ни единой пушки.
-- A наша пушечка? -- воскликнула Марта.
Кто-то пожал плечами: ведь и одного ружейного залпа будет достаточно, чтобы версальцы в панике разбежались.
-- Наши братья пехотинцы только и ждут, когда мы появимся, и сразу воткнут штыки в землю, как 18 марта! -- пророчествовал Кош.
Великолепный порыв! Конечно, день провозглашения Коммуны ни с чем не сравним: тогда, 28 марта, на площади перед Ратушей царила радость. Сегодня все иначе -- сегодня эти люди чувствуют свою силу, a это ведь тоже радость, хоть и иная. Радость, которую ничто не может омрачить, даже едущие нам навстречу повозки с ранеными. Люди недовольно косятся на старушку, не сумевшую сдержать горького вздоха:
-- Опять повезли несчастненьких, мало мы на них насмотрелись во время осады...
Раненые эти из трех батальонов V округа, которые вчерa были посланы в разведку. Какой-то сержант без кровинки в лице -- он ранен в плечо -стонет:
-- У нас было по двенадцать патронов на брата и ружья старого образца. Мы никак этого не ждали.
Солдаты и толпа встречают его слова ревом. Хуже настоящей войны... Это... это уже не игра! Штыки сверкают на солнце. Отцы начали тревожиться за своих отпрысков.
-- Эй, детворa, убирайтесь-ка отсюда! По домам! -- гремит Бастико.
-- Голова идет кругом от этой мелюзги, вечно под ногами вертятся! -ворчит Пливар.
При этом отцы обмениваются понимающими улыбками: счастливые ребятишки, им уже не придется переносить все то, что мы вынесли!
Только теперь предместья начинают понимать, чем была их жизнь прежде. И уже одно то, что люди говорят о ней в прошлом, доставляет им радость; подумать только, с детских лет и до глубокой старости вставать на заре, идти на фабрику, прихватив с собой ломоть черствого хлеба, a к ночи возвращаться без сил в свою берлогу. И так всю жизнь. И это еще счастье, потому что вечно подстерегала безработица или болезнь, увечье... Как каторжники, прикованные к тачке, даже недели отдыха не выпадало.
-- Ты, Флоран, нашей жизни не можешь себе представить,-- сказал мне Пружинный Чуб.-- Вы, крестьяне, когда зарядит дождь, заляжете себе спокойно и отдыхаете недельку-другую. Конечно, и на вас есть управа: земля. Ho разве ee можно сравнить с нашими хозяевамиl
B самом презрении парижского пролетария к крестьянину есть какая-то зависть.
-- Я знаю только, что снова так жить уже не смогу,-- повторяет Матирас.
-- И я тоже, сам понимаешь,-- несколько принужденно подхватывает Бастико.-- Bo всяком случае, так, как жили раныпе! -- уточняет он и своей огромной ручищей похлопывает по ружейному стволу.
B рядах военных и штатских какое-то движение: с упоением слушают рассказ о том, как генерал Галифэ*, будучи в разведке на мосту Нейи, бросился вперед с саблей наголо, но никто из солдат за ним не последовал. Тут его окружили наши федераты... И отпустили на все четыре стороны.
-- Видно, совсем одурели! -- орет кто-то.
-- Ничуть! Пусть, мол, вернется к своему хозяину и расскажет, какие мы есть!
Иногда в сутолоке батальоны смешиваются с толпой; солдаты тонут в людском море. Гвардейцы вытягивают шеи, становятся на цыпочки, стараясь высмотреть командиров, увидеть знакомое офицерское кепи, перо, саблю. Они пробираются в толпе, работая локтями, громко выкрикивают название своего квартала. B конце концов, разумеется, находят друг друга, но только ненадолго, пока снова не начинается суматоха, толкотня. To, что нет плана действия, никого не беспокоит, хватит с нас планов этих, по горло сыты!
План, конечно, сущесмвовал, и неплохой. Главные силы высмупаюм под командованием Бержере двумя колоннами; из них первую, двигающуюся к Аньеру и Курбвуа, ведем Флуранс. Вморую, на Гарш и Вокресон, должен eecmu Бержере. Все бамальоны численносмъю do 40 мысяч человек с разных cморон ycмремляюмся к Версалю...
-- Солдаты, посланные Тьером,-- наши братья,-- упрямо твердят в рядах Национальной гвардии.-- Увидят нас и воткнут штыки в землю...
-- Это будет прогулка, вроде как 5 октября 1789 года,-- заявляет Феррье.
Наш гравер просто обожает этот эпизод из истории Великой Революции. У него собраны картинки, на которых вооруженные женщины -- тысяч семь или восемь -- тащат пушки по дороге, ведущей на Версаль, a далыпе к ним присоединяются тысячи мужчин. Есть в его коллекции и старинный офорт: белые чепчики и косынки, платья красные, желтые, зеленые, розовые и подпись: "Сбор парижских женщин с Центрального рынка и прочих мест в лонедельник, перед тем как они выступят на Версаль, откуда возвратятся с хлебом и королемl* Они тащат на лямках огромную пушку и ведут за собой какую-то щеголиху, в воздух взмывают сабли, пики, топоры, трезубцы, дубинки и алебарды.
-- Поди потягайся с ними,-- с удовольствием напоминает отец Торопыги.-Захватили Национальное собрание, осадили Версальский дворец, взломали двери, стражу перебили. Bo вторник 6 октября в два часа дня парижанки привели в свои родной город целый кортеж: пушки, повозки, заваленные мешками с мукой, a в центре шествия медленно следовала единственная карета и в ней пленники -- восемь персон: монархия!
-- Завтра мы таким же манером привезем Тьерa,-- заявил Шиньон.-Повторим церемониал с Капетом.
С наступлением ночи мы расположились на привал в уютных палисадниках деревни Аньер.
Аньер, a также Буа-Коломб и Ла Гаренн, соседние с ним поселки, почти не смыкали глаз. Разбуженные крестьяне встретили нас дружелюбно, но не без тревоги. Предложили устроиться на ночлег на сеновалах, раздали тюфяки. Ho батальонам было строro запрещено pacсредоточиваться. Ломовики рассказали нам, как разрозненные, беззащитные группки Национальной гвардии были застигнуты врасплох двумя пехотными бригадами врага, оттеснены к заставе Майо. Позже, перестреляв всех своих пленников до одного, версальцы отошли.
-- Вы что же, граждане, своими глазами это виделн?-- приставал Гифес.
Нам как-то не верилось.
-- Вот так же видели, как вас сейчас видим,-- басил рослый возчик, тыча в воздух толстым указательным пальцем.
-- Я когда пришел сюда,-- рассказывал старый огородник,-- застал врача, который осматривал трупы. "Они все умерли?* -- спросил я его. "Разве вы сами не видите -- ведь y всех нdски нbг вытянуты вперед*. Это верно, y покойников всегда ноги носками вttеред, a я ведь раньше не знал. Они шесть повозок нагрузили мертвецамя, в каждой двести ног носками вперед. Мне сказали, что до того отправили еще двадцать так же нагруженных повозок.
Федераты плотнее укутывались в одеяла, стараясь прогнать кошмарное видение этих сотен ног, a все еще сомневались: "Ты что, и впрямь веришь, что они убивают пленных?*
Зажигать огонь было строго воспрещено, поэтому солдаты кое-как перекусили на скорую руку, есть не хотелось, да и спать тоже. Где-то довольно далеко, в самом центре полуострова Жанвилье, женский голос пел про злоключения какой-то Лизон. Напрягая слух, можно было различить лошадиное ржание, звяканье оружия: значит, рядом забились в ночную тьму тысячи людей, яапрасно силясь поспать хоть немного, подремать перед атакой.
A там, за ними, лежал огромный Париж, разбросавший свои огни в белесом ожерелье укреплений.
Заря вставала в запахах сырой земли, в весенних запахах, с обычными деревенскими шумами -- куры, петухи, собаки, скрип колес и ворот. На пороги домов выходили женщины с кофейниками в руках:
-- Тут на всех не хватит, но вы подставляйте кружки, мы еще сварим...