Лариса Михайловна Рейснер (1895–1926) родилась в Люблине (ныне Польша) в семье профессора права Михаила Андреевича Рейснера, происходившего, как утверждают некоторые исследователи, из местной польско-еврейской шляхты и женившегося на российской аристократке, урожденной Хитрово. Отец Ларисы и брат Игорь (родился в 1898 г., когда родители были в ссылке в Томске) увлекались идеями социал-демократии; с 1905 г. семья Рейснер жила в Петербурге. В 1915–1916 гг. Лариса вместе с отцом издавала журнал «Рудин» (по фамилии известного тургеневского персонажа, борца за некую мифическую справедливость). Свои литературные творения подписывала мужскими псевдонимами: Лео Ринус, Ниманд, М. Ларин, И. Смирнов, Л. Храповицкий. Что, конечно же, характеризует состояние ее психики.
С золотой медалью окончила женскую гимназию и незадолго до начала Первой мировой войны подала документы в Психоневрологический институт, но не училась. Осенью 1916 года в известном артистическом кабачке «Привал комедиантов» познакомилась с поэтом Николаем Гумилевым, и вскоре стала его любовницей; их отношения были недолгими.
И Февральскую революцию, и большевистский переворот семья Рейснер приняла восторженно. В 1918 г. Лариса вступила в РКП (б). В годы Гражданской войны была комиссаршей, сражалась на Восточном фронте и прошла вместе с Волжской военной флотилией весь боевой путь, начавшийся в Казани в 1918-м.
На фронте «боец, разведчица и политработник» (как охарактеризовала ее БСЭ) Рейснер встретила нового любовника и будущего мужа — командующего Волжской флотилией Ф. Ф… Раскольникова. Правда, некоторые исследователи утверждают, что она познакомилась с членом Кронштадского Совета большевиков Федором Раскольниковым еще в 1917 году, а на Волгу поехала вслед за ним. Во время похода Волжской военной флотилии на пути следования красных бандитов попадались многочисленные брошенные дворянские усадьбы. Шайка единомышленников, уверовавших в возможность «установления нового миропорядка», «равенства и большевистской справедливости», с особым наслаждением принимались «экспроприировать», то есть грабить чужое добро. Особо усердствовала «железный комиссар» Лариса Рейснер, которую интересовала оставленная прежними хозяевами модная одежда, которую она поочередно примеряла, устраивая прямо на палубе перед революционными матросами своеобразные дефиле. Все эти рюшечки, подвязочки, красивое кружевное белье вызывали у нее нездоровый интерес. Об этой патологии уже рассказывали современные публицисты, приводя примеры как «валькирия революции» не с изяществом, а с пролетарским шиком облачается перед пьяными большевиками и матросами в пышные наряды, не забывая найти место для оружия. Пресытившись переодеванием, она напяливала морской бушлат, пила наравне со всеми и горланила революционные песни.
В 1921 году Федора Раскольникова в качестве полпреда (посла) Советской России направляют в Афганистан, и Ларисе Рейснер пришлось вступить с сожителем в официальный брак. В то время она была комиссаром Морского Генерального штаба, но уехала за мужем как сопровождающее лицо. Посольская жизнь показалась ей слишком скучной, сытой и рафинированной. Бросив через два года мужа, Рейснер уезжает в Россию, где сразу же начинает бурный роман с самым уродливым среди большевиков — малорослым Карлом Радеком. Избегая раздувания скандала, Раскольникову пришлось дать жене согласие на развод. Как сказала героиня одного их современных фильмов, «женщины умеют любить даже тех, кто вызывает у них отвращение». Но в данном случае речь шла не о любви, а лишь о патологической и порочной притягательности. Приближенность к партийной номенклатуре позволила Рейснер в это время создать у себя дома подобие светского салона, где бывали многочисленные функционеры, — удобные объекты для красной разведчицы. Жила в квартире на Адмиралтейской, напичканной своеобразной атрибутикой: наганами и бескозырками. В ее революционном будуаре проходили многочисленные любовные интрижки.
Испытывая непреходящую жажду к кровавой бойне, вместе с Радеком Лариса побывала в Германии, где в Гамбурге сражалась на баррикадах неудавшейся коммунистической революции; впоследствии описала свои впечатления в одной из книг («Гамбург на баррикадах», 1925). После этой поездки связь Ларисы с Карлом Радеком оборвалась. Она уехала на Донбасс поучать людей новой, зарождающейся советской формации, как надо строить и жить.
Умерла от тифа в феврале 1926 года в Москве в возрасте 30 лет.
Как и Л. Рейснер, собственными «салонами» обзаводились и другие советские «дамы»; отдавая дань традициям, они покровительствовали искусствам, но только стоявшим на пролетарских позициях. Следуя моде — но моде для избранных! — они одевались у модельера Надежды Ламановой, которую всячески поддерживала М. Ф. Андреева, жена Максима Горького. Понятие высшее общество было извращено; извращены, осквернены были и давние традиции. Женская советская элита представляла собой (до конца существования СССР) конгломерат тупости и редчайшего высокомерия, помноженный на власть.
Эта небольшая прослойка если и являлась законодательницей мод, то только для своего узкого круга. Для высших советских чиновников существовали закрытые «цековские» ателье, обслуживавшие только сотрудников ЦК КПСС. Вся остальная элита одевалась или в своих спецателье, или по блату, получая товары (в том числе и продукты) на дом с баз или крупных универмагов. В годы расцвета социализма ответственные работники союзных министерств получили право раз в два года бесплатно сшить себе служебный костюм классического покроя, выбрав по совету мастера ателье подходящую модель по спецкаталогу.
Главным вершителем советской моды и парфюмерии вплоть до 50-х годов XX века была Полина Семеновна Жемчужина (наст. Перл Карповская; 1897–1970)у ставшая в 1921 г. женой секретаря ЦКВКП(б) Вячеслава Михайловича Молотова (наст. Скрябин). Дочь портного, в молодые годы работала папиросницей на табачной фабрике, кассиром в аптеке. С 1918 г. член РКП(б); в 1919 г. направлена политработником в Девятую армию, но после разгрома полка бежала в Киев, где была разведчицей. В 1919–1920 гг. — инструктор по работе среди женщин ЦК КП(б) Украины. В 1920–1921 гг. заведовала женским отделом Запорожского губкома партии. В 1921-м делегирована в Москву на международный женский конгресс. Тогда же и была замечена Молотовым, развелась с первым мужем Ароном (имела от него дочь Риту) и вышла замуж за влиятельного партийного функционера. Говорила скрипучим голосом с сильным еврейским акцентом.
Некрасивая, но амбициозная и властная Полина Жемчужина, получившая образование уже в зрелом возрасте на двух советских рабфаках и в институте, заполучила должности замнаркома легкой промышленности (с 1937), наркома рыбной промышленности (с января по октябрь 1939), руководителя Главпарфюмера; состояла членом Художественного совета при Московском Доме моделей одежды. Была директором парфюмерной фабрики «Новая заря» (1930–1932); управляющей трестом высшей парфюмерии (ТЭЖЭ; 1932–1936); начальником Главного управления парфюмерно-косметической, синтетической и мыловаренной промышленности (с 1936); начальником Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата легкой промышленности (с ноября 1939).
Во время ее поездки в США к брату-бизнесмену Карпу Семеновичу Карповскому (ставшему в Америке Сэмом Карпом), произошла встреча с президентом Ф. Рузвельтом, который принял ее. В 1948 году в доме Молотовых побывала ее приятельница и, как утверждают некоторые, сокурсница по гимназии времен Российской империи (но многими современными исследователями и историками подвергается сомнению факт их обучения в гимназии!), а ныне посол новообразованного после и в результате Второй мировой войны государства Израиль Голда Меир. В своей книге та вспоминает, как к ней подошла жена Молотова Жемчужина и сказала на идиш: «Я — дочь еврейского народа». Прощаясь, Полина изрекла перл: «Всего вам хорошего. Если у вас все будет хорошо, все будет хорошо и у всех евреев в мире». К слову, руководитель Еврейского театра С. Михоэлс признавался, что «приходил к ней, как к раввину». На пару с той же Голдой Меир намеревалась «сделать хорошо» прежде всего советским евреям, создав в Крыму Еврейскую автономную область. Это вызвало гнев Сталина, и в 1948-м на заседании Политбюро он «предъявил Молотову материалы об участии его жены в групповом сексе с двумя сотрудниками министерства, сожительстве со своим секретарем, агентом американской разведки» (см. М. Зенькович. Самые секретные родственники. М., 2005). В конце 1948 года оформлен и развод Молотова с Жемчужиной. Была арестована в 1949-м по обвинению в измене Родине, «преступной связи с еврейскими националистами»; на допросах двое арестованных мужчин дали показания, что сожительствовали с ней.
Вместе с П. С. Жемчужиной арестована ее секретарь Мельник-Соколинская и несколько ответственных работников главка. В те годы арестовывались и другие еврейские жены советских руководителей. Среди арестованных были, к примеру, жена Андреева Дора Моисеевна Хазан; жена Поскребышева Бронислава Соломоновна, приходившаяся сестрой невестки Троцкого. Без предвзятости напомним, что в женах высокопоставленных советских партийных чиновников и видных деятелей партии значились: жены Г. В. Плеханова, С. М. Кирова, М. Г. Первухина, Ежова, Рыкова (сестра архитектора Иофана). Голда Давидовна Горбман (после принятия православия и крещения Екатерина) была замужем за Климентом Ворошиловым; Юлия Мельцер — за Яковом Джугашвили, сыном Сталина. Н. И. Бухарин имел даже две жены из «избранного народа»: Эсфирь Исаевну Гурвич и Анну Ларину, дочь большевика Михаила Ларина (наст. Лурье); Лиля Брик какое-то время числилась женой героя Гражданской войны комкора В. М. Примакова; Фрума — оказалась в супружеской постели Н. Щорса. Советские агитпроповцы писатели Аркадий Гайдар, Валентин Катаев, а также Леонид Андреев, Владимир Тендряков и некоторые другие также избрали в жены евреек. Это лишь навскидку, ведь список можно длить десятки страниц.
Но вернемся к интересующим нас героиням. Около пяти лет провела Перл Жемчужина в ГУЛАГе. По воспоминаниям внучки, впоследствии, даже будучи при смерти она требовала, чтобы ей делали маникюр. После ее смерти постаревший Молотов, при жизни Сталина охотно согласившийся на арест супруги, сказал интервьюеру: «Мне выпало большое счастье быть женатым на такой женщине. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик…».
«Настоящий большевик» — большей насмешки над Женщиной и ее божественной природой НЕ существует…
Во все годы своего нахождения у власти Полина Жемчужина особое внимание уделяла своим туалетам, меняя наряды по нескольку раз за вечер. Обязывала мужа привозить из заграничных командировок белье, платья, костюмы и обувь. Обожала украшения, отдавая предпочтение бриллиантам; имела их огромное количество, скупая по заниженным (льготным) ценам на советских предприятиях.
Не была обделена модной одеждой и драгоценностями и дочь Жемчужиной от Молотова Светлана, имевшая наследственное, от матери, искривление позвоночника, ходившая чуть боком и носившая огромные очки. Она училась вместе с дочерью Сталина Светланой, в честь которой будто бы и была названа. В школу всегда ходила в сопровождении охранника; в 1946 году в подарок за хорошую учебу получила от отца поездку в Париж. Учившиеся с ней вместе в институте вспоминали, что Светлану Молотову возил на занятия шофер, она каждый день меняла туалеты, а душилась так, что сильный запах дорогих духов долгое время повисал в воздухе там, где она проходила. Как и мать, обожала бриллианты, но носила и жемчуг.
«Золотые» детки советской элиты никогда и ни в чем не были обделены. Однако сравнить их уровень с их одногодками из русской аристократии, дворянами НЕ представляется возможным; это уже было бредовое извращение сути Русской Власти и ее представителей.
С первых лет своего появления советская номенклатура сильно отличалась от обычных граждан в плане материальной обеспеченности и доступности модной одежды. Публикации рассекреченных следственных дел арестованных НКВД в конце 1930-х гг. советских руководителей приоткрывает завесу над уровнем реального достатка высших должностных лиц. В следственном деле арестованного зам-наркома НКВД Г. Г. Ягоды имеется акт обыска за 1937 год, из которого следует, что, пользуясь служебным автомобилем, он купил себе еще личный автомобиль и мотоцикл с коляской; имел собственный киноаппарат и набор фильмов; личный гардероб, включающий кроме большого количества рубашек и более двух десятков пальто и костюмов, в основном иностранного производства; имел 1230 бутылок старинных вин из подвалов дворцов русской аристократии; владел антиквариатом, имел ценную коллекцию редкой посуды, монет, оружия, курительных трубок и мундштуков.
То же было и у других кремлевских властителей; все спешили грабить при жизни, получать квартиры, дома и спецдачи, втайне открывать баснословные счета за границей, получать множество предусмотренных для красной элиты немыслимых благ.
Тогда как в сознание советских масс было вложено непререкаемое: все не наше, в том числе и модная, красивая одежда относится к буржуазным атрибутам! Об этом с явным небрежением пишет вся советская пресса. В середине 20-х годов в «Комсомольской правде» напечатано письмо девушки, которая выказывала солидарность с мнением, что сапоги и грубая одежда более всего к лицу «ленинке». Она так и одевалась, в соответствии с идейной безвкусицей. Но комсомолку мучил вопрос, с которым девушка обратилась в редакцию: как ей уберечься от упреков со стороны ребят в отсутствии женственности и привлекательности?
Но советский комсомолец и сам выглядел малопривлекательным. Взросшие поколения малокультурных, малообразованных комсомольцев ни о какой моде, а тем паче культуре думать не могли. Их главное предназначение: постигать одну-единственную настоящую «науку» — науку Маркса-Ленина-Сталина (с середины 50-х годов: Маркса-Энгельса-Ленина). Все остальное, как говорили ему его идейные красные божки, есть орудие реакции, поповские бредни и зловещие происки империализма.
Для молодого человека современный «научный социализм» представлял собой самое законченное выражение всей суммы мировой философии. «Научный социализм», твердо стоящий на позициях материализма. Однако, хотя советская философия и считалась материалистической, образ человека, которым она оперировала и к сознанию которого взывала, был нематериальным и словно бы бестелесным.
После стихших в середине 1920-х годов открытых дискуссий о новой одежде, вопрос о «массовой моде победившего пролетариата» перестал представлять первостепенный общественный интерес. Круг потребителей модной продукции оставался весьма ограниченным, сначала — партийная элита и нэпманы, а вскоре и вовсе только партэлита. Работа модельеров могла быть востребована еще разве что советским театром и кинематографом да заслуженными, прикормленными властью примами советского искусства.
Коротким временем проявления женственности, всплеском перед убиением моды в СССР были так называемые годы нэпа. Когда на моду большое влияние оказало авангардное искусство: от футуризма и кубизма до абстракционизма, — что проявилось в популярности геометрического орнамента. И хотя ткани с «супрематическими узорами», изготовленные по эскизам востребованных новой властью художников типа Казимира Малевича, Марка Шагала и других марателей подобного местечкового уровня, казались смешными и примитивными, однако все лучше, чем ничего. Все сообразно уровню новых властителей. Однако вскоре и эти новаторства с фигурами и расцветками показались слишком уж вызывающими, рождающими необоснованные надежды на свободу мысли. Краткосрочная мода на ткани с беспредметными рисунками закончилась; абстрактный декор на стенах и орнамент на посуде с неизменными серпастыми-молоткастыми символами продержался еще какое-то время.
К слову, именно в то время, когда в СССР появилась мода на грубую большевистскую абстракцию, напоминающую мазки шизофреника и ученика ВХУТЕМАСа, ведущие парижские дома моды заказывали у русской эмигрантки графини Орловой-Давыдовой ткани для своих изысканных коллекций, а парижский модный журнал за 1925 год писал: «Оригинальность их рисунков, вдохновленных старинными орнаментами русских, коптов, египтян, персов, китайцев, а также стойкость и яркость красителей позволили им достичь блистательного успеха у французских и иностранных клиентов».
Что касается собственно женской моды, то в 20—30-е годы в СССР появился новый тип платья-рубашки прямого силуэта с низкой линией талии на бедрах. Подобный силуэт скрадывал все нюансы: приятные округлости, вес, возраст. Женщины носили короткие стрижки, брюки, гимнастерки, почти все курили. Однако большинство модниц не пожелали рядиться в матросские бушлаты, буденовки и рабочие спецовки. Еще можно было чувствовать западное влияние. Пока советская власть не покончила с нэпом и не отгородила страну железным занавесом, введя полную информационную блокаду.
Последним вызовом советского общества стала любовь к меху; а единственным зверем, достойным оказаться на плечах советской товарища-женщины стала кошка, недавно массово приобретшая статус дворовой, а, значит, пролетарской зверюги. Использующие мех кошки «для придачи ей пышности» подшивали ватные валики, находя в том рабоче-крестьянское изящество, иронично и трогательно описанное Булгаковым, Аверченко, Ильфом и Петровым и другими.
Избегая появления любых искушений, заботу о внешнем облике основной массы советских людей полностью взяло на себя государство. Для того чтобы обеспечить себе абсолютный контроль над личностью, режим стремился де-индивидуализировать ее, выхолостить ее эмоциональный мир, уничтожить ее самостоятельность, в том числе и с помощью одежды.
То, во что советские швейные фабрики одели всю страну, живущую идеей построения светлого коммунистического завтра, является своего рода образчиком геноцида населения.
Советские модельеры пытались установить новые формы одежды для мужчин и для женщин, ориентируясь только на ее функциональность. Главным направлением в советском дизайне 1920-х годов стала разработка функциональной рабочей одежды. Всю одежду конструктивисты поделили на две группы: прозодежду, т. е. одежду для работы, различающуюся в зависимости от вида работы, и спецодежду, предназначенную для работы в особых условиях. Убогий гений советского дизайнерского мышления проявился в классической модели под названием фуфайка. Народ, в немыслимых масштабах ссылаемый в трудовые концлагеря нуждался в соответствующей рабочей одежде, а, как правильно просчитали советские «инженеры душ», стриженый налысо человек в фуфайке автоматически превращается в раба: и внешне и внутренне. За короткое время зековская фуфайка стала повседневной одеждой рабочих и колхозников — граждан главной страны советского лагеря.
То, что в течение десятилетий производилось государственными швейными фабриками, занимавшимися массовым или серийным выпуском одежды, которая затем продавалась в магазинах, свидетельствовало о постоянном дефиците не только модной, но и просто приличной одежды.
В советском обществе была распространена точка зрения о дисциплинирующей и воспитательной роли «правильной» одежды, в особенности той, что предназначалась для школьников и подростков. С 1960-х годов в СССР была введена обязательная и единая для всех школьная форма; особая форма для пионеров, комсомольцев, даже была шита форма с отличительными особенностями для главных пионерских лагерей страны — «Артека» и «Орленка». 1970-е годы принесли шокирующее открытие: молодежь больше не хочет быть обезличенной, рядиться в «совковую» одежду, а, значит, все наработки партии и правительства в однообразной социализации масс оказались ошибочными. Что в конечном итоге показало: навязанная идеология есть зло против человека и человечности.
Отныне, теперь, наконец-то,
Всегда и в любую погоду,
Вот здесь, а затем повсеместно
Мы все будем жить по-другому:
Без гнева и печали,
На благо всей Земли,
Как мы давно мечтали,
Но так и не смогли!
Синема! Синема! Синема!
От него мы без ума!
Главным из всех искусств является кино, — провозгласил Ленин и оказался прав. Кино оказалось идеальным средством промывания мозгов; киношным героям хотелось верить и на них походить, а сцены с экранов — переносить в обыденную жизнь.
Кино в Советском Союзе приобрело статус общедоступного массового зрелища, став своеобразным культурным феноменом. Зарожденный в 20-х годах чудовищный по уровню низкопробной лжи киноагитпроп, в 30-е годы сумел сделать ложь более эстетичной, благодаря тому, что в кино появился звук. На первом этапе развития звуковое кино становится почти полностью музыкальным. Музыкальные номера сделались главной мотивировкой звука. И оттого многим звездам немого кино пришлось уйти из профессии, — их голоса оказались неподходящими. Советским «гениям» 20-х годов также пришлось уступить место «гениям» 30-х—40-х годов. Ремарка: нас упорно заставляют думать, что советские режиссеры и постановщики фильмов, ставших советской классикой, были настоящими гениями; и все — только потому, что мы НЕ знаем: каким было бы кино, если бы оно развивалось в условиях царизма. А ведь оно обязательно бы существовало и уровень мастерства истинно русских кинорежиссеров и актеров существенно бы отличался от «славных традиций советского киноискусства»! Синематограф Люмьера попал в Россию уже через несколько месяцев после своего появления на свет, 4 мая 1896 года. В том же году на ярмарке в Нижнем Новгороде, других городах России показывали первые фильмы Люмьера. И в том же 1896-м актер Малого театра Б. Сашин снял и демонстрировал первые русские фильмы «Конно-железная дорога», «Вольная богородская пожарная команда». Зачинальниками русского кино стали А. Федецкий, Б. Матушевский и другие; в стране появлялись и распространялись «синематографы», «биографы» и «иллюзионы». Восторженной зрительской симпатией пользовались фильм Н. Ларина «Дочь купца Башкирова» («Драма на охоте», 1913); фильмы режиссера Евгения Бауэра «Дитя большого города» (1914, с первой звездой русского экрана Верой Холодной), «После смерти» (1915, снятый по мотивам повести И. С. Тургенева), «Жизнь за жизнь» («Сестры-соперницы», «За каждую слезу по капле крови», 1916); фильм Я. Протазанова «Драма у телефона» (1914) и другие. В начале XX века русские кинофабрики уже активно работали на два рынка — отечественный и международный (отсюда и двойные названия). Но прекрасное «искусство будущего» после 1917 года стало эталоном клеветы на Русь эпохи царизма и инструментом оболванивания в успешном процессе деградации народов 1/6 части суши.
В кино пришли новые подмастерья, превращаясь из любителей местечкового уровня в «гениев» мирового масштаба (как утверждают). И русское киноискусство после 1917 года пошло «своим путем».
Главным кинорежиссером предвоенного кино стал Григорий Александров, а звездой его фильмов — его жена русская графиня Любовь Орлова. Потомок графского рода обладала благородной внешностью, музыкальным талантом и хорошим голосом. Александров, сопровождавший «гения» Эйзенштейна (снявшего культовый маразматический фильм «Броненосец «Потемкин»») в его трехлетнем пребывании в Америке, узнал многие приемы Голливуда, которые использовал, создавая свою, советскую «фабрику грез». В США ярко пылали звезды Джанет Макдональд и Дины Дурбин; Александров зажег советскую звезду — Любовь Орлову.
Жизнь этой примадонны полна исключительной трансформации и трагизма, характерных эпохе. Ни одна советская энциклопедия не дает сведений о семье, в которой родилась актриса. Это гражданам СССР знать не положено! Юная красивая девушка, чье происхождение от бдительных чекистов и коммунистов скрыть было невозможно, получает образование в Московской консерватории (1919–1922), затем в Московском театральном техникуме (1922–1925). И оттого становится любопытно: какой ценой ей удалось в столь юном возрасте получить доверие от властей и их «недреманного ока»? Ведь одними талантами объяснить это просто невозможно; в те времена массово погибали не менее талантливые и уж по настоящему гениальные русские люди.
Вот некоторые сведения, которые в советскую эпоху тщательно скрывались.