на меня по ошибке, Я думаю. Я надеюсь. Люди тяжелые.
Здесь становится все трудней и трудней. Я напугана.
Если я выйду отсюда, может стать еще ужасней. Снаружи будет еще больше людей. Они полностью меня раздавят, Ибо они, по-моему, еще тяжелее,
чем здешние. Вскоре здешние люди станут наступать на меня
(думаю, по ошибке) так часто, что
от меня не много останется
и я стану частью пещерной стены. Тогда я буду эхом и тенью
вместе с другими здешними людьми,
ставшими эхом и тенью.
181
Я уже не очень сильна.
Я напугана.
Снаружи для меня нет ничего.
Люди ТАМ больше, и они будут заталкивать меня
обратно в пещеру. Людям снаружи я не нужна. Людям здесь я не нужна. Мне все равно.
Стены пещеры такие твердые и шершавые. Вскоре я стану их частью, тоже твердой и Неподвижной. Такой твердой.
Здешние люди наступают на меня, причиняя боль, но они не хотят наступать на меня, происходит это просто по ошибке,
Я думаю, я надеюсь.
Было б интересно увидеть, на что я похожа.
Но я никак не могу попасть в тот луч света, что проникает в пещеру, поскольку люди не дают мне пройти -по ошибке, я думаю,я надеюсь.
Но было бы ужасно увидеть, на что я похожа.
Поскольку тогда я бы увидела, что похожа на других здешних людей.
А я не похожа.
Я надеюсь.
Выровняйте стены этой пещеры! Выровняйте все их жестокие кромки, Что впиваются мне в члены и их режут. Впустите в пещеру свет. Вычистите ее! Выгоните эхо и тени! Заглушите ропот людей! Взорвите пещеру! Динамитом!
Нет, я не... еще нет.
Подождите, пока я в этом углу не встану.
Так, я иду.
Вот, я на тебя наступила,
и на тебя, на тебя, на тебя!!! Чувствуешь мой каблук? От пинка страдаешь? Ха! Теперь на тебя наступаю! Ты плачешь? Хорошо.
Бутылка стала пещерой с жестокими кромками, которые впиваются в ее члены и их режут, населенной преследующими тенями и эхом, которых она, в свою очередь, преследует.
Однако она по-прежнему боится оставить эту пещеру, даже со всеми сопутствующими ей ужасами, ибо только в пещере, по ее ощущениям, она может сохранить хоть какое-то чувство индивидуальности.
Вот! Вот нет никакой пещеры.
Она исчезла.
Но когда я вышла?
Не могу себя найти.
Где я?
Потерялась.
Знаю лишь, что я холодна,
еще холоднее, чем в пещере. Холодна, так холодна. А люди -они прошли по мне,
словно меня и не было среди них - по ошибке, я думаю. Я надеюсь. Да, мне нужна пещера. Там я пойму, где нахожусь. Смогу ощупывать в темноте
и ощущать стены пещеры. А люди там пойдут, что я -там,
и наступят на меня по ошибке, Я думаю, я надеюсь. Но снаружи... Где я?
В конечном счете, вероятно, никогда нельзя говорить, что "я" совершенно потеряно или разрушено, даже у самого "разложившегося гебефреника", если воспользоваться соответствующим жутким термином Г. С. Салливана. Все еще есть "Я", которое не может найти "себя". "Я" не перестало существовать, но оно лишено субстанции, развоплощено, ему не хватает свойства реальности, и у него нет индивидуальности, у него нет никакого подходящего "себя". Заявление, что "Я" не хватает индивидуальности, может показаться противоречивым, но, видимо, это так. Шизофреник либо не знает, кем или чем он является, либо стал чем-то или кем-то иным, а не самим собой. Во всяком случае без такого последнего клочка или кусочка "я" психотерапия "Я" любого рода будет невозможна. По-видимому, нет достаточных оснований считать, что не существует такого последнего клочка у любого пациента, который может говорить или, на худой конец, совершать какие-то составные движения.
Мы к тому же видим, в случае Джоан, что именно свою индивидуальность она наиболее отчаянно желала сохранить. Однако она ощущала, что или не может, или не должна, или не смеет быть самой собой как воплощенной личностью. Проблемы характерного для нее достижения ощущения вины, ее разъединения, природы ее системы ложного "я" и ее ненадежно установленной способности отличать свое бытие от других тесно взаимосвязаны.
"Каждый должен быть способен посмотреть назад, в свои воспоминания, и удостовериться, что у него была мать, которая его любила, всего его -даже его мочу и кал. Он должен удостовериться, что мать любила его просто за него самого, а не за то, что он может сделать. Иначе он чувствует, что не имеет права существовать. Он чувствует, что никогда не должен был рождаться.
Неважно, что случится с этим человеком в жизни, неважно, сколько боли он причинит, он всегда может посмотреть назад и почувствовать, что его можно любить. Он может любить самого себя, и его нельзя сломать. Если он не может опереться на это, он может быть сломан.
Ты можешь быть сломан, если ты уже расколот на части. Пока мое младенческое "я" не любили, я была расколота на части. Полюбив меня как младенца, вы сделали меня целой".
И опять-таки: