Глава, в которой главный герой наконец-то проявляет врожденную страсть к романтике. Ужин при масляной лампе, в музее непонятных древностей, с двумя вооруженными и опасными девушками, за которомы он ухаживает одновременно — что может пойти не так?
Предложите человеку волшебную палочку и он будет готов ради неё на всё. Один день. Дайте человеку волшебную палочку, а за это попросите его колдовать каждый день по полчаса — уже через неделю ему надоест, а через месяц он будет изнемогать от этой рутины.
Что поделать так уж мы устроены. В школе моего мира нам что-то вдалбливали про поведенческие паттерны, поощряющие человека к постоянной смене места и деятельности. Вроде, мы унаследовали это еще от общего с обезьянами предка — любопытная обезьяна знает, где в округе есть еще деревья с фруктами, если на этом еда кончилась. Поэтому она чаще сытая. И чаще выживает, если вдруг что-то пойдет не так.
Поэтому в обществе моего мира есть различные программы для желающих сменить род деятельности. И их часто критикуют, типа человек может всю жизнь учится за государственный счёт. Ну, не знаю. Там все равно учиться надо, проверяют же. Ведь бывает и так, что ты выучился, начал работать и друг понимаешь — ну не твоё. Я однажды общался с порноактером. Он был пьян и жаловался, как же его работа “зае. ла”. Хотя, в его случае, это было ожидаемо.
К чему это я? А к тому, что через месяц мне в Лицее стало скучно. Сначала я, вместо того чтобы как все нормальные люди, развлечь себя невинными шалостями вроде идиотских шуточек над сокурсниками и онанизмом — сосредоточился на учебе.
И вот тут то я и понял, что надо было в школе на уроках слушать внимательнее. На уроках в моем мире, а не на тех, на которых я мучился сейчас — в лицее у меня по прежнему уроки вызывали легкое недоумения. Хорошо хоть Велимудр отстал. Моя нулевая предрасположенность к алхимии очевидна. На уроках "социального здоровья" нам давали теорию душевного равновесия. И рекомендовали следить за собой.
Сначала было немного не до того, поэтому спохватился я, когда стал стремительно проваливаться в депрессию. Так же, как раньше я чувствовал магические воздействия, потому что все время словно чувствовал себя со стороны — так и сейчас я видел, что меня гнет к земле тоска-печаль. Нет, я немного погорячился, вряд-ли это была аж целая депрессия. Так, немного приуныл просто. Хорошо непробиваемым попаданцам в Сталина — их никто не любит, они никого не любят, не скучаю по родному миру и близким людям в нем. А еще жутко раздражало, что у меня не получается эту гадскую медь из руды вытопить. Я не привык, когда у меня не получается. больше всего меня бесило, что я не понимал, что я делаю не так. Аж до скрежета зубовного бесило.
Вот тебе и стресс от учебы. А ведь только четвертая неделя учебы пошла. Сеансу самоанализа я себя подвергать не стал — побоялся узнать о себе слишком много нового. Зато я вспомнил рецепт от депрессии — прогулки и общение. Мы, люди, ведь существа социальные.
Короче, хватит оправдываться и пора сказать прямо — я понял, что пора бы мне уже и прибухнуть. Я до сих пор даже новоселье не отпраздновал. А ведь не каждый день в новое тело переезжаешь. Такое не отметить — не по-русски даже как-то.
Пить одному — не по обычаям, пить с Ильей — не хотелось. Было у меня и без него, с кем выпить. Лиза и Мила. И у них, кстати, тоже был повод отпраздновать кое-какие обновки. На днях мы поймали Распутина. Прямо в коридоре Лицея. Он ехал по своим делам на своей каталке. Увидев нас, пытался скрыться. Это была жалкая попытка. Помня, как Гриша заставил резво скакать деревянного коника-качалку, в погоне за Писей, я думал, что он сейчас на кресле с деревянными колесами просто умчит вдаль. С пробуксовкой. Но нет, двигался он не быстрее быстро шагающего человека. Так что мы его нагнали. И, без лишних разговоров, всучили трофеи взятые мной с полудушника. Григорий выглядел как сумасшедший под успокаивающими — глаза запавшие, блестят, борода всклокочена. А когда еще с шарфиком шептаться начал, так вообще захотелось в психдиспансер позвонить.
Затягивать Распутин не стал. Шепнул пару слов каждому из предметов и обратно протянул. Сказал:
— Близко к телу держите, через день-другой сродство появится. И пользоваться сможете.
— А что они могут? Что мы сможем с ними делать? — заинтересованно спросила Мила, забирая рукоять.
— Что-то, да получится, — мудро пожал плечами старец Григорий.
— Точно получится? — засомневался я. Слишком уж он быстро все сделал. Как будто отвязаться хочет. Не посмотрел толком. Не проверил. Я обеспокоенно уточнил:
— А не опасно?
— Точно нет. Точно не опасно. Но, что получится, точно не скажу, — слабым голосом ответил Григорий. Похоже, эта волшба его притомила. Или разговор с нами. Или он в принципе последнее время утомленный, никак от своего приключения а тронной зале Вятко не отойдет. Мила и Лиза поблагодарили волшебника и отпустили, хотя я бы его еще потерзал. Учитывая то, что Мила и Лиза и так все время таскали эти штуки с собой, то уже вечером у них действительно “что-то “ получилось.
Я еще в начале недели через Илью выяснил каналы контрабанды, подкупил кого надо и достал медовухи. Медовуха класнная штука. Алкоголя как у вина, но очень сладкое. Привкус кумыса есть, но к нему быстро привыкаешь. И даже находишь в этом свое очарование. Пьется медовуха, как лимонад. А пьянит, как водка с колой.
На закуску я разжился вкусной сдобой. Поскольку это была контрабанда, в мою комнату её не пронесли, оставили в тайнике рядом с Музеумом.
И вот, сейчас, когда вечер томен и приятен, за стенами идет мокрый снег, тепло, свечи дрожат, я сижу в Музеуме, слегка пьяненький. Не только от медовухи, но и от приятного общения. Стоило Милене и Лизавете выпить, с них как будто невидимые цепи сняли. Они стали смеяться. рассказывали забавные истории из своей жизни. Ничего серьезного "А потом оказалась, что она пьяная была". Но я жадно впитывал эти бытовые зарисовки.
— А почему ты нас сюда привел? А ну как поймают? — вдруг заволновалась Лизавета.
— Нас тут никто и искать никто не будет. Хочешь что-то спрятать, прясь на виду. Хочешь сбежать, беги туда, откуда бегут, хочешь мира, готовься к войне, — банальности в моем мире, не всегда были банальностями в этом. И даже наоборот — раз банально, значит часто повторяют. А раз часто повторяют, значит что-то в этом есть.
— Надо идти туда, куда нельзя идти, — хохотала Лиза, пытаясь повторить, но переиначивая мои слава. Она и так огненно-рыжая, а сейчас еще и раскраснелась от медовухи и хохота. Хотите узнать, нравитесь ли вы человеку — расскажите ему не смешную шутку, или даже просто улыбнитесь. Если вы ему не безразличны. он обязательно тоже улыбнется в ответ. Я осторожно поправил выбившую рыжую прядь, на секунду задержавшись пальцами на лице Лизы. Она не отстранилась. Я сказал:
— Но ведь логично же. Раз нам в Музеуме быть нельзя, значит нас тут и нету. Лучшее место, чтобы спрятаться. У тебя кстати не откатилось, умение?
— Откатилось? — не поняла она слова. Я объяснил. Её шарфик давал ей возможность телепортироваться. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Сама Лизавета описывала свои ощущения “будто сквозь твердь плыву”. Она не мгновенно исчезала и появлялась, а через некоторое время. И расстояние этой "телепортации" было ограниченно. На самом деле, это что-то вроде теневого шага в играх. Меня напрягало, что срабатывало это перемещение, хорошо если раз в час. Но все это мелочи — Лизавета была абсолютно счастлива. Ну да, коварный артефакт. Очень в её духе.
— А моя работает! — радовалась Милена. Она снова вызвала свой меч. Вернее, шпагу. Мне кажется, что клинок который я видел у полудушника отличался формой. И гардой. То, что сплеталось вокруг руки Милены было ярко золотистого цвета. И слегка светилось. Выглядел этот призрачный меч изысканно — с узорчатой гардой, полностью обнимающей её кулак, с узким длинным лезвием, строгим и прямым, на вид хищным и лёгким.
Милена уже истыкала и наставила зарубок на ящике, в котором так и лежал китайский пугач. Мы решили сесть рядом с ним. Во первых, очень кстати пришлась ткань — пол был довольно холодный. А так мы стянули с ящика мешковину, и соорудили прямо рядом удобное гнездышко — кусок был большой и толстый. А как только Милена слегка выпила, ей немедленно захотелось испытать золотистое и невесомое лезвие, появляющееся в её руке, как по волшебству. Хотя, почему это "как"? По волшебству. Клинок формировался не мгновенно, но быстро Вытряхнуть рукоять из рукава и активировать меч — на все уходило примерно секунда. Я успевал сказать "Миссисипи раз" — и Милена уже вооружена. Девчёнки хохотали до слез над словом "Миссисипи". И, кажется, они так и не поверили мне, что это название реки, а не местечковое ругательство. Вот и сейчас, вызвав меч, Милена крикнула "миськиписси", сделала стремительный выпад, с глухим стуком вогнав свою золотистый клинок на пару пальцев в дерево. Ящик дернулся, и над ним появился паук. Она быстрая, я бы не хотел с ней в рубке сойтись, если оба без доспехов будем. Но а в доспехах её шампур не так опасен. Мне хватило ума не говорить ей это в слух. Неожиданно дала о себе знать медовуха — ноги мушкетёрши запутались, когда она попыталась выдернуть свою шпагу, но ящик держал крепко. не иначе, решил отомстить. Милена взвизгнула, дернулась, потеряла равновесие и плюхнулась попкой на пол.
Мы все расхохотались. Но пора было заканчивать. Нельзя размахивать потенциально опасными предметами, на пьяную голову. Я позвал Милену, похлопав по мешковине рядом с собой.
— Мила! Белая краса ты моя! Да прячь ты свою выкидуху! Садись к нам. Давайте еще по глотку! Только кувшинчик не разбейте!
— Выкидуха! — снова расхохоталась Милена. Но послушалась. Деактивировала свою джедайскую шпагу и села к нам.
— Ты забавно так говоришь, — мурлыкнула Лизавета. Подсела ко мне поближе, кутаясь в шарфик.
— Холодно? — распереживался я. Подтянул рыженькую поближе и накрыл полой кафтана. Она начала деловито вошкаться, устроиваясь поуютнее.
— А я? — подлезла с другого бока Милена. И тут же спросила:
— А откуда ты слов столько, таких диковинных, знаешь?
Посмотрел сначала на одну, потом на другую. Милена приложилась к горлышку. Вытерла губки и поймала мой взгляд. Глаза девушек в свете тусклой лампы блестели неожиданно ярко. В них плескался алкоголь и что-то еще.
— Я не только слова диковинные знаю, — улыбнулся я. — А вот вы знаете, что такое поцелуй по-французски?
— Поцелуй знаю, — что-то совсем уж пьяно хихикнула Милена и облизнула губы. — А по-французски, это как?
— Хм… Так сразу и не объяснишь, — нахмурился я. — Показывать надо.
— Ах ты и жук! Показывать, да? — очень правдоподобно возмутилась Лизавета. Но попыток выпутаться из под моего бока не сделала.
— Ну покажи, — сказала Милена неожиданно хриплым, низким голосом. И заглянула мне в глаза.
Пришлось показывать. У меня выбора не было. Вы её складной ножик видели? Опасная женщина.
— А мне? — прошептала Лиза. У неё тоже голос ниже стал. Медовуха наверно холодная.
— Подождите, девушки. А может, пока мы совсем не напились, проясним наши отношения? — на всякий случай я решил расставить точки на “ё”. Я уже говорил, что не люблю командные виды спорта? Тут есть нюанс. Я не люблю командные игры спорта, только если там есть мужчины. Женский волейбол, например, мне нравится. Но все же, тут вроде как не доросли до отношения к сексу как… Хотя… Память Мстислава мне услужливо подкидывала народные праздники, в которых я с трудом опознавал “Ивана Купала”, только тут эти дни были приурочены к местным берегиням. Я, кажется, даже слегка покраснел. Нет, Мстислава туда никто не пускал. Что не мешало ему подглядывать. И Псковщина ещё считалась землей со строгими нравами. Впрочем, если отвлечься на секунду, обычные обряды плодородия…
Теплая ладошка Лизаветы нежно, но властно, повернула моё лицо к своему. Она впилась в меня губами. Мда… Чему я тут их учить собрался? Самому бы не опростоволоситься, учитель херов.
Милена приобняла меня сзади. Хотя стоп, не приобняла. Потянула с меня кафтан. Блин, тут прохладно, и дует… Да о чём я вообще дума?! Да плевать, что дует! В бане пропарюсь, если простыну и все.
Наверное, это выглядело со стороны очень красиво. И немного мистично. Три тела, нежные движения, тихие женские вздохи в тусклом свете масляной лампы. В окружении теней, за которыми угадываются странные и загадочные артефакты…
Я запомню это навсегда. И эти беленькие зубки, когда Лиза покусывают свои губки в нетерпении. И эти нежные вздохи Милены, когда она прижимается к моей спине. А ведь это мы еще только до рубашек добрались.
Вдруг Лиза застыла. Напряглась. Повела головой, как зверек. Прислушиваясь.
— Дверь открывают, — раздраженно сказала она. — На главном входе. Опять. Как в тот раз.
— Даааа ёкарный бабай! — я с досады даже ладошкой по полу шлепнул. Получилось неожиданно громко.
— Тише! — прижала мою руку к своей груди Милена. сердечко у неё билось часто-часто. — Спрячемся и переждем. Как в тот раз. А потом… А потом посмотрим, что дальше делать.
Мы засуетились, прибирая следы своего присутствия. Я накинул кафтан, подобрал еду и медовуху. Мы затушили лампу, залезли в памятный мне ящик, накрывшись тяжелой тканью. С одного угла я предусмотрительно оставил щель. Для подглядывания.
В этот раз времени у нас было много — кто бы там не испортил мне вечер, делал он это не торопясь. Со скрежетом и грохотом, от главного входа, в глубь Музеума тащили что-то очень тяжёлое.