- А чего им радоваться?! - с досадой в голосе сказал Степанюк. - Я целый год рвался до дому, а побыть пришлось не больше часу. Не успел обнять матку, приголубить сестричек, как польские уланы тут как тут.
Если б не добрый конь, сидеть бы сейчас мне в польском лагере. А нашим приятелям, - кивнул на мадьяр, - дорога до дому дальняя! Только на днях мы вместе тешили душу, что возьмем Львов, двинем за Карпаты, и вдруг осечка! От они и закручинились.
- Понятно, - сочувственно почесал за ухом фуражир, потом помог Ковачу взвалить мешок с зерном на спину и дружелюбно похлопал его по плечу. Шагай, камрады, только, чур, не горевать! Рано ли, поздно ли, а до Венгрии мы доберемся. Нет такого закона, чтоб лишать человека родины!
Месарош поглядел на фуражира и сказал глухим голосом:
- Закона такого нет, но есть Хорти. Эта кровавая собака никогда не пустит нас добром на родину! И выходит, фуражир, что без боя, без драки не видать нам Венгрии...
Жариков не ответил, только шумно вздохнул, устало опустился на мешок с зерном и принялся свертывать цигарку.
...На дороге появились бойцы из боевого охранения.
Ульрих вскочил с попоны, разостланной под деревом, и поспешил всадникам навстречу. Он внимательно выслушал донесение гонцов о появлении противника и приказал вызвать командиров пулеметных эскадронов.
Командиры Слива и Эберлинг ждать себя не заставили и пришли одновременно.
- Наглеют паны! - зло сказал Ульрих. - Надо встретить огоньком, да чтоб с треском, с грохотом!
Отпустив командиров, комбриг приказал поднимать эскадроны.
Вскоре ночную тишину прошила пулеметная очередь.
А немного погодя вся окрестность загрохотала, заохала, словно над нею разразился ураган. Это бойцы Сливы и Эберлинга хлестнули свинцом со всех тачанок по авангарду польской конницы.
Котовцы стали проворно выезжать на дорогу и строиться. Жариков быстро погрузил с ездовым остаток овса на повозку и вместе с каптенармусом Карпом Цопу погнал эскадронный обоз к ближнему лесу.
Повозка Жарикова заскрипела в потемках. Вахмистр Митрюк долго прислушивался к этой музыке, потом покрутил головой и с нескрываемой досадой процедил сквозь зубы:
- Стареет фуражир. Пора ему, байбаку, на печку.
Еще вчера наказывал, чтобы размочил каруцу [Повозку (молд.)] в болоте, так разве он послушал, хаймана [Бродяга (молд.)]? А теперь возьми его за рупь двадцать!..
Хромающая повозка фуражира, удаляясь по дороге к лесу, будто и впрямь приговаривала: "Рупь двадцать...
Рупь двадцать..."
Конница противника, обстрелянная ураганным огнем пулеметных эскадронов, остановилась и отошла в сторону своей пехоты. Это были уланы генерала Карницкого, с которыми котовцы не раз уже скрещивали сабли.
От захваченного дозора улан котовцы узнали, что Карницкий был намерен обойти бригаду с тыла и уничтожить в ночном бою. Весть эта была встречена в эскадроне Девятова взрывом хохота.
Котовцы выдвинули в сторону противника свой пеший дивизион, а сами тронулись вдоль линии фронта на помощь пехотным полкам соседней дивизии.
3
Стояли последние дни августа, но было еще полетнему тепло. Котовцы вели бои с переменным успехом на берегах Буга, в районе Буска, Красне.
В один из таких летних дней в бригаду вернулся Котовский. Встреча с комбригом произошла на марше.
При въезде в небольшое село в хвосте бригадной колонны неожиданно послышался бойкий окрик:
- Держись влево! Гей, не убейсь!
Это покрикивал пулеметчик Николай Дубчак. Он гнал краем дороги пулеметную тачанку, в которой сидел Котовский.
Ездовой тачанки пристроился у ног комбрига и держал обеими руками его дорожный баул и еще какие-то свертки.
- Братва, комбриг едет! - закричал помощник батарейного командира Яков Продан. - Истинный бог, Котовский.
Весть о приезде комбрига мгновенно пронеслась по рядам колонны, и вся масса всадников круто повернулась в седлах. Дубчак, словно заправский лихач, держал вожжи на вытянутых руках и с важным видом гнал тройку серых в яблоках во весь дух.
Ульрих поднял руку, и колонна остановилась.
Кто-то восторженно гаркнул:
- Ура Котовскому! Жить ему сто лет, нашему комбригу!!
Торжественный, исторгнутый из глубины души возглас подхватили сотни людей.
- В самую пору, Григорий Иванович! - радостно вскричал взводный Василаки и, выехав из строя, поскакал следом за тачанкой.
Примеру Василаки последовали старейшие соратники Котовского, которые сражались рядом с ним еще в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Это были Скутельников и Слива, Митрюк и Руснак, Сербу и Воронянский, Зибреев и Сорочан и многие другие его земляки-бессарабцы.
Стихийно возникший эскорт последовал за тачанкой до середины колонны. Там вся кавалькада остановилась.
Котовский поднялся с сиденья и встал во весь рост. Заметно утомленный, запорошенный пылью, он приветливо помахал рукой Ульриху, командиру первого полка Кучмию, улыбнулся командиру второго полка Криворучко.
На улице собралась большая толпа галичан. Мужики, бабы, молодежь и ребятишки обступили тачанку со всех сторон и с восхищением глядели на богатырскую фигуру Котовского.
- Сразу видно, что большой генерал приехал до войска, - прошептал в толпе иссушенный годами белобородый галичанин.
Рядом другой старик, попыхивая фарфоровой трубкой, с затаенной надеждой промолвил:
- Может, еще не допустят панов обратно? Не может того быть, чтоб на шею нам снова сели клятые вороги...
Спрыгнув с коня, Ульрих подбежал к Котовскому, они крепко обнялись.
- А ты все такой же, Миша, - сказал Котовский, отпуская Ульриха, статный, сильный...
Ульрих смущенно улыбался, жадно всматривался в знакомые черты лица Котовского и от волнения не находил слов для выражения охвативших его чувств.
Комполка Кучмий объявил привал и дал команду спешиться.
Кавалеристы поставили лошадей вдоль оград, а сами собрались на дворах, у колодцев, в тени деревьев и наперебой стали обсуждать долгожданное возвращение Котовского. Командиры прислушивались к словам своих бойцов и радовались вместе с ними. А радоваться было чему. Ведь теперь всех их поведет в бой сам Котовский.
Взводный Яблочко отпил у колодца добрую кварту студеной, кристально чистой воды, вытер тыльной стороной ладони губы и задвигал щетками рыжеватых усов: