Во второй половине 70-х было предложено множество новых определений господствующей элиты, однако они не имели серьезного значения, так как использовались, главным образом, в рамках социологических построений, носивших весьма общий характер. Так, говорилось о "новом классе", "доминирующем классе", "правящем классе", "высшем классе" и так далее[19]. В контексте нашего анализа важно, что на протяжении последних двадцати лет активно шли размывание и критика позиции, уделявшей особое внимание бюрократической природе господствующего класса нового общества; все более четким становилось осознание того, что основой власти в нем является не статусное положение в организациях, а реальные способности человека к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информации и знаний. Характерно в этой связи заявление О.Тоффлера, не только отметившего, что "в сверхиндустриальном обществе бюрократия последовательно вытесняется адхократией -- рамочной холдинговой структурой, которая координирует работу многочисленных временных организационных единиц, возникающих и исчезающих в зависимости от изменяющихся условий" [20], но и прямо указавшего, что бюрократическая форма организации была свойственна индустриальному обществу и не порождается, а, напротив, разрушается в рамках постиндустриальной социальной системы.
Таким образом, трактовка нового господствующего класса основывалась и основывается на нескольких фундаментальных положениях. Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, который дает представителям нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не "видимые вещи", такие, как земля и капитал, а информация и знания, которыми обладают конкретные люди[21] и которые тоже могут рассматриваться в качестве "капитала" [22]; отсюда следует, что сам господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта по самой своей природе не есть аристократия[23], хотя представители нового класса по большей части являются выходцами из состоятельных слоев общества и имеют целый ряд сближающих их черт[24].
[19] - Подробнее см.: Giddens A. Social Theory and Modern Sociology. P. 263-264; Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 55, и др.
[20] - Toffler A. The Adaptive Corporation. Aldershot, 1985. P. 87.
[21] - См.: Toffler A. Powershift. P. 12.
[22] - См.: Wright Mills С. White Collar. The American Middle Classes. L.-Oxford-N.Y., 1956. P.269.
[23] - См.: Handy Ch. Unimagined Future // Hesselbein F., Goldsmith M" Beckhard R. (Eds.) The Organization of the Future. San Francisco, 1997. P. 382.
[24] - Подробнее см.: Wright Mills C. The Power Elite. P. 278-279.
Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях -бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия, профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса, доминирующего в постиндустриальном обществе[25]. В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание, хотя считается, что в конечном счете "положение профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью" [26].
В-третьих, основываясь на выводах, полученных в ходе анализа стратификации в среде управленцев и работников сервисного сектора еще в 50-е годы[27], исследователи полагают, что новое общество может стать менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку, хотя "информация есть наиболее демократичный источник власти" [28], капитал как основа влияния и могущества заменяется вовсе не трудом, а знаниями, являющимися, в отличие от труда, "редким (курсив мой. -- В.И.} производственным фактором" [29], привлекающим наибольший спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер[30].
Все это ясно показывает, что современные социологи и философы серьезно пересмотрели прежние основы классового деления общества. Еще М.Вебер, возражая К.Марксу, отмечал, что главным признаком определения класса должен стать хозяйственный интерес его представителей[31]; при этом классовое деление совершенно не обязательно следует обусловливать наличием собственности на средства производства или ее отсутствием. Сегодня со
[25] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. P. 70.
[26] - Ibid. P. 65.
[27] - См.: Wright Mills C. White Collar. P. 73.
[28] - TofflerA. Powershift. P. 12.
[29] - GeusA., de. The Living Company. Boston (Ma.), 1997. P. 18
[30] - См.: Lasch Ch. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. N.Y.-L., 1995. P. 41.
[31] - См.: Weber M. Economy and Society. L., 1970. P. 183.
циологи все чаще обращаются именно к такой трактовке вопроса, отмечая [32], что устранение пролетариата и формирование некапиталистического по своей природе господствующего класса преодолевают классовый характер общества в его прежнем понимании, делая его бесклассовым с точки зрения традиционной обществоведческой теории[33].
Однако подобные выводы представляются как минимум преждевременными. Безусловно, две основные социальные группы индустриального общества -рабочий класс и буржуазия -- подверглись в современных условиях существенной деструкции. Подтверждения этому весьма многообразны: начиная от доходов квалифицированных работников и участия трудящихся в акционерном капитале своих предприятий до соединения функций собственника, управляющего и главной творческой силы в одном и том же человеке в небольших высокотехнологичных компаниях. В то же время есть все основания рассматривать данный процесс не как формирование однородной социальной структуры, а как прелюдию к резкой классовой поляризации на основе новых, ранее казавшихся несущественными, признаков. Замещение денежного капитала интеллектуальным не изменило того обстоятельства, что часть членов общества обладает дефицитным производственным ресурсом, а часть -- нет; поэтому, "хотя современный работник лучше образован, натренирован и обладает лучшими навыками... он все еще не занял равного положения со своим оппонентом -- нанимателем" [34]. Если в классическом индустриальном обществе разница между работником и хозяином заключалась в том, что один был беден, а другой состоятелен, то в классическом "обществе знаний" (или информационном обществе) первый просто менее образован и квалифицирован, нежели второй; между тем качество ситуации во многом остается прежним. Более того; в условиях, когда пролетариат оказывается раздроблен, работники могут пытаться улучшить свое положение двумя путями: во-первых, индивидуально -- за счет "приобретения редких навыков, у которых нет легкодоступных субститутов", то есть попадая в состав техноструктуры, а во-вторых, коллективно -- через создание лоббирующих их интересы добровольных организаций, союзов, гильдий и ассоциаций[35]. В новых условиях они, однако, представляются не столько организациями, выступающими от имени мощного общественного класса, сколько сообществами, отражающими интересы меньшинств, не имеющих доступа к социальным бла
[32] - См.: Sayer D. Capitalism and Modernity. L.-N.Y., 1991. P. 101-102.
[33] - См.: Baudrillard J. The Transparency of Evil. L.-N.Y., 1996. P. 10.
[34] - Wedderbum К. W., et al. Labour Law in the Post-Industrial Era. Aldershot, 1994. P. 89.
[35] - См.: Clement W., Myles J. Relations of Ruling: Class and Gender in Postindustrial Societies. Montreal, 1994. P. 33.
гам, доступным квалифицированным специалистам. Еще А.Турен, обращая внимание на противоречия, объективно имеющие место в постиндустриальной социальной структуре, отмечал, что классу технократов противостоят подавленный класс исполнителей и особо отчужденный класс, к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку вполне может рассматриваться в этом аспекте как "переход от общества эксплуатации к обществу отчуждения" [36].
Таким образом, уже сегодня можно зафиксировать появление двух вполне оформившихся полюсов социального противостояния. С одной стороны, это высший класс постиндустриального (формирующегося постэкономического) общества, представители которого происходят, как правило, из образованных и обеспеченных семей, сами отличаются высоким уровнем образованности, являются носителями постматериалистических ценностей, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства и при этом либо являются руководителями промышленных или сервисных компаний, либо занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. С другой стороны, это низший класс нового общества, представители которого происходят в большинстве своем из среды рабочего класса или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью и не рассматривают образование в качестве значимой ценности, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а зачастую являются временно или постоянно безработными. Каждая из этих категорий не может сегодня претендовать на то, чтобы считаться самостоятельным оформившимся классом; обе они относительно немногочисленны, однако их значимость обусловлена, на наш взгляд, тем, что они выступают идеальными типами, центрами социального притяжения для тех, кого традиционно считали представителями среднего класса -- опоры индустриального общества.
Понятие среднего класса хотя и широко применяется в современной социологической литературе, трактуется совершенно неоднозначно. В прошлом оно использовалось для обозначения квалифицированных работников индустриального сектора, фермеров, учителей и преподавателей, врачей, инженеров, государственных служащих и военных, что подчеркивало относительно высокий уровень их жизни и социальной мобильности по сравнению с про
[36] - См.: Tourame A. The Post-Industrial Society. P. 70, 61; Castoriadis C. The Imaginary Institution of Society. Cambridge (Ma.), 1996. P. 115.
летариатом. Затем в категорию среднего класса попала и "третья сила, стоящая между капиталистом и рабочим классом традиционного марксизма: класс профессионаловуправленцев" [37]. Эта группа вряд ли может получить сегодня четкое позитивное определение; так, П.Дракер характеризует ее как "новый класс, который не является ни капиталистическим, ни рабочим, но который стремительно захватывает доминирующие позиции во всех промышленно развитых странах: это работающий по найму средний слой профессионалов -менеджеров и специалистов. Именно этот класс, -- продолжает он, -- а не капиталисты, обладает властью и влиянием... Постепенно имущественные права переходят от капиталиста к этому новому среднему классу. Сегодня в США все крупные капиталисты являются институциональными доверительными собственниками сбережений, пенсий и вкладов частных лиц: в их распоряжении находятся страховые компании, пенсионные и инвестиционные фонды. В то же время этот новый класс поглощает рабочих в социальном, экономическом и культурном аспектах. Вместо того, чтобы превращаться в пролетария, современный трудящийся вступает в средний класс работающих по найму профессионалов, заимствуя их вкусы, образ жизни и устремления" [38].
Отметим здесь, что термин "средний класс" обозначает слой, включающий весьма разнородные составляющие[39], и его разнородность имеет тенденцию скорее к нарастанию и углублению, нежели к преодолению и устранению; это обусловлено самой природой постиндустриального типа общества, которое отличается от индустриального отсутствием присущего тому унифицированного характера[40]. Еще в начале 80-х Д. Белл отмечал, что понятие среднего класса чрезвычайно аморфно, "отражая прежде всего психологическое самоопределение значительной части американских граждан" [41],[42]. Позже социологи стали констатировать, что термин
[37] - Lyon D. The Information Society. Cambridge, 1996. P. 61.
[38] - Drucker P.F. Landmarks of Tomorrow. New Brunswick (US)-London (UK), 1996. P. 98-99.
[39] - См.: Harvey D. The Condition of Postmodemity. Cambridge (Ma.)-L., 1995. P. 347.
[40] - См.: Berger S. Discontinuity in the Politics of Industrial Society // Berger S., Piore M.J. Dualism and Discontinuity in Industrial Societies. Cambridge, 1980. P. 134.
[41] - Bell D. The World and the United States in 2013 // Daedalus. Vol. 116. No 3. P. 28.
[42] - В этой связи характерен опрос общественного мнения, проведенный в США в 1993 году и показавший, что почти одинаковое количество американцев (44,9 и 45,3 процента соответственно) относят себя к рабочему классу и к среднему классу (см.: Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N.Y., 1997. P. 382); между тем первое понятие рассматривается как неопределенное и фактически не используется в современной социологии, второе же считается обозначающим основную социальную группу постиндустриального общества. Следует отметить и то, что фактически никто не отнес себя к низшим слоям общества или высшей страте; таким образом, современное постиндустриальное общество не столько является относительно эгалитаристским, сколько хочет выглядеть таковым.
"средний класс" относится уже не столько к социальной группе, выступающей в качестве стабилизирующего элемента общества, сколько к расплывчатой страте, все более диссимилирующейся под воздействием новых технологических изменений, усиливающих интеллектуальное, культурное и, как следствие, экономическое расслоение этого прежде единого класса[43]. Многие исследователи склонны видеть в устранении этого важного элемента социальной структуры одну из опаснейших тенденций хозяйственной жизни, все более и более заметную на протяжении последних десятилетий[44]; с такой точкой зрения трудно не согласиться, и на этом мы остановимся подробно ниже.
Таким образом, наиболее принципиальная социальная грань, разделяющая граждан постэкономического общества (по крайней мере, на этапе его формирования), пролегает где-то между двумя полярными группами, каждая из которых вполне позиционирована уже сегодня. Между тем по мере становления этого общества знание становится важнейшим фактором не только технологического прогресса, но также общественной стратификации и социального самоопределения. Пытаясь охарактеризовать роль субъективных качеств человека в современном обществе, М.Кастельс отмечает, что "новая власть заключена в информационных кодах и в репрезентативных образах, вокруг которых общества организуют свои учреждения, а люди строят свою жизнь и определяют свое поведение; эта власть сосредоточена в человеческом сознании" [45]. Мощь подобных репрезентативных образов сегодня настолько велика, что уже не имущественное положение или социальное происхождение фиксирует принадлежность человека к тому или иному классу, а его представление о собственном месте в обществе в значительной мере определяет те ступеньки, которых он сможет достичь в социальной иерархии. Выше мы уже обращались к формулировке П. Дракера, считающего, что современные "работники интеллектуального труда не ощущают (курсив мой. -- В.И.), что их эксплуатируют как класс" [46], эта идея исполнена глубокого смысла. В той же степени, в какой справедливо подобное утверждение, верен и тезис о том, что собственно постэкономические отношения развиваются лишь в среде тех людей, которые ощущают себя постматериалистами и действуют как постматериалисты. Достигнув некоторого уровня благосостояния, человек может лишь подготовить исходные предпосылки формирования постматериалистической мотивации и не обязательно станет постматериалистом; восприняв же постматериали
стическую систему ценностей и действуя в соответствии с ней, он получает реальную возможность войти в высшую страту нового общества и достичь высокого уровня благосостояния, даже не стремясь к этому излишне упорным образом.
Описанная ситуация может показаться воплощением растущих возможностей человека в постэкономическом обществе. Такое впечатление ошибочно. Постэкономическое общество открывает широкие, практически безграничные перспективы перед теми, кто разделяет постматериалистические цели и ставит основной своей задачей совершенствование собственной личности. Однако в большинстве своем это доступно лишь людям, отличающимся высокой образованностью и приверженным идеям прогресса знания. Не имея достижение материального богатства своей целью, они тем не менее будут производить те уникальные блага, которые окажутся залогом процветания общества, и в силу этого им будет доступна все большая часть общественного достояния. По мере того как наука будет становиться непосредственной производительной силой, роль этого класса будет усиливаться. Однако совершенно очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга гораздо больше, чем принимающее любые масштабы вещное материальное богатство; более того, эта способность не может быть приобретена мгновенно, она в значительной мере заложена на генетическом уровне и не подлежит радикальной коррекции. Таким образом, новый высший класс станет достаточно устойчивой социальной группой, и по мере того как он будет рекрутировать наиболее достойных представителей прочих слоев общества, потенциал этих групп будет лишь снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, где в периоды кризисов предприниматель мог легко разориться и вернуться в состав класса мелких хозяйчиков, в данном случае исключена, ибо раз приобретенные знания способны только совершенствоваться, а утраченными быть практически не могут. Поэтому, на наш взгляд, сегодня существуют достаточные основания для предположения, что формирующееся общество (во всяком случае на начальном этапе) будет характеризоваться жестко поляризованной классовой структурой, способной вызвать к жизни противоречия более острые, нежели те, которыми сопровождались предшествующие ступени общественной эволюции.
[43] - См.: Lipietz A. Towards a New Economic Order. Cambridge, 1992. P. 35.
[44] - См.: Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. L.-Thousand Oaks, 1994. P. 160-161.
[45] - Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 2: The Power of Identity. Maiden (Ma.)-0xford (UK), 1997. P. 359.
[46] - Drucker P.F. The New Realities. Oxford, 1996. P. 23.
Революция интеллектуалов
Современные развитые общества сложились как индустриальные системы к началу нашего столетия. Наиболее передовые в то время страны -Великобритания и США -- имели исключительно высокие показатели социального неравенства, и основными полюсами богатства и бедности были промышленники и финансисты, с одной стороны, и представители рабочего класса, с другой. В течение второй половины прошлого века промышленный класс в США устойчиво наращивал свою долю в национальном богатстве: так, в 1860 году 10 процентов его представителей владели 40 процентами совокупного богатства страны; в 1890 году 12 процентов наиболее состоятельных американцев имели в своей собственности уже 86 процентов национального достояния[47]. Интересен состав и общие характеристики высшего класса американского общества первой половины XX века. Во-первых, эта социальная группа включала в себя выходцев из различных общественных слоев (в 1900 году 13 процентов ее представителей были иммигрантами, 25 процентов происходили из сельских районов и около 20 процентов представляли новые промышленные регионы США -Запад и район Великих озер[48]). Во-вторых, большая часть миллионеров (и это положение сохранялось вплоть до конца 70-х[49]) не сами создали свое состояние, а главным образом унаследовали его от родителей или родственников, имея своей заслугой лишь его преумножение; данный факт безусловно свидетельствует о весьма постепенном характере обогащения в индустриальную эпоху.
В-третьих, в это время подавляющее большинство лиц, занимавших высшие посты в корпоративной иерархии, либо сами были предпринимателями-собственниками, либо управляли семейными состояниями (в совокупности эти две категории составляли до 66 процентов высшего менеджмента) [50].
Таким образом, в начале нашего столетия потенциал снижения имущественного неравенства в США оставался весьма значительным; он основывался на возможности появления множества новых предпринимателей, в частности, выходцев из провинции и из числа иммигрантов, на возвышении класса менеджеров, распылении капитала в результате расширения круга акционерных предприятий и, что весьма существенно, на резервах повышения оплаты квалифицированного труда, явно недооцененного в годы расцвета индустриального строя. Все эти возможности вполне реализовались в период, последовавший за Великой депрессией 1929-1932 годов. Если до этого заработки промышленных рабочих росли очень быстро ввиду появления новых трудоемких отраслей, прибыли которых обогащали
[47] - См.: Davidson J. D., Lord William Rees-Mogg. The Sovereign Individual. N.Y., 1997. P. 208.