Сегодня, однако, наиболее принципиальным является вопрос не о том, могли ли шедшие по пути ускоренного развития государства влиться в постиндустриальный мир, -- отрицательный ответ на него представляется очевидным, -- а о том, к чему пришли эти страны и какой тип взаимодействия между ними и зарождающимся постэкономическим миром будет характеризовать наступающее столетие. В этой части нашего исследования мы рассмотрели только одну сторону данной проблемы и показали, что в современных условиях фактически ни одна страна "третьего", а тем более "четвертого" мира не способна к динамичному развитию на основе только лишь собственного ресурсного, промышленного и человеческого потенциала. Но это не только не снимает вопроса о характере их взаимодействия с постиндустриальным миром, но, напротив, ставит его в ряд наиболее актуальных.
Едва ли сегодняшние знания об этом предмете позволяют дать исчерпывающий ответ на такой вопрос, однако некоторые тезисы могут быть сформулированы вполне определенно.
Во-первых, следует отметить, что традиционные экономические меры совершенно не адекватны решению основных проблем, встающих перед современной цивилизацией, и это выступает одной из главных причин разделенности современного мира. Те средства, которые могут дать быстрое развитие индустриальным хозяйственным системам или способствовать восстановлению временно нарушенной целостности общественных структур, несущих в себе постиндустриальные начала, не могут быть применены для непосредственной трансформации индустриальных социумов в постиндустриальные.
Во-вторых, при всей условности подобной формулировки, укрепляется тенденция непредсказуемого поведения стран "третьего мира". Все чаще развивающиеся там кризисные явления трактуются в качестве ошибок западного мира, навязывающего им собственную модель хозяйственного прогресса. Нельзя исключить, что в ближайшие десятилетия западный мир окажется для тех стран, в развитие которых он вложил значительные финансовые и материальные ресурсы, мишенью не только критики и поношения, но и вполне осязаемых враждебных акций, как политических, так и военных. Значит ли это, что развитые государства должны вечно спонсировать остальной мир только ради поддержания относительно ровных отношений с ним? Такой вопрос мог игнорироваться несколько лет назад, когда эксперты ожидали первого с довоенных времен синхронизированного экономического роста во всех регионах мира; сегодня же он со всей очевидностью выходит на первый план.
В таких условиях, и это будет третий наш тезис, активизация финансовой и иной хозяйственной помощи, а также наращивание инвестиционных потоков оказываются действительно эффективными только при условии политической интеграции тех или иных стран в структуру западного мира, только при передаче центральным наднациональным органам, которые надлежит создать, пользуясь опытом ООН, части суверенных прав данных государств. Хотя на первый взгляд подобное предложение выглядит излишне радикально, оно тем не менее реализуется сегодня (причем достаточно успешно) в Старом Свете, где Европейский Союз в первом десятилетии следующего века намерен решительно продвинуться на восток. Нет большого риска в предположении, что хозяйственные и социальные перспективы стран Восточной Европы, интегрируемых в ЕС, окажутся гораздо более предпочтительными, чем перспективы бурно развивавшихся на протяжении нескольких десятилетий азиатских "драконов", а положительный эффект, приносимый всему континенту продуманной инвестиционной политикой, не только в количественном, но и в качественном отношении превзойдут результаты финансовых вливаний в терпящие бедствие экономики Азии, Латинской Америки и бывшего Советского Союза.
Однако, какой бы ни была опасной хозяйственная нестабильность развивающегося мира, сколь ни значительной оказывалась бы экологическая проблема и, наконец, какая бы враждебность ни порождалась в мире действиями самих западных стран, главная угроза цивилизации исходит не из этих направлений. Таким образом, наш четвертый, и, пожалуй, наиболее важный, тезис гласит, что максимальная опасность дестабилизации современного мирового порядка заключена в недрах самого Запада. Сегодня, когда осуществляется переход от индустриального типа хозяйства к информационному, когда знания становятся основным производственным ресурсом, порождаемое этими процессами неравенство раскалывает не только мир в целом, но и сами развитые нации. Но если в планетарном масштабе этот раскол происходит достаточно открыто и зримо (в первую очередь в силу фактической невозможности воздействия на политику тех или иных национальных правительств, действия которых обнажают хозяйственную несостоятельность их стран), то в постиндустриальных нациях они протекают гораздо менее заметно, так как вся мощь государства оказывается направленной если не на преодоление негативных тенденций, то, по крайней мере, на снижение их деструктивного эффекта. Между тем противостоять до конца подобному объективному процессу вряд ли возможно. Уже сегодня масштабы перераспределения средств, необходимых для поддержания социального равновесия, превосходят все разумные пределы, и с каждым годом их объем должен будет лишь нарастать. Все это настоятельно требует определиться в вопросе о том, что представляется наиболее важным: сдерживать возможности социального взрыва в собственных странах или оказывать помощь "третьему миру". Для ответа на этот вопрос мы должны обратиться к более глубокому анализу источников и современного состояния проблемы социального неравенства в западных обществах, чему и посвящена следующая часть этой книги.
Часть четвертая.
Социальные противоречия постэкономического общества
Постэкономическое общество вызывается к жизни преобладанием творчества в общественном производстве; в основе экономического же общества лежит труд. Таким образом, главные характеристики этих двух типов общества не просто различны; они различаются так, как никогда ранее не различались фундаментальные черты двух сменяющих друг друга исторических состояний. Важнейшие социальные противоречия прошлых эпох определялись хозяйственными закономерностями и воплощались в отношениях по поводу распределения производимых в обществе материальных благ. Формирование постэкономического строя означает перемену основных принципов организации нового общества; из сферы производства и распределения благ они перемещаются в область социопсихологии, ведающей законами формирования самосознания людей. Одно только это обусловливает потенциально конфликтный характер перехода к постэкономическому обществу: так как становление личности не происходит мгновенно, а усвоение ценностей нового типа и укоренение мотивов, побуждающих к творческому отношению к жизни, зависит от принадлежности людей к различным социальным стратам, в течение продолжительного периода неизбежно сосуществование в рамках единого общественного организма как минимум двух социальных групп, чьи ценностные установки - отличаются самым принципиальным образом.
Можно ли назвать эти социальные группы классами, а конфликт между ними -- имеющим классовую природу? Этот вопрос чрезвычайно сложен. С одной стороны, современное социальное развитие протекает в форме, не затрагивающей непосредственным образом основные классы индустриального общества. Становление ценностных ориентации, характерных для постэкономического общества, происходит подспудно и не порождает нового класса в его традиционном, правильнее даже сказать -- марксистском, -- понимании. С другой стороны, определение класса как социальной группы, отличающейся от других общественных групп особым отношением к средствам производства, не является в современных условиях исчерпывающим. Общественные классы могут отличаться и по их функциональным признакам, по месту в организации общественного производства, по принятым в их среде ценностям, по степени их исторического динамизма и открытости в будущее, по тем производственным ресурсам, с которыми они ассоциируются. Понятие класса настолько широко применяется в социологии, что им охотно пользуются для обозначения общественных групп, отличающихся друг от друга по названным признакам, -без оглядки на строгость классических определений, данных в работах К.Маркса и М.Вебера. С этими оговорками картина современной социальной трансформации безусловно может восприниматься как масштабное изменение классовой структуры общества.
Может ли постэкономическое общество быть названо классовым обществом? Едва ли; скорее его можно было бы, под этим углом зрения, определять как общество максимальной социальной гармонии. Однако при переходе к этому новому социальному устройству страта, воспринявшая постматериалистические ценности в качестве основных, оказывается противостоящей материалистически ориентированной части общества, и это противостояние можно рассматривать как классовое. Новый постматериалистически мотивированный класс обретает на этом этапе решающий контроль над общественным производством, так как фактически устанавливает монополию на основной хозяйственный ресурс, которым являются информация и знания. Принадлежность к этому новому классу не определяется наследственным происхождением человека, и потому он более мобилен, однако грань, отделяющая его от остального общества, оказывается исключительно жесткой, так как основой отнесения к высшему классу становятся хотя и не передаваемые по наследству, но при этом неотъемлемые свойства и качества человека. Таким образом, доминирующая роль этого класса в обществе базируется на неотчуждаемой собственности его представителей на их знания и навыки; поэтому новое классовое разделение оказывается гораздо более принципиальным, нежели все предшествующие. Напротив, для представителей низшего класса из-за ограниченности их способностей оказывается невозможным войти в интеллектуальную элиту или найти себе применение в наукоемких отраслях производства. Следовательно, в силу их роли в общественном производстве, они вынуждены будут руководствоваться материалистическими мотивами и соображениями, конкурировать за сокращающиеся рабочие места в традиционном секторе и бороться против увеличения пропасти, разделяющей стандарты качества жизни двух этих классов.
Проблема адаптации низшего класса к реалиям постэкономического строя, социального обустройства этой "экологической" ниши будущей общественной жизни выходит за рамки нашего исследования. Мы можем лишь утверждать, что на этапе перехода к постэкономическому обществу социальный конфликт будет иметь ярко выраженный материалистический оттенок. С развитием информационного сектора хозяйства, усилением доминирующей роли высшего класса в его пользу перераспределяется все большая часть общественного достояния; это достигается уже не ужесточением эксплуатации класса наемных работников, а отделением производства от труда, соответствующим самой сути информационной экономики. Низшие же классы, напротив, сталкиваются с постоянным сокращением своей доли в национальном доходе на фоне роста собственной численности. Таким образом, объективное развитие постиндустриального типа хозяйства усугубляет социальный раскол и наращивает потенциал конфликтности в общественных отношениях. Еще раз подчеркнем, что мы говорим здесь о классовом конфликте постэкономического общества не потому, что он имманентно присущ развитым его формам, но потому, что он вызывается к жизни сложнейшим процессом постэкономической трансформации, рассмотренным выше. В современных же условиях этот конфликт приобретает вполне конкретное экономическое содержание. Люди, относящиеся к возникающей высшей страте, получают в свое распоряжение все большие объемы материальных благ, хотя далеко не всегда преследуют именно такую цель. Напротив, представители низших классов, стремящиеся к повышению своего материального благополучия, не могут этого достичь, так как фактически вытесняются из процесса высокотехнологичного производства и утрачивают активную роль в обществе. Возникает дилемма: с одной стороны, постэкономическое общество не может сформироваться без того, чтобы постматериалистические ценности не распространились в социуме в качестве базовых; с другой стороны, по мере становления информационного хозяйства и нарастающей социальной поляризации большая часть общества оказывается поставленной перед необходимостью ежедневной борьбы за повышение своего жизненного уровня, и, как следствие, ее экономическая мотивация, вместо того чтобы сходить на нет, становится выраженной все более отчетливо. Таким образом, становление постэкономического общества чревато социальным конфликтом, назревание которого явно прослеживается на протяжении последних двух десятилетий. Ниже мы подробно рассмотрим этот процесс, его экономические и неэкономические аспекты, представим обзор современной социальной ситуации в постиндустриальных странах. Однако, предваряя эту часть нашей работы, следует со всей определенностью отметить, что вопрос о возможностях преодоления такого конфликта остается сегодня открытым; на наш взгляд, перспективы относительно "спокойного" выхода человечества за пределы экономического общества и вероятность социального взрыва в ходе данного перехода, сопровождающегося последующей деструкцией основ современного общества с малопредсказуемыми последствиями, -- это, к сожалению, два одинаково предсказуемых варианта развития событий.
Глава одиннадцатая.
Формирование основ новой социальной структуры
Становление постэкономического общества представляет собой самое масштабное социальное изменение из всех, что выпадали человечеству на протяжении последних столетий. Переход к этому новому состоянию предполагает радикальные перемены во всех сферах общественной жизни, и, разумеется, важнейшими среди них являются изменения в социальной структуре и основных общественных институтах.
В отличие от прежних социальных преобразований -- а единственным достаточно подробно документированным среди них является становление индустриального общества, -- переход к постэкономическому состоянию не сопровождается радикальной ломкой классовой структуры. В ходе этой трансформации прежде всего происходят, как мы неоднократно отмечали, изменения в отношениях личности и общества, поэтому на начальных ее этапах поверхностные формы общественной жизни остаются на первый взгляд, в неприкосновенности.
Между тем уже на этих этапах теоретические аспекты проблемы взаимодействия между традиционными классами индустриального общества и новыми социальными группами, порожденными информационной революцией, оказались в центре внимания философов и социологов. При этом характерно, что в течение продолжительного времени, вплоть до 90-х годов, анализ социальной стороны этого вопроса проводился относительно изолированно от его экономической составляющей, в результате чего многие развивавшиеся в постиндустриальном обществе процессы не получали адекватной оценки. Даже сегодня, когда стала признанной недостаточность такого подхода, в западной философской и социологической литературе все же не принято связывать наиболее
острые социальные проблемы постиндустриального общества со становлением адекватной постэкономическому строю классовой стратификации.
В силу этих обстоятельств мы начнем наш анализ с рассмотрения тех подходов к данным проблемам, которые появились в литературе в 60-е годы и с определенными модификациями сохраняются по сей день.
Становление концепции новой социальной стратификации
Проблема изменяющейся социальной структуры попала в поле зрения социологов уже в первые послевоенные годы; именно тогда была предпринята попытка в той или иной мере объяснить ее посредством апелляции к новой роли политической верхушки общества. Наблюдая резкое снижение хозяйственного и политического влияния традиционного класса буржуа, власть которого основывалась на чисто экономических факторах, Р.Дарендорф в конце 50-х годов одним из первых начал анализировать место управляющего класса, бюрократии и высших менеджеров, определяя их в качестве элиты будущего общества. "Так кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?" -- спрашивал автор и отвечал: "Очевидно, его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий, среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу" [1]. В тот же период К.Райт Миллс отметил, что в условиях постоянного усложнения социальной организации основную роль играют не имущественные или наследственные качества человека, а занимаемое им место в системе социальных институтов. В обществе, где "власть в наибольшей степени сосредоточена в таких областях, как экономика, политика, армия, прочие институты оттесняются на обочину современной истории и в определенных обстоятельствах оказываются в полной зависимости от первых" [2], вследствие чего новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса, хотя, разумеется, обе черты зачастую определяют и дополняют друг друга.
Исследователи, которые придерживались концепции постиндустриального общества, исходили из того, что эта социальная организация основана на доминирующей роли знания во всех сфе
[1] - Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, 1959. P. 301.
[2] - Wright Mills C. The Power Elite. Oxford-N.Y., 1956. P. 6.
pax жизни. Так, Д.Белл, основатель данной теории, перечисляя фундаментальные признаки постиндустриального общества, называет в числе первых три характеристики, непосредственно связанные с прогрессом науки, -центральную роль теоретической науки, создание новой интеллектуальной технологии и рост класса носителей знания. "Совершенно очевидно, -заключает он, -- что постиндустриальное общество представляет собой общество знания в двояком смысле: во-первых, источником инноваций во все большей мере становятся исследования и разработки (более того, возникают новые отношения между наукой и технологией ввиду центрального места теоретического знания); во-вторых, прогресс общества, измеряемый возрастающей долей ВНП и возрастающей частью занятой рабочей силы, все более однозначно определяется успехами в области знания" [3]. В рамках этого методологического направления вопрос о новой социальной структуре и новом господствующем классе сопрягался с проблемой классового самоопределения работников, занятых в тех отраслях хозяйства, которые могли быть отнесены в рамках трехсекторной модели деления общественного производства к третичному, а позднее -- к четвертичному и пятеричному секторам. В 1962 году Ф.Махлуп ввел в научный оборот не вполне корректный, но показательный термин "работник интеллектуального труда (knowledge-worker)" [4], соединивший различные характеристики нового типа работника: во-первых, его изначальную ориентированность на оперирование информацией и знаниями; во-вторых, фактическую независимость от внешних факторов собственности на средства и условия производства; в-третьих, крайне высокую мобильность и, в-четвертых, желание заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. Уже в те годы было вполне очевидно, что появление таких работников в качестве серьезной социальной группы не может не привести к радикальным подвижкам в общественной структуре. Еще в 1958 году М.Янг в своей блестящей фантастической повести "Возвышение меритократии" в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным обществом как опасное противоречие следующего столетия[5]. Огромное значение, придававшееся в этот период научному прогрессу, и некоторое доминирование технократического подхода к оценке социального
[3] - BellD. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976. P. 212.
[4] - Подробнее см.: Hepworth Af.E. Georgaphyofthe Information Economy. L., 1989. P. 15.
[5] - См.: Young M. The Rise of Meritocracy: 1958-2033. L., 1958.
развития предопределили то, что исследование природы и характеристик нового класса заняло в постиндустриальной теории одно из центральных мест.
В то время большинство социологов в наибольшей степени занимали два процесса, которые оставались в центре их внимания вплоть до середины 80-х годов.
С одной стороны, это было резкое снижение социальной роли рабочего класса. Рассматривая пролетариат в его традиционном понимании, как фабричных рабочих, ориентированных на массовое производство воспроизводимых благ, исследователи рассматривали этот процесс как естественное следствие становления сервисной экономики. Именно такое понимание позволяло Г. Маркузе еще в начале 60-х годов утверждать, что депролетаризация общества обусловлена тем, что мир новой высокотехнологичной деятельности резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся; в результате рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества[6], а большинство его представителей оказывается разобщено и представляет собой весьма разнородную по образовательному уровню, интересам, национальным и расовым признакам массу. В 1973 году Д.Белл писал, что "вместо господства промышленного пролетариата мы наблюдаем доминирование в рабочей силе профессионального и технического класса, настолько значительное, что к 1980 году он может стать вторым в обществе по своей численности, а к концу века оказаться первым", называя этот процесс "новой революцией в классовой структуре общества" [7]. Он рассматривал таковой как следствие того, что, в отличие от индустриального строя, основой постиндустриального общества выступают информация и знания, и потому считал его развертывание объективным и непреодолимым. В новых условиях, как отмечал О.Тоффлер, "переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой -- это не самое важное; главное -- это скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями, происходящие по мере того, как общества мчатся вперед к столкновению со своим будущим" [8].
Упадок традиционного пролетариата в условиях становления постиндустриального общества ускорялся также растущей диффе
[6] - См.: Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. L., 1991. P. 31.
[7] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 125.
[8] - Toffler A. Powershift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st Century. N.Y., 1991. P. 464.
ренциацией самого рабочего класса, ранее представлявшегося достаточно однородной социальной группой. Экспансия сервисного сектора и рост технологического уровня современного производства ведут к тому, что многие виды труда, пусть даже и на капиталистически организованных предприятиях, при всей их рутинности, требуют тем не менее значительной подготовки, а занятые такой деятельностью работники относятся по своему профессиональному уровню и жизненным стандартам к средним слоям общества и оказываются по ряду признаков за рамками традиционно понимаемого пролетариата[9]. Весьма важным обстоятельством является и то, что в современных условиях столкновение интересов предпринимателей и персонала все чаще обусловливается не сугубо материальными причинами, а проблемами, связанными со степенью свободы работников в принятии решений и мерой их автономности, что также серьезно отличает современных трудящихся от традиционных пролетариев[10].
Однако фактически те же процессы порождают потребность в значительной массе низкоквалифицированного и неквалифицированного труда, применяющегося как в материальном производстве, так и во все новых отраслях сферы услуг. Таким образом, в отличие от квалифицированных работников индустриального сектора, которые по доходам и социальному положению относятся к среднему классу, другая часть наемных рабочих представляет собой ту страту, которую А.Горц называет "неклассом нерабочих", или "неопролетариатом" [11]. Первое определение может показаться излишне уничижительным, однако смысл, вкладывающийся в понятие "неопролетариат", представляется вполне определенным. "Он состоит, -- пишет А.Горц, -- либо из людей, которые стали хронически безработными, либо тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда... Работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу" [12]. Прежний пролетариат фактически исчез с исторической арены -- и как достаточно однородный угнетенный слой со своим самосознанием, и как класс людей, занятых в передовом для своего времени индустриальном производстве. Как отмечал уже в конце 70-х годов К.Рен
[9] - См.: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. Thousand Oaks-L., 1996. P. 57-58.
[10] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. Tomorrow's Social History: Classes, Conflicts and Culture in the Programmed Society. N.Y., 1974. P. 17.
[11] - Цитируется по: Frankel B. The Post-Industrial Utopians. Madison (Wi.), 1987. P. 210-211.
[12] - Цитируется по: Giddens A. Social Theory and Modem Sociology. Cambridge, 1987. P. 279.
нер, "рабочий класс, описанный в "Капитале" Маркса, более не существует" [13].
С другой стороны, формировалась новая элита, призванная стать господствующим классом постиндустриального общества. В 60-е и 70-е годы большинство социологов отказались от гипотезы о бюрократической природе этой новой страты, и ее стали определять как социальную общность, объединяющую людей, воплощающих в себе знания и информацию о производственных процессах и механизме общественного прогресса в целом. В условиях, когда "постиндустриальное общество становится "технетронным" обществом, то есть обществом, формирующимся -- в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане -- под воздействием современной техники и электроники... где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен и эволюции образа жизни, социального строя и моральных ценностей" [14], новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса. "Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, -- писал Д.Белл, -- то сегодня "новыми людьми" являются ученые, математики, экономисты и представители новой интеллектуальной технологии" [15]. Предельно широкое определение той социальной страты, которая была названа техноструктурой, дал Дж.К.Гэлбрейт, в 1969 году отмечавший, что "она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений" [16].
В результате к середине 70-х годов господствующим классом стали называть "технократов", обладающих подчас уникальными информацией и знаниями и умело манипулирующих ими на трех основных уровнях: национальном, где действует правительственная бюрократия, отраслевом, представленном профессионалами и научными экспертами, и на уровне отдельных организаций, соответствующем техноструктуре[17]. В это же время А. Турен назвал технократический класс не только доминирующим классом постиндустриального общества, но и субъектом подавления остальных социальных слоев и групп[18].
[13] - Renner К. The Service Class// Bottomore Т. В., Goode P.(Eds.) Austro-Marxism. Oxford, 1978. P. 252.
[14] - Brzevnski Zb. Between Two Ages. N.Y., 1970. P. 9.
[15] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 344.
[16] - Galbraith J. K. The New Industrial State, 2nd ed. L., 1991. P. 86.
[17] - См.: Kleinberg B.S. American Society in the Postindustrial Age: Technocracy, Power and the End of Ideology. Columbus (Oh.), 1973. P. 51-52.