Макиавелли
Или умереть.
Монтескье
Давайте не будем впадать в крайности. Народы не умирают, находясь в детском возрасте. Только достигнув определенной зрелости, они могут ухудшать свое положение, распадаться и гибнуть; но для этого должно пройти много столетий. Разные народы Европы друг за другом прошли разные стадии, от феодальной системы к монархической, от монархического режима к конституционному. Это прогрессивное развитие, единство которого так впечатляет, не случайно. Оно — логический результат развития мысли, прежде чем она реализуется в деянии.
Общественные формации не могут иметь иных форм правления, кроме тех, которые соответствуют их основным принципам; этот общий закон признаете и вы. Как же согласуется с ним мысль, что деспотизм соответствует современной культуре? До тех пор, пока народы рассматривали суверенную власть как нечто божественное, они без ропота подчинялись абсолютной власти. Пока их институты не были в состоянии гарантировать их развитие, они принимали произвол. Но в тот день, когда были признаны и торжественно провозглашены их права, в тот день, когда более совершенные институты позволили свободно решать все вопросы государственного функционирования, — в тот день политика утратила свое величие, власть стала зависимой от общественной жизни, искусство править превратилось в чисто административное. Сегодня положение дел таково, что государственная власть служит всего лишь двигателем организованных сил.
Конечно, если вы предполагаете, что эти государства поражены всей той коррупцией, всеми пороками, о которых вы только что говорили, они весьма быстро будут двигаться к гибели. Но как же вы не понимаете, что ваши выводы ложны? С каких это пор свобода унижает души и портит характеры? Такому история нас не учит. Напротив, везде написано сверкающими буквами, что самые значительные народы были и самыми свободными. Если, как вы говорите, в одной неизвестной мне части Европы нравственность и упала, так лишь потому, что там установился деспотизм, угасла свобода. Следовательно, ее необходимо поддерживать там, где она существует, и провозглашать там, где ее нет. Не забывайте, что мы с вами говорим о принципах. Пусть ваши принципы отличны от моих, они тем не менее должны оставаться неизменными. Не знаю, что и думать, когда слышу, как вы славите свободу в древние времена, предаете ее анафеме в наше время, как вы то признаете, то отрицаете ее в зависимости от времени и места. Даже если признать эти различия оправданными, принципы от этого не меняются, а я придерживаюсь только принципов.
Макиавелли
Я вижу только, что вы, как искусный лоцман, избегаете отмелей и держитесь в открытом море. При дискуссии общие места — вещь незаменимая. Но сознаюсь, что начинаю терять терпение. Мне хочется узнать, как досточтимый Монтескье обойдется с принципом народного суверенитета. Я до сих пор так и не услышал, является он частью вашей системы или нет? Признаете вы его или нет?
Монтескье
Я не могу отвечать на вопрос, сформулированный подобным образом.
Макиавелли
Я так и думал, что этот призрак приведет в смятение и ваши мысли тоже.
Монтескье
Вы заблуждаетесь, Макиавелли. Но прежде, чем я отвечу вам, вынужден напомнить, чем, собственно говоря, были мои сочинения и какие перед ними стояли задачи. Вы возложили на меня ответственность за несправедливости Французской революции. Это суровый приговор философу, который осторожно продвигался вперед в поисках истины. Родившись в эпоху духовного подъема, накануне революции, устранившей в моем отечестве старые формы монархического правления, могу сказать, пожалуй, что от моего взгляда не укрылось ни одно из последствий развития идей. Я не могу игнорировать тот факт, что когда-нибудь система разделения властных функций по необходимости изменит носителя суверенного достоинства. Недостаточное понимание и особенно негодное применение этого принципа может вызвать чудовищные последствия и в корне изменить французское общество. Ощущение такой опасности было моей путеводной нитью во время работы над этими произведениями. В то время как неосторожные новаторы, осмеливаясь прикоснуться непосредственно к источнику власти, готовили в своей неразумности ужасную катастрофу, я стремился лишь изучить формы свободного правления и обозначить предпосылки для их введения. Будучи в большей степени государственным деятелем, чем философом, более юристом, чем теологом, более практическим законодателем, если мне будет позволено так выразиться, чем теоретиком, я полагал, что сделаю для своей страны больше, если научу ее самоуправлению, чем если посягну на принцип авторитета. Но ни в коем случае, упаси Господи, не пытаюсь я присвоить заслуги тех, кто, подобно мне, ревностно искал истину. Мы все ошиблись, но каждый должен отвечать за свои собственные дела. Разумеется, Макиавелли, я ни минуты не колеблясь делаю это признание: вы правы, говоря, что освобождение французского народа должно согласовываться с высшими принципами существования человеческого общества. Это признание уже дает вам понять, что. я думаю о принципе народного суверенитета. Прежде всего, я не допускаю такого толкования принципа народного суверенитета, которое отторгает от него образованные классы. Это основополагающее определение, поскольку только оно способно превратить государство в чистую демократию или представительское государство. Если суверенитет и принадлежит кому-либо, то только всей нации. Поэтому отныне я буду именовать его национальным суверенитетом. Однако идея этого суверенитета заключает в себе не абсолютную, но всего лишь относительную истину. Неограниченность данной человеку власти связана с мыслью, проведение которой в жизнь меняет все с самого начала, — с мыслью о суверенности человеческих прав. Это материалистическое и атеистическое учение Французская революция омыла потоками крови, и оно после опьянения свободою принесло ей позор деспотизма. Не совсем верно говорить, что народы являются абсолютными хозяевами своей судьбы; их всемогущий повелитель — Господь, и никогда они не выйдут из-под его власти. Если бы они обладали абсолютной суверенностью, то могли бы бороться и против вечной справедливости, против Бога. Кто осмелится зайти так далеко? Но если принимать принцип божественного права в том значении, которое обычно связывается с этим словом, то это не менее опасно, поскольку отдает народы во власть обскурантизму, произволу и низменным побуждениям, логически приводит к господству каст, делает из народов стадо рабов, которые, как в Индии, управляются жрецами и дрожат под бичом своих господ. И как же иначе? Если суверен является посланником Бога, даже его наместником на земле, тогда он — полный господин над человеческими существами, подчиненными его власти, а эта власть может быть ограничена только теми общими правилами, по которым для одного хорошо то, что плохо для другого. На поле боя, простирающемся между этими двумя крайностями, ожесточенно сражались разные партии. Одни кричали: никакого божественного авторитета! Другие: никакого человеческого авторитета! Великий Боже, мой разум протестует и против той, и против другой альтернативы. Обе они кажутся мне равным оскорблением Твоей мудрости. Между божественным правом, исключающим человека, и человеческим правом, исключающим Бога, лежит истина, Макиавелли. Народы и отдельные люди — в руке Божьей. Они обладают своими правами и властью только при том условии, что будут пользоваться ими по законам вечной справедливости. Суверенность является человеческой только в том смысле, что дана человеку и осуществляется им. Она божественна потому, что дана по изволению Господа и может осуществляться только в соответствии с заповедями, данными Им.
Государственный порядок основывается на принципе суверенитета народа — Все государственные органы обязаны способствовать всеобщему процветанию. Это обеспечивает беспрепятственное развитие промышленности
Макиавелли
Мне очень бы хотелось прийти к точным выводам. Докуда достает длань Господня, простертая над человечеством? Кто возводит на трон?
Монтескье
Народы.
Макиавелли
Сказано: «Мной правят правящие». Это буквально означает, что Бог ставит королей.
Монтескье
Это такой перевод, который только вам, Макиавелли, может пригодиться для вашего государя, а в этом столетии он подхвачен одним из ваших известнейших сторонников,[21] но он не соответствует смыслу, которым эти слова имеют в Священном писании. Богу угодна суверенность, но не он назначает отдельных суверенов. Тут Его всемогущая рука останавливается, поскольку начинается свобода воли человека. Божественная книга имеет в виду следующее: короли правят по моим заповедям, они повелевают, чтя мой закон. Иначе мы вынуждены были бы сказать, что обязаны божественному промыслу как плохими государями, так и хорошими. Следовало бы склонить голову перед Нероном так же, как перед Титом, перед Калигулой — как перед Веспасианом. Нет, отнюдь нет Божьего соизволения на то, чтобы безбожнейший властитель прикрывался его именем, чтобы подлейший тиран ссылался на волю Божью. И народам, и королям Он предоставил право отвечать за свои дела.
Макиавелли
Я сильно сомневаюсь, что ваши утверждения соответствуют ортодоксальной точке зрения. Но как бы то ни было, вы полагаете, что народы пользуются суверенной властью.
Монтескье
Если вы будете оспаривать это утверждение, то рискуете навлечь на себя упреки в противоречии истинам ясного здравого человеческого ума. Ведь это не новость в истории человечества. В древности, в средние века, повсюду, где государственная власть не вводилась путем вторжения и интервенции, суверенная власть возникала из свободного волеизъявления народов, выражавшегося первоначально в форме выборов. Например, именно так обстояло дело во Франции, когда основатель династии Каролингов наследовал потомкам Хлодвига, а династия Гуго Капета — династии Карла Великого.[22] Разумеется, далее на место выборов заступило право наследования. Блеск оказанных народу услуг, народная благодарность, традиции дали суверенную власть княжеским семействам Европы, и это был абсолютно законный процесс. Но принцип верховной власти нации не исчез, он был основой революций, на него ссылались, когда нужно было санкционировать передачу власти новому правителю. Потому что это принцип, предшествующий образованию любого государства и существующий до него, принцип, все отчетливее выражающийся в конституциях отдельных современных государств.
Макиавелли
Но если народы выбирают своих правителей, отчего бы им тогда не свергать их вновь? Если они вправе принимать ту форму государства, которая кажется им наиболее подходящей, кто может воспрепятствовать им сменить ее, когда им заблагорассудится? Из ваших слов следует не господство порядка и свободы, а бесконечная череда революций.
Монтескье
Вы путаете право со злоупотреблениями, которые могут возникать при его функционировании, принципы — со способом их применения; это вещи, в корне отличающиеся друг от друга, и нельзя прийти ни к какому соглашению, не признавая этого.
Макиавелли
Не думайте, что этим способом вам удастся ускользнуть от меня. Я требую, чтобы вы рассуждали логически. Если вам не хочется, вы ведь можете и отказаться. Я желаю знать, имеют ли народы право свергать с трона своих суверенов согласно вашим принципам?
Монтескье
Разумеется, такое право они имеют, но только в крайних случаях и имея на то серьезные причины.
Макиавелли
А кто будет судить, идет ли речь о крайних случаях и оправданы ли исключительные меры?
Монтескье
Кто же, кроме самих народов! Разве было когда-либо иначе, с тех пор, как стоит мир? Разумеется, это ужасный акт справедливости, но он целителен и неизбежен. Отчего вы не хотите признать, что противоположная точка зрения, согласно которой люди должны чтить и самых ненавистных правителей, всегда будет приводить к воцарению жесточайшей монархии?
Макиавелли
Что-то не так в вашей системе: она предполагает, что разум народов безошибочен. Но разве нет у народов, как у отдельных людей, страстей, разве не совершают они ошибок и несправедливостей?
Монтескье
Если народы совершают ошибки, их ждет за это кара, как людей, нарушивших законы морали.
Макиавелли
Как это?
Монтескье
Их карает бич раздоров, анархия и деспотизм. На этой земле нельзя уповать ни на какую справедливость, кроме божественной.
Макиавелли
Вы только что произнесли слово «деспотизм». Что же, мы опять возвращаемся к нему?