В то время, как последним словом капиталистической мудрости становится фашистское изуверство, - молодое советское общество всемирно утверждает великие ценности народоправства, демократии.
В то время, как буржуазное государство либо начисто отрекается от лучших заветов всемирно-исторической культуры, либо оскверняет и фальсифицирует их, - страна трудящихся усваивает эти заветы и впервые осуществляет их в полной мере, до конца.
Ромэн Роллан прав: новая Конституция СССР есть воплощение давней человеческой мечты, проведение в жизнь знаменитых и прекрасных идей свободы, равенства и братства.
Эти лозунги провозгласили великие революционеры на заре исторической буржуазной эры.
Что с ними сделал капитализм?
Свобода? Она превратилась в свободу для рабовладельцев, с одной стороны, и в праве свободно умереть с голоду - с другой. Равенство? Оно оказалось псевдонимом эксплуатации, титулом для господствующего меньшинства представлять и подавлять народ в парламенте. Братство? О нем выразительно рассказывают миллионы колониальных рабов, несущих на своих шеях пресловутое бремя империалистического насилия.
Свобода, равенство, братство. Они превратились во всех капиталистических странах в забытые слова, пропавшую грамоту, поддельные векселя. И когда все же внутренняя логика их исторического смысла стала напоминать о себе, потомки их авторов, отбросив их вовсе, выдвинули на опустевшее место новую триаду:
-- Инфантерия, кавалерия, артиллерия.
Но великие идеи имеют свою судьбу. Подлинная сущность демократии, теоретически восстановленная марксизмом-ленинизмом и жизненно воскрешенная в огне Октябрьской социалистической революции, ныне закрепляется, фиксируется, облекается в плоть и кровь нашей советской, сталинской Конституции.
"Пока не уничтожены классы, всякие разговоры о свободе и равенстве вообще являются самообманом или обманом рабочих, а также всех трудящихся и эксплуатируемых капиталом, являются, во всяком случае, защитой интересов буржуазии" (Ленин). Это означает, что подлинной жизненной предпосылкой нелицемерной, реальной демократии является уничтожение классов.
Уничтожение классов - органическая черта, определяющая свойства социализма, социалистического государства. В суровой классовой борьбе, руководимой диктатурой пролетариата, уничтожаются классы в советской стране и создаются предпосылки реальной демократии впервые в истории человечества.
Это не призрачная демократия парламентских драк и банковских кулис, как в мире современного капитализма. Это - не "социализм" с разрешения его превосходительства, как в мире фашистов, оппортунистов, фальсификаторов.
Это - действительно большая и действительно новая эра мировой истории. Ее значимость будет оценена в полной степени лишь впоследствии. Мы можем считать себя счастливыми, что присутствуем при ее рождении.
Проект советской Конституции сочетает в себе критическое усвоение культурного наследия с новой концепцией человеческого общества. Он отнюдь не бестрадиционен - это ясно не только государствоведу. Но вместе с тем он всецело проникнут исторически обоснованным новаторским духом. Он одновременно подводит итоги лучшим достижениям человечества в прошлом и, пролагая новые пути, поднимает историческую целину.
Будучи правовым рефлексом великой социалистической революции, он отображает собою современную социальную структуру нашей страны, как становящегося бесклассового общества, и в то же время создает активную государственную форму дальнейшего общественного развития.
Разумеется, этот документ повсюду и везде будет много, всесторонне изучаться. Все в нем достойно тщательного анализа. Вот глава первая основные начала общественного устройства, присущих социалистическому государству. Вот следующие главы, от второй до девятой, столь четко, тонко и последовательно реализующие принципы ленинско-сталинской национальной политики и превращающие в стройную конструктивную систему сложнейшие структурные принципы многонационального реально демократического государства. Вот интереснейшая глава - десятая, внешне напоминающая соответствующие разделы буржуазно-демократических конституций, но по существу глубоко от них отличная, хотя бы уже одним тем, что она смело ставит и решает проблему свободы, свободы в труде, свободы в творчестве, свободы в реализации великой идеи. Вот и характерная статья 126, впервые в советских конституционных документах так рельефно подчеркивающая ведущую роль коммунистической партии, являющейся "передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя" и представляющей "руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных".
Да, много и всесторонне надлежит еще изучать этот замечательный документ мирового резонанса, в каждом атоме которого светится социалистический гуманизм, чувствуется сталинская эпоха. Но сейчас, в первом, торопливом отклике хочется прежде всего выразить лишь непосредственную, живую радость: наша родина, наш великий советский народ стали подлинно авангардом человечества, средоточием нового мира - мира свободы, счастья и творчества.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
"Известия", No36(6198), 10 февраля 1937г., с.3
"Гений веков"
проф. Н.Устрялов
I.
Столетие без Пушкина. И нельзя не сказать про него: столетие с Пушкиным. Столетие русской культуры под знаком Пушкина. Физической смертью поэта началась его посмертная жизнь, не менее напряженная и творческая. Посмертная вековая жизнь в нашем общественном бытии, в нашем сознании, в нашей литературе - от Лермонтова и Гоголя до сегодняшнего дня.
Пушкиным насыщены культурно-исторические темы России прошлого века. Но и новый век не прерывает посмертной жизни поэта. Напротив, по всей нашей стране, от края до края, на десятках языках ее, ставших свободными, звучит и славится великое, веселое, беспримерно объединяющее имя Пушкина.
Объединяющее и во времени, и в пространстве. Пушкин - живое воплощение духа культурной традиции. И вместе с тем - живой залог общенародного единства. В этом смысле можно сказать, что Пушкин не проблема: он - аксиома.
Однако бесспорное, как ось русской культуры, историческое явление Пушкина было по содержанию своему, конечно, явлением сложным, многосторонним, бесконечно богатым мотивами. Не случайно окрашивало оно собою различные струи русской общественной мысли, вдохновляло противоположные, взаимно чуждые и враждебные слои русского общества. Известна "борьба за Пушкина", длившаяся у нас многие десятилетия и в отзвуках своих не вполне замолкшая еще и поныне. Пушкина тянули к себе все лагери, все станы. Став классикой, прозвенев бронзой, пушкинское слово не утратило ни живой плоти, ни живой власти. Его стремились превратить в свое знамя и западники и славянофилы, великодержавные националисты и демократические народники, консерваторы и либералы, реакционеры и радикалы. Полвека назад на празднике открытия пушкинского памятника в Москве встретились лицом к лицу И.С.Тургенев с Катковым; встретились, чтобы разойтись. Царское правительство со своей стороны стремилось заклясть и приручить неукротимую память поэта. Но тщетно. Такова логика великих реальностей культуры в условиях раздробленного, несовершенного классового общества: они ускользают от односторонних усвоений. "Односторонность есть пагуба мысли" (Пушкин).
Этого не понимали те немногие представители российской прогрессивной общественности, которые отталкивались от Пушкина, тем самым как бы предавая его, уступая его имя стану реакции. Таков был Писарев в своем разрушении эстетики. Таков был - на нашей памяти - ранний Маяковский в своем временном и быстро изжитом увлечении бестрадиционным новаторством: "...а почему не атакован Пушкин и прочие генералы-классики?"
Но даже и они, воинствующие новаторы, в детской резвости своей атакуя Пушкина, невольно вступали в круг действия его могучего духа. И своими безрезультатными атаками лишь пополняли пушкиниану...
Вспомнить только, каким блистательным, каким прекрасным было истекающее столетие для русской литературы. Сколько великих имен, сколько великих творений! Осматриваясь вокруг себя, поэт жаловался, что "у нас еще нет ни словесности, ни книг", и даже - пусть в порыве досады - мог говорить о "ничтожестве русской литературы". Как странно звучат ныне эти слова! Поистине пушкинский век - век величия и всемирной славы нашей литературы. И только вера в ее будущее мешает его назвать золотым ее веком.
Пушкинский век русской литературы. Это значит, что в нем жив, в нем дышит пушкинский гений.
Но что такое пушкинский гений?
II.
Почти необъятна наша пушкиниана. Все, чего касался Пушкин, становилось историей, и бережно ценим мы каждый ее атом.
И при всем том можем ли мы "определить" пушкинский гений? Всякое определение есть отрицание и ограничение. Существо пушкинского духа есть утверждение. Мы постигаем Пушкина, как постигаем жизнь: мы его "переживаем", мы в него "вживаемся".
Весь он упоен и напоен жизнью. Он был из тех, для кого "видимый мир существовал реально". Он - реалист в глубочайшем смысле слова. Реальностью была для него природа, реальностью - радость, горе, любовь. В глубоком и страстном опыте бытия познавал он радостную осмысленность земного мира. Стихийным, органическим оптимизмом веет от его мироощущения. Не случайно и в трудные минуты жизни всегда манит прикоснуться, прильнуть к Пушкину, вечному спутнику, верному другу сердца и ума. И чем дольше живешь на свете, тем ближе и дороже эти родные созвучия, эти простые и мудрые слова, эти мысли, ясные, как алмаз. И кажется, что с каждым новым касанием к ним открываются в них все новые и новые красоты, и словно все полнее и глубже, с неиспытанной и светлой свежестью ощущения погружаешься в их подвижной, неисчерпаемый смысл: пленительное чудо гения!
И опять-таки меньше всего этот солнечный оптимизм, это легкое дыхание, эти мажорные настроения радости бытия превращались у поэта в какую-либо односторонность. Меньше всего была монотонной и ущербной его целебная радиоактивность. Он умел и страдать, и сомневаться, и ненавидеть. Все краски знала его палитра, ибо все чувства знала его душа. Когда Герцен объявил "грусть, скептицизм, иронию тремя главными струнами русской лиры", - за подтверждением этой мысли он обратился не к кому другому, как к Пушкину: "нет правды на земле, но правды нет и выше". Больше того. Когда сам поэт, оглядываясь назад, оценивал свой жизненный путь, он сказал, что жизнь его "сбивалась иногда на эпиграмму, но вообще она была элегией". Однако и ирония, и эпиграмма, и элегия, все струны и все ритмы, претворенные мощным синтезом, звучали в творческом облике его всеобъемлющей и победоносной гармонией: "я жить хочу, чтоб мыслить и страдать".
Гармония! Еще древние определяли ее, как единство противоположностей. Гераклит Темный, пионер диалектики, "ум великий и могучий" (Гегель), видел в ней сочетание "противоположных напряжений", как в луке и в лире. Гармония в отличие от унисона - богатство мотивов, обилие тем, плодотворная борьба противоречий и их внутреннее, самодовлеющее преодоление.
Можно искать и находить сколько угодно "противоречий" в жизни и творчестве Пушкина. Можно с документами в руках доказывать "расколотость", неустойчивость его сознания и его психики. Но все эти изыскания, порой вполне полезные, не способны отменить основной истины о нем: есть высшая гармония в его "противоречивости" - та "невидимая гармония, которая лучше видимой". Он человечен в своих противоречиях и гармоничен в своей человечности. Не будь он столь "противоречив", не был бы он столь убедителен для нас и столь близок нам теперь, через сто лет.
Он всегда человечен. Человечность, гуманизм - лейтмотив в гармонии пушкинской лиры, неподвижная ось пушкинского самосознания и мироощущения. Гуманизм - аромат пушкинского гения и немеркнущий свет пушкинского дела.
III.
Но гуманизм его не бесплотен и не слащав. Великий реалист, он жил в мире плоти и крови. Он умел распознавать исторические реальности и ценить исторические ценности, условные ценности становления.
Родина, Россия - одна из руководящих тем его раздумий, его творчества.
Сложно, "противоречиво" его отношение к России. Ему ясна безотрадность, порочность современной ему русской действительности. Травимый светской чернью и прикованный к ней роком своего рождения, донимаемый царскими кнутами и пряниками, поэт устремлялся к народной стихии; но и она, в наличном ее бытии, была ему одновременно и близка, и далека, - близка своими чаяниями, своими песнями, далека нищетой и темнотой своей. Так метался он "между пасквилями и дикостью". Родина притягивала и отталкивала его.
Он проклинает "свинский Петербург" и поет ему несравненную, бессмертную славу в "Медном всаднике". Он знает, что "наше современное общество столь же презренно, сколь тупо", и слагает дифирамбы дворянству, ведущему государство слою. Он называет "бессмысленным и беспощадным" русский бунт и объявляет Стеньку Разина "единственным поэтическим лицом русской истории". Он восклицает с горечью свое знаменитое: "чорт догадал меня родиться в России с душой и талантом" - и всей мощью своего творчества, всем жаром гения своего прославляет Россию в веках.
Вспоминается его письмо Чаадаеву:
"...Я далеко не всем восторгаюсь вокруг себя. Как писатель я раздражен, как человек с предрассудками я оскорблен, но клянусь Вам честью, что ни за что на свете я не захотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, как историю наших предков, - такую, как нам Бог ее послал".
Что это? "Фактопоклонство"? Нет, это - мудрый, проникновенный человечный реализм. Реализм, умеющий видеть вещи в их развитии, в их общей связи и тем самым быть не только их зеркалом, но и орудием их преобразования. В отличие от Чаадаева Пушкин не приходил в ужас, в уныние от темных сторон русского прошлого и русской современности. Эти темные стороны не ослепляют его, не мешают ему ценить историческое величие нашего народа и верить в его историческое будущее. Его любовь к родине одновременно зорка и крылата.
Пушкинская философия русской истории - последовательная и патетическая апология динамизма, преобразования, строительства. Недаром медный всадник на невском берегу в глазах уже нескольких русских поколений выглядит цитатой из Пушкина. Мы воспринимаем его образно и музыкально, как пластическое воплощение революционно-государственного порыва.
IV.