Словно по невидимой команде, по всей цепочке руководителей парторганизаций разных уровней были учреждены должности еще одного заместителя, куда стали брать женщин. Многие из руководителей комитетов стремились внимательно изучить пройденный путь большевички Залкинд-Землячки, чтобы перенять ее бесценный опыт. Ее биография стала своеобразным критерием для подбора кадров на должность замов.
Уже в течение месяца новые штатные должности были заняты, о чем доложили в КПК при ЦК ВКП(б). Розалия Самойловна была польщена именно таким вниманием на местах к своей персоне. И тут же приняла решение собрать на совещание всех новоназначенных тружениц КПК.
Вскоре она провела с ними в Москве соответствующие занятия, поручив оперативному подразделению выявить среди них неблагонадежных…
В последний день их пребывания в столице Землячка короткими рублеными фразами поставила задачи, суть которых заключалась в том, чтобы «с ленинской принципиальностью выявлять всякого рода двурушников и отщепенцев». А для этой цели не жалеть ни времени, ни сил.
Среди участниц совещания работниц КПК присутствовала Алла Никитична Новгородцева из Хабаровской краевой партийной организации, которая наивно спросила великую большевичку:
— Розалия Самойловна, мне 28 лет, и у меня есть жених. До недавнего времени он служил в Красной армии, но после тяжелого ранения списан с военной службы и возвратился в Хабаровск. Мы решили пожениться. Но если следовать вашей установке, то на это у нас времени нет. Как же мне поступить?
Землячка пропустила вопрос мимо ушей, ничего не ответив, но ничего и не упустив из виду. Уже после совещания она обратилась с просьбой-приказом к своему референту, недавнему начальнику особого отдела армейского корпуса, так же, как и жених той девушки, получившему тяжелое ранение и списанному с военной службы:
— Разберись, Василий Петрович. Объясни товарищу, что для вас единственной семьей является комитет парт-контроля, и иного вы не мыслите.
Тот побеседовал, разобрался, и… Алла Никитична вскоре оказалась на лесоповале в Мордовии в качестве советского заключенного. Ни о какой семье и мирной семейной жизни измордованная женщина больше не помышляла… Искренность и наивность навсегда исчезли из ее трепетного сердца.
Пока шла Вторая мировая или, как ее привыкли именовать советские люди, Великая Отечественная война, а Розалия Землячка посильно занималась излюбленным делом, свой путь дьявольской голгофы проходили другие палачи, причем одетые не только в эсэсовскую форму. И, как некогда в годы гражданского лихолетья расцветал, поражая воображение, палаческий талант Розалии Самойловны, так и в эти грозовые годы проявлялось черное палаческое начало у других представительниц «слабого» пола. Одна из них — недавняя комсомольская активистка Антонина Макаровна Макарова, прозванная Тонькой-пулеметчицей (наст. Парфенова, после войны носила фамилию Гинзбург), «…ни в какой стране мира не родилась еще женщина, лично убившая полторы тысячи человек», — уверяют читателей О. Багалейша и Е. Сажнева, впервые рассказавшие об этой женщине (см. газету «Сверхсекретные расследования» № 2,2007). Девчонка, вчерашняя школьница, попавшая на войну санинструктором, прошедшая сквозь ад и предательство, видевшая сотни, тысячи бессмысленных смертей своих соотечественников, гонимых на смерть бездарными военачальниками, в какой-то момент она, брошенная на произвол судьбы, оставшаяся в полном одиночестве, сломается и… исполнит свою давнюю заветную мечту: станет пулеметчицей. Не по аналогии ли с легендарной Анькой-пулеметчицей из чапаевской дивизии, чей образ растиражирует советский Агитпроп, сделает его привлекательным, желанным для юных Девчонок с комсомольскими значками на груди. Только вот служить Тонька будет не интересам красных, а интересам черных (или коричневых) нелюдей, и, будучи разоблаченной в 1978 году — через много лет после войны — признается:
— Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключенных на груди был подвешен кусок фанеры с надписью «партизан». Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемет в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке…
И в этом признательном монологе чудятся нотки, характерные для редкой породы землячек демона Смерти, полностью проявляющих свои внутренние порочные свойства в переломные годы истории; втянутые в воронку кровавого месива, они становятся частью, винтиком мясорубки, участницами процесса человекоубиения.
Среди прочих фанатичек, проявившихся в эпоху завоеваний большевизма-социализма, следует упомянуть Марию Леонтьевну Бочкареву(урожденную Фролкову) (1889 —?), командира женского батальона, участвовавшего в охране Зимнего дворца в 1917 году. Женские добровольческие батальоны, которые часто называли «батальонами смерти» (!), были сформированы после Февральской революции. А их участницы отличались фанатизмом и готовностью к самопожертвованию. Сразу же после Октябрьского переворота женские батальоны были разогнаны, потому что даже большевики убоялись эту женскую убийственную страсть убиения. Тогда же Бочкарева была арестована, провела несколько месяцев в тюрьме. После освобождения эмигрировала в США, затем в Великобританию. В августе 1918 года вместе с британскими войсками прибыла в Архангельск, чтобы получить какой-либо командный пост в одной из белых армий, встречалась с Колчаком. Ее попытки вернуться в строй не увенчались успехом, уж слишком страшна была молва о неженских талантах командирши «Батальона смерти», да и время сыграло против нее. Пыталась найти упокоение в набожном смирении, была арестована чекистами.
Дальнейшая судьба Бочкаревой неизвестна, т. к. в последнее время утверждается, что сведения о ее расстреле в 1918 году ошибочны.
Среди чудовищ в юбках особо стоит имя и Евгении Богдановны (Готлибовны) Бош(1879–1925), деятельницы антирусского революционного движения. Социал-демократка с 1901 года, в 1917–1918 годах она была народным секретарем внутренних дел Украины. После участия в массовых казнях ее психика пошатнулась. Занимала второстепенные посты на Кавказе и в Белоруссии. Но, в конце концов покончила жизнь самоубийством.
…И все-таки, кто из «героинь» страшнее: Макарова-Гинзбург, убивавшая по 27 человек в день на протяжении полутора лет, или Землячка, вспарывавшая не одну тысячу тел? А, может, Макарова все же более милосердна: стреляла, «чтоб человек не мучился», а та, другая, — острым ятаганом да по живому, медленно, с дьявольским наслаждением… Риторический и, по сути, бессмысленный вопрос.
И ветеранша революционного движения, известная деятельница партии Залкинд-Землячка, упокоенная на Красной площади, и ее последовательница Макарова-Гинзбург, похороненная в неизвестной могиле после расстрела по решению суда в 1978-м, прошли каждая свою школу жизни, основанную, в общем-то, на одних и тех же принципах. Одна, прошедшая школу революционной борьбы, боролась со своим народом «во имя светлого будущего коммунизма», насаждая советские ценности везде, куда только проникала ее власть. Другая, познавшая советские ценности, активистка и комсомолка, имела и воплотила одну-единственную заветную мечту: стала пулеметчицей. А после волею милостивых обстоятельств вновь обрела статус порядочной советской женщины, строительницы коммунизма, стала добропорядочной матерью и… заслуженным ветераном Великой Отечественной войны, любительницей выступать перед подрастающим поколением — советскими школьниками. Пока не пришла расплата. Дело Антонины Макаровой-Гинзбург в Советском Союзе было последним крупным делом об изменниках Родины в годы Второй мировой. И единственным, в котором ответчицей была женщина. И последним, по которому женщину в советской стране расстреляли.
Одна наказана, в назидание потомкам. Но придет ли наказание для иных? Для тех, кто удостоился чести быть орденоносцами и героями за свои чудовищные злодеяния, и чьими именами названы улицы, на которых живут люди совсем иных поколений?
И даже если наши потомки прозреют и спешно избавятся от палаческих символов жуткой братоубийственной эпохи XX столетия, кто и когда ответит на самый важный вопрос:
— Если некоторым людям и суждено озвереть, то как просыпается в них ген зла?
Чортов ты сын! Ну какой же ты
доблестный рыцарь?
Ты среди белого дня шляешься в этаком
срамном костюме:
Видно ли где, чтобы рыцарь костюм свой
дворянский
Нагло сменил на гуню (и блюстителя речь
справедлива).
Ты иль масон, иль бродяга, иль даже
мормонский учитель…
Всякая революция возникает на базе философии, а не потому, что, когда «верхи не могут, а низы не хотят», вдруг наступает точка кипения, за которой следует переворот как единственно возможная историческая необходимость. «Верхи не могут, а низы не хотят» — это уже философия, но только постреволюционного периода, средактированная партией и советскими историками для отечественной потребительской массы.
Среди дозволенных к прочтению философов в советских учебниках особо стоит имя Гегеля; но лишь потому, что этот претендент на «абсолютное знание» дал краткую формулу победы социализма: тезис + антитезис = синтез. Что при довольно примитивном объяснении означает: введи и распространи в благополучном обществе провокационную антитезу, и в итоге получишь искомый синтез, т. е. то, чего добиваешься, направляя провокационные силы и руководя ими.
На гегелевской научной базе Маркс создал «диалектический материализм»; на базе марксистского диалектического материализма Ленин создал учение о революционной стратегии, особо выделив беспощадный красный террор как основное средство удержания власти. Здесь слово «научный» следовало бы взять в кавычки, поскольку имеет ли философия вообще право именоваться наукой?! А, может, ее следовало бы отнести в разряд литературы особого, специфического жанра, как, скажем, проза и драматургия? Возможно, тогда человечество не становилось бы жертвой философских экспериментов, осуществляемых теми, кто вводит в заблуждение целые поколения, возжелавших то ли в силу особой одаренности бессовестного пророка, то ли в силу своей природной дегенеративности поверить в необходимость изменять общество по науке.
К тому же философия стоит в стороне от литературы лишь по одной причине: в рядах ее служителей — огромное количество претендентов на «абсолютное знание», единоличных мыслителей-мессий, не желающих попадать в разряд прочих писателей творческого бесконечного ряда. Что, в общем-то, выдает в них патологию психической неполноценности или сверхполноценности, если хотите. Еще одним критерием, объединяющим философов в единый ряд, как считают психиатры, является их сексуальное здоровье. Не стану приводить имена и диагнозы, проставленные медиками всякого рода философам, — подобную статистику найти не так уж сложно. Лишь напомню, что «процент сексуальных психопатов среди крупнейших философов мира не опускается ниже 76 %, и это не случайность». Как точно подметил публицист Иван Солоневич, «нельзя себе представить, чтобы черная дыра на том месте, где у нормального человека имеется пол, могла бы не оказать никакого влияния на весь ход мыслей человека, и на его творчество, и на его мироощущение».
И вот теперь мы подошли к тому, что и следует как один из признаков распространения влияния той или иной философии на широкие общественные массы. Что бы вы думали, это могло быть? — Внешний облик, немалую роль в котором играет повседневная одежда.
До массового распространения в русском обществе философии основоположников социализма в моду вошли образы, взятые из отечественной литературы и в первую очередь, образы нигилистов, рассеявшиеся с по-истине широким русским размахом. Благополучная публика начала философствовать, рассуждая в том числе и о судьбах мира; свое собственное благополучие воспринималось как ущербность, а все русское, родное — как неподобающее, гнилостное, постыдное и требующее скорых перемен. Флегматичность и апатичность, характерная нигилистам, а также их вспыльчивость в иные моменты и безапелляционная несдержанность требовала слегка видоизмененного подхода и к внешнему облику. Вскоре детей (базаровых и нигилистов) от отцов (приверженцев классического домостроя) отличает особое небрежение к одежде и к своей внешности. Подрастающее поколение вольномыслящих постепенно тяготеет к второсортной литературе весьма посредственных пишущих людей, которые ухитряются подавать «садизм, мазохизм, эксгибиционизм, фетишизм и прочее под соусом лучших традиций русской литературы: и реалистически и философически» (по Солоневичу).
В то время, когда из русской литературы исчез тип аморфного нигилиста, на страницах книг появился его духовный продолжатель — страдалец социализмом, исполненный террором; черты этих героев своего времени ярко описаны Достоевским в романе «Бесы». Революционное студенчество начала XX века выглядело однотипно: длинноволосые юноши, ведущие бесконечные споры на философские темы и короткостриженные курсистки. И те и те словно презирали всякую «внешность», отвергая условности. При этом оба пола, облаченные в своеобразную революционную униформу — косоворотки — выглядели бесполыми. Зато сразу узнавали своих, входящих в революционные кружки и секты со строгой дисциплиной и иерархией. Позднее психологи определят в этих характерных признаках сексуальное вырождение молодежи.
В тайных глубинах национальной биологии зрели явления, которые впоследствии привели к победе бредовых идей психопатов во главе с Троцким и Лениным.
Проповедники ереси; иудействующие искатели; бесполые юноши; темные личности, прозябающие в поисках пролетарского счастья; ушлые искательницы идейной плоти, местечковые бунтарки и унылые девственницы, — все рыскали по Европам, сзываемые тайными учителями. Чтобы, вооружившись «научным марксизмом», как вооружаются маузерами, вернуться в Россию за растлением и духовным убийством десятков, сотен, тысяч других неосведомленных душ. Русский рабочий, русский крестьянин, будучи полным антиподом российского так называемого интеллигентского нигилизма и передового социализма, должен был подлежать если не «научному просвещению», то массовому истреблению. Во имя счастья пролетариата в масштабе всей Планеты.
Захватив власть в Российской империи, обманом и террором одержав победу над Разумом, бесполотелые юноши, зачастую испробовавшие прелести партийного гомосекса и нравственно развращенные девицы от революции вводили новую поведенческую мораль. «Обобществление женщины» было в конце концов заменено ее «раскрепощением». А одним из главных аспектов «раскрепощения» было освобождение советской женщины, строительницы социализма-коммунизма от ее природной женственности. Те, кто вводил новую мораль, являлся и законодателем пролетарской моды. Фанатички в кожанках, вооруженные до зубов и сверх всего перепоясанные пулеметными лентами; суровые революционерши, размахивающие руками с партийных трибун; трупообразные комбедовки; «одетые в юбки партийные машины»; задорные комсомолки первых пятилеток; крепкие стахановки; работницы в красных платочках; школьницы с пионерскими галстуками на груди и их старшие сестры-пионервожатые… Женские образы советской эпохи, пропущенные через калейдоскоп времени, — все они кажутся асексапильными. Женщины иль девушки, обуянные идеями, при внимательном рассмотрении выглядят одинаково безлико. «Какой-то промежуточный бесполый тип, до зубов вооруженный всякими партийными добродетелями и лишенный какого бы то ни было сексопиля»; «более мелочная, придирчивая, фанатичная, чем партийные машины, одетые в штаны. И безмерно более отвратительная», — это все тот же И. Солоневич, на сей раз о советской женщине, члене партии.
За лозунгами о равноправии, распространяемыми в обществе красными феминистками, последовала практика их применения в деле. Женщина, «раскрепощенная» от быта, от семьи и даже от своей женственности, была вынуждена оказаться на самых трудоемких участках работы: на заводах, в том числе и военных предприятиях, в подземных шахтах; а в преддверии подготовки к Мировой революции даже массово освоить то, что во все времена являлось прерогативой мужчин: умение воевать. Сотни тысяч комсомолок записывали в Осоавиахимы, где они постигали парашютизм; девушки учились летать, шифровать, стрелять и убивать, быть разведчицами… Их не учили только быть красивой, быть Женственной, быть Женщиной.
Ах, да, с тех пор, когда в Париже,
Ма chere[1], я с мужем побыла,
Я сердцем жизнь постигла ближе,
Умом яснее поняла…
Движенье, блеск, та chere, и мода,
По шумным улицам развал,
Везде cafes с толпой народа,
И все одеты, как на бал…