Он пытался утвердить свою индивидуальность эксцентричными идеями. Он был пацифистом, теософом, астрологом, спиритуалистом, оккультистом и вегетарианцем. По-видимому, тот факт, что он мог разделять с другими на худой конец свои странные идеи, был, вероятно, самым важным и единственным фактором в сохранении им душевного здоровья. Ибо в этих ограниченных областях он порой был способен быть вместе с другими, с кем он разделял свои идеи и странные переживания. Подобные идеи и переживания способствуют изоляции человека от его собратьев в нашей нынешней западной культуре и, если они в то же самое время не служат втягиванию его в небольшую группу сходных "эксцентриков", его изоляция чревата переходом к психотическому отчуждению. Например, его "схема тела" простиралась за пределы рождения и смерти и размывала обычные ограничения времени и пространства. У него были всевозможные "мистические" переживания, при которых он чувствовал себя соединенным с Абсолютом, с Единой Реальностью. Законы, по которым, как он тайно "знал", управлялся этот мир, были всецело магическими. Хотя он и был по профессии химиком, "истинно" он верил не в законы химии и вообще науки, а в алхимию, черную и белую магию и астрологию. Его "я", только частично реализованное во взаимоотношениях с людьми, разделявшими его взгляды, становились все более и более захваченным миром магии, частью которого оно само являлось. Объекты фантазии или воображения подчиняются магическим законам, они имеют магические, а не реальные взаимоотношения. Когда "я" все больше и больше участвует в фантастических взаимоотношениях и все меньше и меньше - в прямых реальных, оно теряет при этом свою собственную реальность. Оно становится, как и объекты, с которыми связано, магическим фантомом. Под этим подразумевается, что для подобного "я" все что угодно становится возможным, безоговорочным, тогда как в реальности любое желание должно быть рано или поздно обусловленным и конечным. Если же это не так, "я" может быть кем угодно, где угодно и жить в какое угодно время. В случае с Джеймсом мы подбираемся к сути. "В воображении" росло и набиралось фантастических сил (оккультных, магических и мистических) убеждение - характерно смутное и неопределенное, но тем не менее вносящее вклад в идею,-что он не просто Джеймс из данного времени и пространства, сын таких-то родителей, но кто-то очень особый, имеющий чрезвычайную миссию, вероятно перевоплощение Будды или Христа.
Истинное "я", более не привязанное к бренному телу, становится, так сказать, "сфантазированным", улетучившимся и превратившимся в переменчивый фантом собственного воображения индивидуума. Кроме того, изолированное защитными средствами от опасностей снаружи, ощущаемых как угроза его индивидуальности, "я" теряет ту непрочную индивидуальность, которую оно уже имеет. Более того, уход от реальности приводит в итоге к собственного обеднению "я". Его всесилие основывается на бессилии. Его свобода действует в вакууме. Его деятельность лишена жизни. Оно становится иссушенным и мертвым.
В мире своих снов Джеймс переживал самого себя еще более одиноким в некоем опустошенном мире, чем наяву. Вот несколько фрагментов его сновидений:
1) Я обнаружил себя в какой-то деревушке. Я осознал, что она брошена: в ней стоят одни развалины, нет ни следа жизни...
2) ...Я стоял посреди некоей бесплодной равнины. Она была абсолютно плоская. В окоеме не было видно никаких проявлений жизни. Трава едва пробивалась. Ноги у меня увязли в грязи...
3) ...Я находился в уединенном месте среди камней и песков. Я из-за чего-то туда убежал. Теперь я пытался вернуться куда-то, но не знал, в какую сторону идти...
Трагическая ирония состоит в том, что даже в самом конце тревоги не избежать, тогда как любая тревога становится еще более мучительной из-за вливания во все переживания - и наяву, и во сне -постоянного ощущения небытия и мертвенности.
"Реальным" может быть "я" только в связи с реальными людьми и вещами. Но оно боится, что будет поглощено или проглочено при любых взаимоотношениях. Если "я" начинает играть лишь с объектами фантазии, пока ложное "я" устраивает дела с миром, во всех элементах переживания происходят всевозможные глубокие феноменологические изменения.
Таким образом, мы уже достигли той точки, где "я", будучи трансцендентным, пустым, всесильным и по-своему свободным, начинает становиться всем, кем угодно, в фантазии и никем в реальности.
Такое "я" связано в первую очередь с объектами своих собственных фантазий. Будучи тем самым "я"-в-фантазии, оно становится фактически улетучившимся. В ужасе от вверяемости себя предметной стихии, оно стремится сохранить свою индивидуальность. Но, уже не привязанное к факту, к обусловленному и определенному, оно оказывается в опасности потерять то, что превыше всего стремилось сберечь. Теряя обусловленное, оно теряет индивидуальность;
теряя реальность, оно теряет возможность действенно пользоваться в мире свободой выбора. Убегая от угрозы убийства, оно становится мертвым. Индивидуум теперь уже не может переживать мир так, как переживают его другие люди, хотя может по-прежнему знать, каков он для других, если уж не для него. Но непосредственное ощущение реальности этого мира нельзя поддержать с помощью системы ложного "я". Более того, система ложного "я" не может подвергнуть реальность испытанию, поскольку проверка реальности требует собственного ума, который может выбирать наилучшие из альтернатив и т. п., и именно недостаток собственного ума делает ложное "я" ложным.
Когда переживание из внешнего мира просачивается к внутреннему "я", это "я" не может больше ни переживать, ни давать выражение своим собственным желаниям социально приемлемым образом.
Социальная приемлемость становится чистым трюком, методом. Собственный взгляд на вещи, смысл, который они имеют для человека, его чувства, их выражение теперь, вероятно, становятся по крайней мере странными и эксцентричными, а то и причудливыми и безумными. Такое "я" становится все более и более запечатанным внутри своей собственной системы, тогда как адаптация и в конечном итоге приспособление к изменяющимся переживаниям проводятся ложным "я". Система ложного "я" явно весьма гибка: она работает с новыми людьми и приспосабливается к изменяющейся обстановке. Но "я" не идет нога в ногу с изменениями в реальном мире. Объекты его фантастических взаимоотношений остаются теми же основными фигурами, хотя они подвергаются модификации, к примеру в направлении большей идеализации, или у них становятся сильнее выражены черты преследователя. Нет и мысли, чтобы проверить, испытать, исправить эти фантомные фигуры (имаго) с точки зрения реальности. В сущности, сделать это нет возможности. Теперь "я" индивидуума не предпринимает попыток воздействовать на реальность, чтобы произвести в ней реальные изменения.
В то время как "я" и его имаго подвергаются описанньм выше модификациям, система ложного "я" испытывает параллельные изменения.
Вспомним изначальное положение, которое схематично можно представить таким образом:
"я" (тело-мир)
Тело есть niveau системы ложного "я", но эта система задумана индивидуумом для овеществления и распространения за пределы чисто телесной деятельности. Она состоит в большой мере из всех тех аспектов "бытия", которые внутреннее "я" отвергло как не выражающие его. Таким образом, как в случае с Джеймсом, тогда как "я" удаляется во все более и более исключительно фантастические взаимоотношения и к "отстраненному", безучастному наблюдению дел ложного "я" и других, система ложного "я", по ощущениям, вторгается все дальше и дальше, все глубже и глубже в бытие индивидуума, пока практически все не воспринимается как принадлежащее этой системе. Джеймс в конечном итоге едва ли мог воспринять какой-либо объект зрением, слухом и, особенно, осязанием , да и делать что-либо без участия своих чувств - значит быть "не самим собой". Мы уже приводили несколько примеров. Их можно умножать до бесконечности, поскольку именно таким образом он переживал свои действия дома, на работе и в кругу друзей. Воздействие такого образа бытия на природу системы ложного "я" можно теперь подытожить следующим образом:
1) система ложного "я" становится все более и более обширной;
2) она становится более автономной;
3) она становится "тревожимой" принудительными поведенческими фрагментами;
4) все принадлежащее ей, становится все более и более мертвым, нереальным, ложным и машинальным.
Отделение "я" от тела и тесная связь между телом и другими предоставляют себя психотическому положению, в котором тело понимается не только как действующее для подчинения другим и их задабривания, но как находящееся в фактическом владении других. Индивидуум попадает в положение, где чувствует не только то, что его восприятие ложно, поскольку он постоянно смотрит на вещи глазами других людей, но и то, что опи надувают его, поскольку смотрят на мир его глазами.
Джеймс почти дошел до этой точки. Он уже почувствовал, что мысли у него в "мозгу", как он это всегда выражал, в действительности не его. Большая часть его интеллектуальной деятельности являлась попыткой овладеть своими мыслями, подвести мысли и чувства под его контроль. Например, жена дает ему на ночь чашку молока. Не задумываясь, он улыбается и говорит: "спасибо". Тотчас хе его охватывает отвращение к самому себе. Его жена действовала просто машинально, и он ответил с точки ;рения той же самой "социальной машинерии". Разве он хотел молока? Разве ему хотелось улыбаться? Разве ему хотелось говорить "спасибо"? Нет. Однако он все это сделал.
* Связь расщеплений в бытии человека с различными модальностями органов чувств остается понятой весьма неадекватно.
Ситуация, с которой сталкивается индивидуум в положении Джеймса, критическая. Он в большой мере стал нереальным и мертвым. Реальность и жизнь больше уже яе могут прямо ощущаться или переживаться, хотя ощущение этой возможности не потеряно. У других есть реальность и жизнь. Реальность и жизнь существуют, вероятно, в Природе (более конкретно, в теле Матери-Природы), или их можно ухватить в определенных типах переживания: их можно вновь обрести благодаря интеллектуальной дисциплине и контролю. Однако "я" наполнено ненавистью в своей зависти к богатой, яркой и изобильной жизни, которая всегда повсюду: всегда -там, никогда - здесь. Такое "я", как мы сказали, пусто и сухо. Можно назвать его оральным "я", поскольку оно пусто и к тому же стремится и боится быть наполненным. Но его ораль-ность такова, что оно никогда не может быть насьпцено никаким количеством пития, поедания, жевания и глотания. Оно ничего не способно включить в себя. Оно остается бездонной бочкой, зияющей утробой, которую никогда не наполнить. Во влажном мире оно не сможет утолить жажду. Чувство вины, которое могло бы возникнуть, если бы можно было проглотить и уничтожить мир (в некотором смысле) как пищу, для созидательных целей, возникнуть не может. Такое "я" пытается уничтожить мир, превращая его в прах и пепел, но не усваивая его. Его ненависть сводит объект на нет, но его не переваривает. Таким образом, хотя "я" опустошено и отчаянно завидует доброму (жизни, реальности), которое, как оно воображает, пребывает в других,
оно должно скорее уничтожать его, чем принимать. Оно становится вопросом "получения" жизни и реальности некоторым образом, который не приведет в итоге к истреблению "я". Но разрушение реальности и тайное ее приобретение к этому времени являются в основном магическими процедурами. Такие магические способы тайком приобрести реальность включают в себя следующие:
1) прикосновение;
2) копирование, имитирование;
3) магические формы кражи.
Индивидуум может даже получить некоторую степень уверенности, если сможет вызвать у себя непосредственное впечатление реальности у других. (Такие методы иллюстрируются случаем Розы -см. с. 159 и дальше.)
Дополнительная попытка пережить реальные жизненные чувства может быть совершена, если человек подвергнет себя сильной боли или заставит себя испытать ужас. Так, одна шизофреничка, имевшая обыкновение тушить сигареты о тыльную сторону ладони, нажимать что есть сил большими пальцами на глазные яблоки, медленно выдирать волосы и т. п., объяснила, что занимается подобными вещами для того, чтобы пережить что-нибудь реальное. Очень важно понять, что эта женщина не добивалась мазохистского удовлетворения, не была она и анестетичной. Ощущения у нее были не слабее нормы. Она могла чувствовать все, кроме жизни и реальности. Минковский сообщает, что одна его пациентка по сходным причинам подожгла свою одежду. Безучастная шизоидная личность может "искать приключений", добиваться крайне глубокого волнения, ставить себя в крайне рискованные положения, чтобы "напугать себя до жизни", как выразился один пациент. ("О ты, дочь эфира, явись ко мне из отцовских садов, и если не можешь пообещать мне бренного счастья, испугай, О испугай мое сердце еще чем-нибудь"-Фридрих Гельдерлин.) Однако эти попытки ни к чему не могут привести. Как выразил это Джеймс, почти что словами просителя Кафки: "Реальность удаляется от меня. Все, до чего я дотрагиваюсь, все, о чем я думаю, все, с кем я встречаюсь, становятся нереальными, как только я приближаюсь..."
При прогрессирующей потере реального присутствия другого и, следовательно, потере ощущения "меня-и-тебя-вместе", или мыйности, женщины могу"т стать более пугающими и зайти дальше, чем мужчины. Последняя надежда на прорыв к тому, что Бинсвангер называет дуальным образом бытия-в-мире, может быть достигнута через гомосексуальную привязанность, или последняя любовная связь может быть с другим в виде ребенка или животного. Босс [9] описывает роль, которую одна форма гомосексуальной любви играла у мужчины, чьи "я" и мир при его изоляции стали сжаты и сужены:
"Это человеческое существо, в котором даже "череп и сердечная мышца" сжаты, все меньше и меньше способно "дотянуться" до расширяющей и углубляющей экзистенциальной полноты любовного союза мужчины' и женщины. Оно уже не может достичь "небесного блаженства", "страсти и озарения", которые некогда означала для него любовь к кузине. Первый шаг в процессе все возрастающего опустошения его существования состоял в том, что женщина потеряла свою любовную прозрачность, будучи совершенно отличающейся от него. далеким "чужеземным" полюсом существования; потом она оказалась за "чертой оседлости", потом "миражем", затем она представляла собой "неперевариваемую пищу" и в конце концов полностью выпала из рамок его мира. Когда прогрессирующая шизофрения "истощила его мужественность", когда большинство его собственных мужских чувств "исчерпалось", он внезапно и впервые в жизни почувствовал тягу "открыться" определенной форме гомосексуальной любви. Он описывал весьма красочно, как в этой гомосексуальной любви он преуспел в переживании по крайней мере половины полноты существования. Ему не пришлось очень сильно "напрягаться", чтобы достичь такой полуполноты: существовала не очень большая опасность "потерять себя" и "исчерпаться" в беспредельности на такой ограниченной глубине и ширине. Наоборот, гомосексуальная любовь смогла "пополнить" его существование "до целого человека"".
Босс считает, по-моему, правильно, что "...такое наблюдение бросает новый свет на важное утверждение Фрейда о том, что гомосексуальные склонности регулярно встречаются у всех параноиков. Фрейд считал, что такая гомосексуальность является причиной развития мыслей о преследовании. Однако мы не видим в обоих феноменах -в такого рода гомосексуальности и в идеях преследования - ничего, кроме двух параллельных форм выражения одного и того же сжатия и разрушения человеческого существования, а именно две разные попытки вновь обрести утерянные части своей личности".
Индивидуум находится в мире, в котором он, словно некий кошмарный Мидас, умерщвляет все, к чему приближается. Существуют, вероятно, только две дополнительные возможности, открытые для человека на такой стадии:
1) он может решиться "быть самим собой" несмотря ни на что, или
2) он может попытаться убить свое "я". Оба эти проекта, если их довести до конца, вероятнее
всего, приведут в итоге к явному психозу. Мы рассмотрим
их отдельно.
Индивидуум, чья система ложного "я" осталась нетронутой или не опустошилась под атаками со стороны "я" или из-за накопления временных фрагментов инородного поведения, может представлять собой кажимость полной нормальности. Однако за этим здоровым фасадом внутренний психотический процесс может продолжаться -тайно и безмолвно.
Явно нормальные и успешные попытки приспособления и адаптация индивидуума к обычной жизни начинают восприниматься его истинным "я" как все более и более позорное и (или) смехотворное притворство. Pari passu его "я", при собственных сфантазированных взаимоотношениях, стало все более и более улетучивающимся, свободным от случайностей и необходимостей, обременяющих его как объект среди других в этом мире, где, как оно знает, оно вверит себя бытию в данное время и в данном месте, будет подвержено жизни и смерти и внедрено в данную плоть и данные кости. Если "я", вот так улетучившееся в фантазию, теперь охватывает желание убежать из своей заколоченнос-ти, прекратить притворяться, стать честным, открыться, показаться и позволить себе быть узнанным без двусмысленностей, можно стать свидетелем начала острого психоза.
Подобная личность, хотя и здоровая снаружи, постепенно становится больной внутри. Случаи такого рода могут представлять собой при поверхностном осмотре трудную задачу, поскольку, обозревая "объективную" историю, можно не найти объяснимых сокрушительных стрессов или, даже при ретроспективном взгляде, хоть каких-то очевидных указаний на то, что такой ход событий угрожал человеку. Только когда удается выведать у самого индивидуума историю его "я", а не т о, чем обычно является при таких обстоятельствах психиатрическая история, историю системы ложного "я", его психоз становится понятен.
Ниже приведены два описания совершенно обыденных, знакомых каждому психиатру психозов, начавшихся "ни с того ни с сего", данные "снаружи". С такой точки зрения они должны остаться трудными для понимания.
Молодой человек двадцати двух лет считался родителями и друзьями совершенно "нормальным". Будучи в отпуске у моря, он отправился в море на лодке. Его подобрали несколько часов спустя, дрейфующего далеко от берега. Он оказал сопротивление спасателям, говоря, что потерял Бога и отправился в океан Его искать. Этот инцидент обозначил начало явного психоза, потребовавшего госпитализации на несколько месяцев.
Мужчина пятидесяти с небольшим лет, не имевший прежде никаких проблем с "нервами", по крайней мере насколько знала жена, и казавшийся ей, до начала тяжелого психоза, абсолютно "обычным", жарким летним днем отправился с женой и детьми на пикник на берег реки. После еды он полностью разделся, хотя поблизости находились другие отдыхающие, и вошел в воду. Это, вероятно, было не более чем необычно. Зайдя в реку по пояс, он окатился водой. Теперь он отказывался выходить, говоря, что крестил себя водой от своих грехов, которые заключались в том, что он никогда не любил жену и детей, и что он не оставит воду, пока не очистится. В конце концов его вытащила из реки полиция и поместила в психбольницу.
В обоих этих случаях -ив других, описанных повсюду,-душевное здоровье, то есть внешне "нормальный" облик, одежда, моторное и вербальное поведение (все наблюдаемое) поддерживались системой ложного "я", в то время как "я" становилось все более и более вовлеченным не в мир, каков он есть, а в мир, каким его видит "я".
Совершенно уверен, что огромное количество "лечений" психотиков заканчивается тем, что пациент решает, по той или иной причине, еще раз сыграть в здорового.
Далеко не необычно для деперсонализированных пациентов, будь то шизофреники или нет, говорить об убийстве их "я", а также о потере или краже их "я".
Подобные заявления обычно называют маниями, но если это мании, то это мании, содержащие экзистенциальную истину. Их нужно понимать как заявления, которые буквально верны в компетенции индивидуума, который их делает.