На фоне господства натурального хозяйства в России уже в первой половине XVI в. стали замечаться новые явления, свидетельствовавшие о росте товарного производства. Основу Этого процесса составляло общественное разделение труда. В первой половине XVI в. в России намечаются уже связи между небольшими местными рынками, сложившимися еще в период феодальной раздробленности. В условиях централизованного государства происходит изменение характера товарного обращения на местах: отдельные районы начинают специализироваться на производстве какой-либо ведущей группы товаров (что определялось географическими и производственными условиями этих районов). Это было новое явление. Феодально раздробленная Русь в сколько-нибудь широком масштабе территориального разделения труда не знала. Растет применение наемного труда в городе и деревне, хотя характер найма еще остается феодальным.
Первая половина XVI в. была временем бурного развития русских городов, становившихся уже заметной силой, с которой вынуждена была считаться в своей политике великокняжеская власть. Горожане в этот период активно борются против феодального гнета. Волна городских восстаний, прокатившаяся по стране в середине XVI в., свидетельствует о возросшей роли горожан в классовой борьбе трудящихся масс страны.
Необходимую принадлежность натурального хозяйства, господствовавшего при феодализме, составляла домашняя промышленность[407]. «Этот вид соединения крестьянских «промыслов» с земледелием наиболее типичен для средневекового хозяйственного режима…»[408]. Домашние промыслы в первой половине XVI в. наряду с земледелием обслуживали важнейшие нужды крестьянина: одежда и обувь изготовлялись самими крестьянами, которые часто выполняли строительные и другие работы. В счет оброка, шедшего с крестьянского хозяйства феодалу, включались холсты, нити и другие продукты домашней промышленности[409].
Однако целый ряд продуктов, необходимых для удовлетворения потребностей не только феодала, но и крестьянина, не мог быть получен путем переработки сырья в том хозяйстве, которое его добывало. Уже издавна на Руси существовало ремесло, т. е. производство изделий по заказу потребителя, Ремесленники составляли значительную часть городского населения. В деревне их было меньше, хотя и там встречаются кузнецы и кожевники. В хозяйстве многих феодалов имелись зависимые ремесленники, входившие в состав его «людей»[410] В монастырских хозяйствах в середине XVI в. работали «бочарники», «кожевенники», сапожники, портные, кузнецы и другие ремесленники, получавшие денежный оброк за свою работу[411]. В городах только незначительное количество портных работало на продажу[412]. Это показывает, что одежду в основном шили на дому. Соединение патриархального земледелия с промыслом в виде ремесла предполагало уже наличие товарного обращения: ремесленник иногда вынужден был появляться на рынке для закупки сырья и инструментов.
Для изучаемого времени патриархальное хозяйство, как крестьянина, так и феодала, дополнялось существованием мелкого производства промышленных продуктов на рынок, т. е. товарного производства. Именно эта форма соединения патриархального земледелия с промыслом к середине XVI в. обнаруживала явную тенденцию к развитию, тогда как удельный вес первых двух (т. е. домашней промышленности и производства на заказ) начинал постепенно уменьшаться. Ярким показателем этого процесса являлся отпуск на свободу холопов-ремесленников, труд которых не был производителен[413], а также развитие денежной ренты, дававшей феодалу средства для приобретения на рынке необходимых ему товаров. Развитие денежной ренты свидетельствовало также, что постепенно в рыночные отношения втягивается крестьянин, который вынужден продавать часть производимых им продуктов для уплаты оброка феодалу и приобретения необходимых ему продуктов добывающей промышленности (соль и др.) и ремесла.
Товарное производство, сосредоточивавшееся прежде всего в городах, существовало на Руси еще во время феодальной раздробленности. Однако в первой половине XVI в. в этом производстве замечаются новые черты. Совершенствуется прежде всего техника в ряде отраслей промышленности. В железообрабатывающей промышленности применяется механическая сила (вододействующие молоты)[414]. Широкую известность приобретают русские пушечники, вытеснившие из этой отрасли производства иностранцев (см., например, пушку, сделанную в 1542 г. Игнатием и др.)[415]. В солеваренной промышленности применяется техника глубокого бурения, повысившая производительность варниц[416]. Новые технические приспособления появляются и в мельничном деле. Так, у Спасо-Прилуцкого монастыря в 1543/44 г. была на Вологде мельница «на одной трубе, два колеса немецкие»[417]. Крупные достижения обнаруживаются и в строительной промышленности, обеспечившие широкое строительство крепостных сооружений, каменных церквей, среди которых были такие шедевры архитектуры, как собор Василия Блаженного, церковь в Коломенском и др.
Образование единого Российского государства создало условия, обеспечившие серьезный хозяйственный рост страны в целом и промышленности в частности. Только на основе развития общественного разделения труда в пределах централизованного государства, содействовавшего экономическим связям между разными землями, возможна была специализация районов преимущественно на производстве одного продукта. В первой половине XVI в. эта специализация уже намечается. Так, в добывающей промышленности прослеживается существование районов добычи соли и рыбной ловли на продажу[418]. Добычей и торговлей солью объясняется рост Старой Русы, превратившейся в первой половине XVI в. из небольшого поселения в сравнительно крупный город[419]. Развивалось с начала XVI в. посадское солеварение и в двинском Поморье (в Уне, Луде и других посадах)[420].
С начала XVI в. закладываются основы солеварения в Соли Вычегодской, где крупным промышленником был Аника Строганов[421]. Развивается также солеварение и в Соли Камской. Уже в XV в. добывалась соль в Соли Галичской; было солеварение и в Балахне[422], в Соли Переяславской, а также в Костроме и Нерехте[423]. Однако старые центры солеварения уступают по объему продукции и по ее товарности новым (Старой Русе, Поморью и в дальнейшем Соли Вычегодской)[424], а некоторые из них вследствие оскудения соляных источников приходят в запустение[425]. В солеваренную промышленность постепенно втягиваются зажиточные круги черносошного крестьянства, из среды которого вырастают видные торговцы и «лучшие» посадские люди (например, Строгановы в Соли Вычегодской, Кологривовы в Неноксе).
Высокосортная пушнина на продажу добывалась в Перми и на Печоре[426].
Новгородская и Псковская земли уже в первой половине XVI в. славились высококачественным льноводством и коноплеводством[427]. На этой сырьевой базе в Новгороде и Пскове складывалось производство полотна и холста[428]. Другим льноводческим районом был Ярославль. Здесь на продажу производили лен и полотна местные крестьяне. Так, у одного из них в 1543 г. было б коре-бей льна, 20 полотен, 7 холстов и 9 гребенин[429].
В первой половине XVI в. не прослеживается существование особых районов выделки сукна. Дешевое (сермяжное) сукно производилось домашней промышленностью. Специализации же какого-либо района на производстве дорогостоящих сукон не было. Не было и специальных районов гончарного производства. Глиняную посуду на заказ и частично на продажу производили в различных областях страны[430].
Развитие скотоводства вызвало рост кожевенного производства. В первой половине XVI в. крупным центром выделки кож был Ярославль[431]. Возможно, намечалось уже сложение центра кожевенного производства в Вологде[432], хотя Р. Ченслер в 1555 г. не упоминает кожи среди вологодских товаров[433]. Крупным центром обработки кож к середине XVI в. был Новгород. Во время пожара 1545 г. в Новгороде в одной только слободке кожевников сгорело 196 дворов[434]. По подсчетам А. П. Пронштейна, позднее, в 80-х годах XVI в., примерно 19,34 % посадских людей Новгорода были заняты в кожевенном производстве[435]. Кожевенное дело было ведущей отраслью городской промышленности. Большинство мастеров-кожевников селились в особом районе (Кожевники).
Степень дифференциации сапожного ремесла была высокой; так, среди ремесленников, изготовлявших обувь, были голенищники, каблучники, подошвенники и пр. Мастера, изготовлявшие промышленные полуфабрикаты, работали уже на рынок, часто при посредстве скупщика. Дробность специализации свидетельствовала о росте мелкотоварного производства. Развитие ремесла было тесно связано с ростом общественного разделения труда, с превращением ремесленника в мелкого товаропроизводителя.
По всей стране, изобиловавшей лесами, крестьяне занимались деревообделочным промыслом. Высококачественная деревянная посуда изготовлялась в Твери, в Вологде, на Белоозере[436]. Калуга славилась «искусно вырезанными деревянными кубками», вывозившимися даже за границу[437]. Наряду с русскими выделкой деревянных ложек и посуды занимались и карельские крестьяне[438].
С развитием животноводства и химических промыслов, в частности производства поташа, связано было и появление районов мыловарения[439]. К числу лучших сортов мыла относилось — вологодское и ярославское, т. е. тех мест, где получило распространение скотоводство[440]. В середине XVI в. мыло также производилось в Костроме[441].
Первая половина XVI в. была временем развития металлодобывающей и металлообрабатывающей промышленности. Необходимость развития оружейного дела особенно стимулировалась задачами обороны государства от набегов татар и других народов Востока.
При сравнительно слабом развитии рыночных отношений центры обработки металла обычно зависели от районов залежей железной руды. Характерной чертой для изучаемого времени, как установил А. Н. Насонов, было постепенное отделение металлообрабатывающей промышленности, кузнечного дела, от металлодобывающей[442] Крупным центром железоделательной промышленности был Новгород, снабжавшийся еще в конце XV в. железной рудой из Вотской и Ижорской земель[443]. В Новгороде к 80-м годам XVI в. среди посадского населения было 4,27 % кузнецов. Обработкой серебра, привозившегося из-за рубежа, там занималось 4,9 % этого населения[444]. Для металлообрабатывающей промышленности Новгорода также характерна дробность специализации (среди специальностей в этой области известны кузнецы, ножевщики, гвоздочники, замочники, игольщики, подков ники и др.).
На основе местного сырья развивается в первой половине XVI в. железоделательная промышленность Серпухова[445]. В 1552 г. там было 63 кузнеца (10 % посадского населения города)[446]. Значение Серпухова как оборонного пункта, защищавшего южные границы Русского государства, вызывало там развитие выделки оружия, которой, очевидно, занимались многие из серпуховских кузнецов.
В Твери, являвшейся заметным центром развития ремесла еще в XV в., мастерство кузнецов в первой половине XVI в. достигло сравнительно высокого уровня: здесь выделывались замки, гвозди, иглы[447].
Так, в одной только слободке тверского Отроча монастыря в 1543 г. было 6 гвоздочников, 3 ножевщика, замочник и игольщик[448]. Вологодские гвозди и топоры во второй половине XVI в. расходились по всей стране[449]. В середине и третьей четверти XVI в. складываются новые районы производства железа — Орешек[450], Устюжна Железопольская[451], Тихвин[452] в Карелии — Заонежье[453].
Уже в середине XVI в. в Холмогорах изготовлялись из местного двинского сырья гвозди, скобы и другие железные части, необходимые для ремонта и строительства судов[454].
Итак, в середине XVI в. постепенно складываются Элементы территориального разделения труда. Намечающиеся районы со специализацией на производстве определенных продуктов уже обладают известной устойчивостью; они получат развитие во второй половине XVI и в XVII в. Вместе с тем степень развития этих элементов нельзя преувеличивать. Сложение районов с профилирующим видом промышленного производства еще теснейшим образом связано с сырьевой базой (как, например, железоделательная промышленность)[455], с сельским хозяйством (с животноводством в частности). В том или ином районе часто основными товарами бывают не один, а несколько различных, связанных с обработкой продуктов сельского хозяйства (на Вологде — кожа и мыло). Крайне незначительна втянутость в товарное производство крестьянства. Ростки нового пробивались еще слабо, но им принадлежало будущее.
Углубление общественного разделения труда приводило к росту товарного обращения. ««Рынок» является там и постольку, где и поскольку появляется общественное разделение труда и товарное производство»[456].
В первой половине XVI в. складываются в различных районах страны мелкие сельские торжки, на которых торговали «…крохотные группы мелких производителей…»[457]. Широко известен в литературе торгово-промышленный торжок в селе Медне, Новоторжского уезда[458]. Торжки были и около села Веси Егонской Симонова монастыря[459]. Иногда около церковных погостов строились лавки и амбары для окрестных крестьян, которые по праздникам приезжали сюда для торговли[460].
Местные рынки охватывали еще население сравнительно небольшого района. Об этом свидетельствуют многочисленные жалованные грамоты, в которых обычно говорится о четырех видах торговых операций: 1) торговля крестьян одного вотчинника между собою («учнут их хрестияне монастырские в селах и в деревнях в монастырских по празником меж собя торговати»); 2) торговля с крестьянами, живущими за пределами владений данного феодала («торговати в их селе… люди… становые»); 3) торговля крестьян, в частности лошадьми, в уездном городе («человек тех крестьян манастырских в городе в Рузе или в волости продаст лошадь или купит или менит»); 4) торговля горожан уездного города в селах и деревнях, обычно по праздникам («торговати в тех их селах и в деревнях по празником городцкие люди ружене и стоновые»)[461].
На основе мелких местных рынков складываются уже областные рынки. Еще в период феодальной раздробленности центром большого рынка был Великий Новгород. К середине XVI в. этот крупный город укрепил свои торговые связи как с округой, так и с более отдаленными районами. В город стекались сельскохозяйственные продукты из ближайших сел и деревень; в большом количестве шла рыба из поселений у озера Ильмень. В тверском и псковском гостиных дворах останавливались иногородние торговцы, ведшие оптовую торговлю по преимуществу привозными товарами. Тесные торговые связи были у Новгорода и с пятинами, со Псковом, Вологдой, Холмогорами, Устюгом и другими северными городами[462]. На новгородском рынке можно было встретить вотское железо, вологодское сало и воск, псковский лен, устюжские меха, холмогорскую соль. Хлеб в Новгород поступал главным образом из Северо-Восточной Руси. В свою очередь и новгородских торговых людей можно было встретить в различных районах Русского государства: на Белоозере и в Орешке, в Пскове и Москве[463]. Одним из центров местных рынков был Волоколамск. Здесь Воскресенский собор уже до 1514 г. имел в своем распоряжении «весы серебряные» (эталон веса) и сбирал «пошлину с торговых людей на Волоце и в селских торгех… со всякого товару и з яшвотов» с 1 рубля по 4 деньги. Ежегодный сбор пошлин этого монастыря достигал 50 рублей[464]. Если считать, что в Волоколамске ходил московский рубль, то годовой оборот волоколамского рынка превышал внушительную сумму — 2500 рублей (в рубле 200 денег).
Постепенно намечались рыночные связи между отдельными рынками. В межобластной торговле появляются хлеб и другие продукты сельского хозяйства[465]. Хлебом на местных рынках торговали по преимуществу крестьяне[466]. Они же везли хлеб и в города (например, в Москву)[467]. В торговом обмене между областными рынками наибольшее значение имели продукты добывающей промышленности (соль, рыба и отчасти меха)[468].
А. Г. Маньков отмечает в XVI в. значительно меньшую товаризацию ремесла по сравнению с сельским хозяйством[469]. Этот вывод нельзя безоговорочно распространять на городское ремесло, степень товарности которого была, несомненно, больше сельского. Но в целом товарное производство, мало затронувшее основные отрасли народного хозяйства, было еще недостаточно развито.
Из намечающихся торговых связей все большее значение приобретали связи Новгорода с Москвою, а также поморского Севера с Центром[470]. От Холмогор путь в Москву шел через Вологду, Галич, Кострому и Ярославль[471]. По рекам Волге и Шексне торговые караваны направлялись из Москвы и центральных областей на Белоозеро. Налаживаются связи и между другими областными рынками[472]. Этому процессу содействовала ярмарочная торговля. Уже в первой половине XVI в. в отдельных городах и при крупных монастырях происходят ярмарки, торговля в дни местных праздников. Так, на белозерскую ярмарку приезжали «торговые люди» (волостные и посадские) уже в 30-х годах XVI в.[473] Во время трех праздников была в 30-е годы XVI в. ярмарка у Кирзкацкого монастыря[474].
Значительным центром ярмарочной торговли в первой половине XVI в. был городок Холопий на реке Мологе, находившийся на земле князей Прозоровских. Туда приезжали для продажи мехов и покупки топоров, иголок и других предметов русского ремесла[475]. Торговые люди Костромы, Углича, Ярославля, Переяславля и Каргополя бывали на ярмарке в Холопьем[476], Ненцы и другие народы Севера приезжали на ярмарку в Лампожню на устье реки Мезени[477].
В первой половине XVI в. происходит перестройка областных рынков: наряду со старыми рынками, сложившимися в период феодальной раздробленности (Новгород, Псков, Белоозеро и т. д.), появляются новые (например, Ярославль, Холмогоры, Вологда), которые отражали черты нарождавшегося территориального разделения труда.
Крупнейшим рынком страны являлась Москва, устанавливавшая торговые связи уже в первой половине XVI в. с отдаленными местами Русского государства[478]. Однако состояние товарного обращения в стране было таково, что еще говорить о сложении всероссийского рынка было нельзя; общерусские связи еще только намечались.
Показателем неразвитости товарного обращения был и характер торговых операций и состав общественных групп, участвовавших в торговле. Торговля в основном еще носила розничный характер; продавались товары на местных рынках небольшими партиями.
В середине XVI в. в сферу обмена начинает втягиваться, хотя и в ограниченной степени, крестьянство[479]. Крестьяне продают на местном рынке продукты сельского хозяйства (хлеб, скот) и добывающей промышленности[480]. Однако в условиях феодализма мелкая крестьянская торговля не могла получить сколько-нибудь большого развития. Наряду с крестьянами продуктами своего труда торговали на посаде ремесленники. Стали развертываться посреднические торговые операции. В роли посредников выступали часто зажиточные посадские люди, а также монастыри, обладавшие значительными торговыми привилегиями. Так, торговые люди в поморских посадах скупали. соль, везли ее в Холмогоры, а затем и в Вологду, откуда они привозили вверх по Двине хлеб[481].
В поморские районы ездили за солью также каргопольцы, онежане, устьмошане и мехренжане; приобретенную у солеваров поморских соль они отвозили в Каргополь, где продавали вологжанам, белозерцам и другим торговым людям[482].
В межобластной торговле большую роль играли привилегированные торговцы, в том числе монастыри. Так, в 1541 г. Соловецкому монастырю дано было право беспошлинного провоза с Холмогор в Устюг, Тотьму и Вологду 6000 пудов соли[483]. Волоколамский монастырь получил в 1527 г. льготную грамоту на беспошлинный проезд 150 возов (или 5 стругов) для проезда в Новгород, Дегунино, Белоозеро. Волоцкие старцы и их «кунчины» могли ежегодно привозить из Русы соль на 300 телегах без уплаты пошлин и продавать ее в Волоколамске, Ржеве и Дегунине[484].
В 1534 г. право на беспошлинный проезд для покупки рыбы в Дмитрове и на Белоозере получил Троице-Сергиев монастырь[485]. Беспошлинным проездом по Волге вплоть до Нижегородского уезда обладал московский митрополит (для провоза оттуда рыбы)[486]. Кирилло-Белозерский монастырь мог беспошлинно покупать ежегодно 20 000 пудов соли в Каргополе и торговать ею в Москве и других городах[487]. Посредническая торговля солью, по вычислениям А. X. Горфункеля, давала этому монастырю около 600 рублей годового дохода[488].
Русское правительство, выражавшее интересы господствующего класса, предоставляло еще достаточно широкие привилегии в торговле духовным феодалам. Впрочем, эти права и привилегии уже в первой половине XVI в. в связи с ростом экономического влияния торгово-посадских кругов русского города начинают постепенно сужаться.
Крупные торговые люди, гости, в товарном обращении занимали еще недостаточно видное место. Они принимали большее участие во внешнеторговых операциях и меньшее — в городской торговле и в торговле на местных рынках. Недостаточный уровень развития товарного производства служил серьезным препятствием развитию крупной оптовой торговли.
Наконец, в продаже на рынке продуктов сельскохозяйственного производства принимали участие крупные светские феодалы, роль которых в товарном обращении состояла по преимуществу в покупке предметов роскоши и ремесленных изделий[489]. Скудны сведения о торговле дворянства[490]. Натуральный характер хозяйства светских феодалов, несмотря на появление денежной ренты, был еще чрезвычайно ярко выражен.
Рост товарного производства к середине XVI в. давал возможность увеличивать количество товаров, предназначенных для вывоза за рубеж, и расширять их ассортимент. Укрепление международного авторитета России также содействовало развитию ее внешнеторговых связей с Западом и Востоком. При этом внешняя торговля с восточными странами в первой половине XVI в. имела большее значение для экономического развития России, чем торговля с европейскими странами.
Основная роль среди восточных государств в товарообороте с Русским государством во всяком случае до середины XVI в. принадлежала Турции[491]. Русское государство было заинтересовано в развитии мирных торговых сношений и противилось всем попыткам западных держав втянуть его в войну с Портой. В Турцию вывозились меха, кожа и изделия из нее[492], продукция русских серебряников[493]. Из Турции ввозились шелка, жемчуг, пряности[494]. Так, например, в завещании Г. М. Валуева 1543/44 г. упоминается: «тафта ала бурская» (из г. Брусы)[495]. В завещании другого феодала, князя Оболенского (середины XVI в.), среди многочисленных вещей князя были «епанча» бурского «дела», «опашен зуф… ангурская» (из г. Ангоры), «камка адамашна» (из г. Дамаска), «кафтан турской», «сабля турская»[496]. Попадало на Русь даже «струцево (страусово) перо»[497]. Отдельные партии шелковых тканей, шедших из Турции, доходили до 1000 аршин[498].
Посредническую роль в торговле Турции с Россией играл Крым. Так, в 1525 г. крымские купцы взяли в Москву партию тканей из 500 аршин тафты и 10 зуфей[499].
В начале XVI в. крупным торговым пунктом, в который съезжались турецко-татарские и русские торговые люди, был Азов[500]. Русские купцы нередко бывали в Стамбуле и в Кафе[501], причем в торговле принимали участие торговые люди ряда крупных городов, в том числе Москвы и Дмитрова[502]. Со своей стороны турецкие купцы посещали Москву и Новгород[503].
Значительной была русская торговля с Ногайской ордой, производившаяся иногда в форме обмена «поминками» (подарками). «Из Ногаев» на Русь вывозили прежде всего лошадей, а также луки и стрелы[504]. Только в 1529/30 г. «из Ногаев» на Русь привезли 80 000 коней, в 1530/31 г. — 30 000, а в 1533/34 г. — 50 000[505].
«В Ногаи» из России вывозили суконные и льняные одежды, собольи и беличьи шубы, изделия из железа (гвозди, топоры), оружие, моржовый клык, бумагу и хлеб[506].
Вели торговлю русские купцы и с Казанью[507]. Из русских земель в Казань шла соль, а казанские купцы получали значительные барыши за счет транзитной торговли восточными товарами[508]. Свидетельством широкой торговли с Россией является распространение кладов русской монеты на территории Казанского ханства[509].
Торговле с Ираном, Средней Азией и Кавказом, производившейся в основном по Волжскому пути, препятствовало Казанское ханство. Однако экономические связи с этими странами все же существовали. Из Ирана вывозились шелковые ткани (в том числе тафта шемахейская), жемчуг и др., с Северного Кавказа — искусно выделанное оружие. Так, в завещании князя Ю. А. Оболенского (середина XVI в.) упоминается «шолом черкасской», «юмшан шамахейской», «наколенки шемохейские», «жемчюги бурмышские»[510]: в другом завещании первой четверти XVI в. — «сабля черкасская»[511]. В Среднюю Азию шла русская деревянная посуда[512], а оттуда вывозились шелковые ткани[513].
Необходимость укрепления экономических связей с народами Кавказа и Средней Азии была одной из причин, вынуждавших русское правительство поставить вопрос о ликвидации Казанского ханства.
Торговля России с Молдавией осложнялась многочисленными препонами, ставившимися литовскими феодалами и крымскими ханами. Однако сохранившиеся сведения говорят, что уже к середине XVI в. из Молдавии на Русь поступали кони[514] и «лазарево сукно»[515]. Еще в 1529 г. молдавский посол вел с собою на Русь коней в качестве «поминков» (подарков), а быть может, и для торговли[516].
Торговля с западными странами шла как через Крым, так и через Литву и Кафу (итальянская колония в Крыму). В результате посреднической торговли турок на Русь проникали итальянские товары, прежде всего ткани и одежда. Так, например, в середине XVI в. у одного из князей Оболенских были «тафта ала, венецейская», «шубка фрясская», «однорядка фрязская»[517]
Из Западной Европы непосредственно через Литву также шли ткани (прежде всего сукна).
Сукно «ипское» (ипрское) и «лупское» (лондонское) даже переправлялось русским правительством в качестве поминков «в Ногаи»[518]. Попадали на Русь «шарлат»[519], «однорядки» из брюггского и лондонского сукна[520] некоторое количество «белого» немецкого железа[521]. Из Чехии попадало зеленое чешское сукно[522].
Наиболее тесные экономические связи были с Великим княжеством Литовским и прежде всего с русскими, украинскими и белорусскими землями, входившими в его состав. Власть литовских феодалов задержала сближение этих братских народов, но ликвидировать его она была не в состоянии.
Связи с украинскими и белорусскими торговыми людьми окрепли к середине XVI в. Этому содействовало вхождение Северской земли в состав Русского государства. В 1543 г. мещане Могилевские ездили «со многим товаром» в Стародуб[523]. Со своей стороны москвичи, тверичи, торопчане еще до 1532 г. приезжали в Витебск, Полоцк, Вильно и Шклов как для проезда в Стамбул, так и для торговли в этих городах[524].
В 1537 г. правительство Елены Глинской дало распоряжение возобновить торговлю литовских купцов на особом Панском дворе в Москве[525]. Еще около 1521 г. один из литовских мещан привозил в Москву сукно «лунское», «колтырь» и «дризу», закупая на Руси серебряную посуду, воск и другие товары[526].
Торговые операции с виленскими купцами с 1541 г. вел московский гость В. Сузин[527]. В середине XVI в. даже на белозерский рынок попадали сукна «ыпское», «лунское», «новгородское» (из Новогрудка) и «трекунское»[528], очевидно, через посредство торговых людей-суконщиков, ведших торговлю с Литвой. Из Литвы везли также олово и щиты[529]. В источниках упоминаются также косы литовские[530]. «Золотые» угорские, покупавшиеся во Пскове, попадали на Русь в результате посреднической торговли польско-литовских купцов[531]. В Литву и Германию шли из России воск, кожа, меха, моржовая кость[532].
Русские торговые люди проезжали Литву по дороге в Крым и Стамбул и торговали там с местными купцами. Они бывали в Вильно, Слониме, Киеве, Луцке, Гродно, Вельске, Бресте, Минске и других городах[533]. Так, караван в 100 человек главным образом из московских купцов прибыл в 1549 г. на ярмарку в Ровно[534]. В Литве торговали чаще всего московские купцы, затем гости из Новгорода, Пскова, Твери, Торопца и Можайска, а также из пограничных мест. Купцы из Великого княжества Литовского, главным образом виленские, посещали Москву, бывали даже на мелких русских рынках, в том числе в Орешке[535] и Торопце[536]. В торговле принимали участие главным образом виленские купцы, а чаще из Бреста и Бельска. Укрепление экономических связей, дополнявшееся налаживанием культурного общения подготавливало воссоединение Украины и Белоруссии с Россией.
Первая половина XVI в. была временем усиления торговых связей Русского государства с Прибалтикой. Из России в Нарву, Ревель и другие города вывозили лен, коноплю, сало[537]; из Прибалтики привозили серу, свинец, олово, медь[538] Крупным пунктом внешнеторговых операций с Прибалтикой становится Ивангород, построенный в начале XVI в. Развитию нарвской торговли препятствовали Ганза и Ливонский орден, запрещавшие вывоз ценных товаров на Русь[539]. Однако, видя выгоду в укреплении экономических связей, прибалтийские купцы продолжали вести торговлю с Россией, несмотря на все препятствия. Народы Прибалтики были кровно заинтересованы в дружественных связях с Россией.
Торговля с немецкими городами, входившими в Ганзу, после восстановления Ганзейского двора в Новгороде не налаживалась, ибо сама Ганза постепенно утрачивала свое былое значение. В 1548 г. Иван IV дал обширные привилегии ганзейским купцам, но и это не привело к оживлению торговли[540]. В Европу русские товары также проникали через Выборг, который до занятия русскими войсками Нарвы в 1558 г. был едва ли не крупнейшим центром русской торговли с Западной Европой[541].
К середине XVI в. постепенно завязывались торговые связи Польши с Россией. Из Кракова на Русь иногда привозили медь[542]. Упоминаются на Руси также «седла лядцкие»[543]. Доля России в торговле с Польшей и Литвой составляла от 30 до 50 % общей стоимости товаров[544].
После того как в 1553 г. английский мореплаватель Ричард Ченслер в поисках северного морского пути попал в Белое море и побывал при дворе Ивана IV, в 1555 г. в Англии создали Московскую компанию для ведения торговых операций с Россией. Завязались регулярные торговые англо-русские связи[545].
Внешняя торговля захватывала еще сравнительно узкий ассортимент товаров. Среди предметов вывоза еще небольшое место принадлежало ремесленной продукции.
Плодами внешнеторговых операций широкие народные массы по существу не пользовались. Иноземные товары попадали по преимуществу к представителям господствующего класса феодалов — боярству, дворянству, богатому духовенству и отчасти к торговым людям.
В системе товарного обращения основную роль играли не внешняя торговля, а местные рынки. Развитие товарного производства приводило к возникновению и росту ремесленно-торговых поселений — рядков, посадов и городов. Этот процесс происходил особенно интенсивно в первой половине XVI в.
В железоделательной промышленности, в районах распространения соляных и рыболовных промыслов в первой половине XVI в. обнаруживаются уже поселения, жители которых бросают сельское хозяйство, занимаясь только производством товара на продажу.
Кузнецы были одними из первых деревенских ремесленников, которые порывали с сельским хозяйством[546]. Так, в тверских писцовых книгах в 1539–1540 гг. упоминается починок Кузнечково, в котором жил только один коваль, и починок Ракулин, в котором жил Ракула кузнец[547].
К середине XVI в. появляются довольно крупные торгово-ремесленные села. В Новоторжском уезде Троице-Сергиеву монастырю принадлежали села Кунганово и Медна. В первом из них в 1543/44 г. было 9 пашенных и 16 непашенных дворов, в том числе не менее двух дворов кузнецов; там же были дворы швеца, овчинника, сапожника и колпачника. В селе Медна на 15 пашенных дворов было уже 56 непашенных, а в числе последних было не менее 9 дворов сапожников, 8 портных мастеров, 6 хлебников, 2 калачников, 4 кузнецов; там же были дворы плотника, овчинника, колпачника, горшечника, скомороха и смычника (мастер, изготовлявший лучину)[548].
Б. Н. Тихомиров сделал ряд наблюдений, показывающих, как уже в середине XVI в. села, расположенные около монастырей, становились центрами средоточия ремесла[549]. В слободках Лужниковского монастыря за Можайским посадом было уже много нетяглых дворов, принадлежавших кузнецам, кожевникам и другим ремесленникам[550]. В слободке Отроча монастыря под Тверью было 40 дворов ремесленников, занимавшихся обработкой кожи и изготовлением одежды, и 25 дворов, где производилось оружие и металлические изделия[551]. В двух селах Прилуцкого монастыря у Вологды в 1543/44 г. было 138 дворов «крестьянских торговых людей и мастеровых»[552].
В Новгородской земле особенное распространение получили рядки, торгово-промышленные поселения, имевшие в ряде случаев тенденцию к перерастанию в поселения городского типа. Здесь существовали рядки трех видов: а) рядок (ряд лавок, амбаров), предназначенный для торговли в определенные дни (обычно он пустовал); б) поселок промыслового характера (в Обонежье, например, рыболовецкий), иногда с дворами пашенных крестьян, а иногда без них; в) торгово-промысловый поселок, являвшийся как бы зародышем города (см., например, Сванский Волочек в Вотской пятине, Вышний Волочек в Бежецкой пятине)[553]. Распространение рядков в Новгороде было весьма значительно. Так, например, по реке Мете один рядок приходился на каждые 20 км, что превращало по существу побережье этой реки в цепь взаимосвязанных местных рынков[554].
Торгово-ремесленные поселения («посады», «рядки») иногда становились уже городами. Так было уже в первой половине XVI в., например, с посадами Каргополем и Турчасовым, а также со Старой Русой. Иногда, впрочем, посады не были в состоянии противостоять натиску феодалов. Так было с Неноксой — посадом со значительными соляными промыслами, который позднее (к началу XVII в.) был передан Кириллову монастырю.
Другой путь образования городских поселений — это основание промыслово-земледельческих слободок. Такие слободки основывались в Коми-крае и Перми. Еще до 1545 г. на реке Цильме такую слободку основал Иван Ластка. К 1564 г. там уже было 14 дворов[555].
В первой половине XVI в. были основаны Ижемская и Глотовская слободки в Коми-крае[556]. Правительство покровительствовало деятельности слободчиков, наделяя их широкими иммунитетными привилегиями. Так, в 1530 г. Василий III дал жалованную грамоту солеварам Новой Соли, Моревской волости, Деревской пятины с большими льготами (с запрещением феодалам светским и духовным основывать там варницы, со временным освобождением от уплаты пошлин для приезжих торговцев в слободе и др.)[557] Льготные грамоты имели упомянутый Ластка и жители Шестаковской слободки на Вятке. Уже вскоре после основания слободки в начале 40-х годов XVI в. Шестаков сделался городом, жители которого занимались промыслово-торговой деятельностью[558].
В условиях повторяющихся набегов сибирских и приуральских князьков на земли русского и коми народов крупные населенные пункты на Севере и, в частности, в Коми-крае превращались в укрепления. В середине XVI в. (после ликвидации Казанского ханства) укрепленные городища потеряли свое оборонительное значение и большинство их запустело. Однако некоторые из них (например, Еренское) позднее сделались городами с промыслово-ремесленным населением, административными центрами края.
Иногда к возникновению городов приводило и строительство русским правительством крепостей на рубежах страны[559]. Около новоотстроенных укреплений возникали посады, собиралось городское население. Часто бывало, что крепости возводились на удобных торговых путях и на месте запустевших поселений.
К середине XVI в. в России было уже до ста шестидесяти городов[560]. Крупнейшим из них была столица Русского государства — Москва. Летописец под 1547 г. сообщает о значительном росте ее населения в первые годы правления Ивана IV[561]. Территория Москвы уже охватывала огромный район в пределах нынешней линии Садовых улиц. Ченслер, побывавший в Москве в середине XVI в., считал ее больше Лондона с предместьями»[562].
Матвей Меховский в 20-х годах XVI в. писал, что Москва была «вдвое больше тосканской Флоренции и вдвое больше, чем Прага в Богемии»[563]. Герберштейн сообщал, что в Москве было 41 500 дворов[564]. Эта цифра преувеличена. Во всяком случае в 1547 г. выгорело в Москве 25 000 дворов[565]. Если брать коэффициент населепия не менее 3,2 чел. во дворе[566], то население только выгоревших дворов будет превышать 80 000 человек. Можно думать, что в столице проживало в середине XVI в. около 100 000 человек[567].
В Новгороде в то же время насчитывалось свыше 26 000 жителей[568]. По словам Меховского, Новгород «на много больше, чем Рим»[569]. Наличие в Новгороде «невероятного количества… зданий» отмечал П. Иовий[570].
В Коломне к середине XVI в. насчитывалось около 3200 человек; в Можайске — 5700 человек, в Малом Ярославце — около 800 человек[571]. «Славным и многонародным градом» в середине XVI в. был Ростов[572]. Переживали расцвет в XVI в. Дмитров[573] и Серпухов, в котором к 1552 г. проживало свыше 2500 человек[574].
Сильно вырос к середине XVI в. и Нижний Новгород, особенно после того как Василий III в 1525 г. перевел туда «торг» из Казани[575]. В 1531 г. во время пожара на Нижегородском посаде сгорело 1400 дворов[576].
Рост городов является, по словам В. И. Ленина, «самым наглядным выражением…» отделения промышленности от земледелия[577]. В 20-х годах XVI в. русские и иностранные современники писали о росте неземледельческого населения России. «Вси бегают рукоделиа, вси щапят торговании, вси поношают земляделателем», — писал митрополит Даниил[578].
Русские города изучаемого времени по составу населения отличались разнообразием. В центре страны преобладали города, в которых наряду с посадским населением имелась прослойка светских и духовных феодалов. В них получило значительное распространение дворовладение феодалов-беломестцев. Территория города делилась на крепость («город», по тогдашней терминологии) и посад. На русском Севере чаще всего встречались города-посады, в которых обычно отсутствовали крепостные сооружения. В них не было и дворов светских феодалов, хотя монастыри и церкви владели многими городскими участками. На Северо-Западе рядом с такими старинными торгово-ремесленными городами, как Псков и Новгород, располагались крепости, лишенные торгово-ремесленного люда (некоторые псковские пригороды).
Городки-крепости с незначительным ремесленным населением получили особенное распространение на юго-западе и юго-востоке страны, где они служили целям обороны от вторжения литовских феодалов, а также от набегов крымских и казанских ханов. В этих городках были расположены военные гарнизоны приборных людей (пищальников и др.). Постепенно и в них по мере продвижения русской границы на юг возрастала численность посадского населения.
К середине XVI в. произошли существенные изменения и в составе русских городов. Ряд старых городов, значение которых было велико в условиях феодально-раздробленной Руси, пришел позднее в упадок. К их числу относится Микулин, когда-то центр удельного княжества[579], Радонеж и некоторые другие. Запустел от постоянных войн ряд городов на Северщине (например, Острея и Перевитск). Впрочем, гораздо характернее было строительство новых городов. Целый ряд новых городов появился на русском Севере (в их числе Каргополь, Турчасов, Тотьма, Устюжна, Шестаков)[580]. Присоединение Новгорода и Пскова привело не к запустению этих городов, а к новому подъему их экономики[581], что свидетельствует о прогрессивном значении процесса создания Русского централизованного государства.
Воссоединение северских земель с Россией дало новый толчок к основанию новых и развитию старых городов на юге страны (восстановлены, укреплены и заселились города Пронск, Зарайск и др.). Новые города появились и в Поволжье (Темников).
Образование и укрепление Русского централизованного государства в условиях экономического роста страны привели к изменениям и в типах городов. Частновладельческие города, как пережиток феодальной раздробленности, постепенно ликвидируются. Уже С. Герберштейн сообщал о мероприятии правительства Василия III по уничтожению частновладельческих городов[582]. Правда, формы осуществления этого мероприятия не вполне ясны[583]. Во владении духовных и светских феодалов оставалось небольшое число городков (Алексин — митрополичий, Зарайск — у монастыря Николы Зарайского, Касимов — у татарских царевичей). Возможно, князьям Прозоровским принадлежал Холопий Торг, все более терявший свое экономическое значение. Ряд городов находился у северских князей (Воротынским, например, к 1562 г. принадлежали часть Воротынска, Одоев[584], Новосиль)[585].
К середине XVI в. основной формой собственности феодалов в городах были слободы и дворы. Размеры частновладельческих слободок были велики. Так, например, в конце 1519 г. в г. Переяславле в одной только слободке митрополичьего Борисоглебского монастыря было 18 дворов ремесленников (20 человек), среди них 6 сапожников, 6 ложечников, 2 гвоздочника, 1 ковшевник, 1 «укладиик»[586].
В том же городе Переяславле в 1543 г. у Троице-Сергиева монастыря было в слободке 12 дворов[587]. У крупнейших монастырей имелись дворы во многих городах.
К 1545 г. у одного только Троице-Сергиева монастыря было: двор и соляные варницы в Балахне[588], дворы во Владимире, Гороховце, Кашине, Костроме, в Москве (в Китай-городе и в Кремле), в Нерехте (двор, лавки и 3 варницы)[589], в Нижнем Новгороде (в «городе» и на посаде), в Переяславле (12 дворов), у Соли Переяславской (еще ранее там были варницы), в Ростове, Суздале, Соли Галицкой (ранее там были варница и двор), в Твери, Угличе, на Холуе (двор и варницы) и на Уготе[590], а также около этого времени — 2 двора в Дмитрове (на посаде и в «городе»)[591], двор в Кашине[592] и Коломне[593]. У Волоколамского монастыря были дворы в Волоколамске, Рузе, Старице[594], в Дегунине[595], Дмитрове[596].
Ликвидация частновладельческих городов в первой половине XVI в. дополнялась постепенным сокращением объема привилегий светских и духовных феодалов в остальных городах. Белые слободы и дворы служилых людей и духовенства все более и более включаются в тягло. Однако эти мероприятия правительства Ивана III и Василия III в период боярского правления не получили продолжения, что привело к новому росту белых слобод и дворов, наносившему серьезный ущерб посадскому населению городов.
Несмотря на засилье феодалов, основную массу населения русских городов составляли ремесленники и мелкие товаропроизводители и торговые люди.
Русские города середины XVI в. были центрами торгово-ремесленной деятельности. Весьма интересные наблюдения по составу населения Новгорода сделаны А. П. Пронштейном. По его подсчетам, в этом городе в середине XVI в. было служилых дворов 5,5 %, церковно-монастырских — 15 %, а посадских — 79,5 %. При этом среди посадского населения, судя по более поздним данным (80-х годов XVI в.), 66,32 % было ремесленников, 5,54 — торговцев, 13,8 — лиц, занимавшихся сельским хозяйством, и 14,34 % —лиц свободных профессий, а также занимавшихся извозом и пр.[597]
Ремесленно-торговый характер занятий городского населения в Новгороде не вызывает никакого сомнения.
То же можно сказать и о других русских городах изучаемого времени. Так, в Серпухове в 1552 г. было 214 ремесленников, 70 торговых людей. Там же находилось 250 лавок и 21 лавочное место. Большинство ремесленников занималось в железоделательной, кожевенной и пищевой промышленности[598]. В Торопце в 1540/41 г. было свыше 60 посадских людей ремесленников, что составляло около 10–12 % людей, живших в городе[599].
Крупнейшим ремесленным и торговым центром страны была Москва. Среди ремесленников Москвы были широко известны строители (в том числе плотники), кузнецы[600]. Целый район в столице был заселен кожевниками[601]. В Москве еще с конца XV в. существовала первая русская казенная мануфактура — Пушечный двор. Здесь же начинало складываться ведомство оружничего, позднейшая Оружейная палата.
В Москву поступали товары со всей страны. Ежедневно по ярославской дороге двигалось от 700 до 800 саней с продовольствием[602]; с Севера везли соль и т. д.[603] Со своей стороны Москва направляла в разные районы России продукцию своих ремесленников. В одном завещании 1543–1544 гг. назывались «шолом московскова дела» и «зерцала московские»[604]; в другом завещании первой четверти XVI в. были упомянуты «тебеньки московские»[605].
Своеобразные формы в русских городах принимала социальная организация посадского населения. Трудами советских ученых Б. А. Рыбакова, М. Н. Тихомирова доказано существование корпоративного устройства русских ремесленников в XII–XV вв.[606] Следы цеховой организации ремесленников можно обнаружить и в русском городе середины XVI в. На материалах Великого Новгорода это прекрасно показано А. П. Пронштейном[607]. Представители отдельных профессий селились здесь, как правило, компактно, на одной территории (улице), имели свою организацию во главе со старостой и патрональным храмом. Формой организации новгородских ремесленников были также торговые ряды[608].
Факт существования около 1523 г. в Новгороде особой организации носильщиков несомненен[609]. Есть предположение о том, что была корпорация литейщиков во Пскове (при Похвальной церкви), изготовлявшая с 20-х годов XVI в. колокола для ряда крупнейших монастырей[610]. Так, в 1551 г. Михаил Андреев с детьми отлил громадный колокол (в 400 пудов) для Кирилло-Белозерского монастыря[611]. Хотя прямых данных о корпорациях в других городах не сохранилось, трудно допустить, чтобы в этом отношении Новгород и Псков были каким-то исключением.
Рост товарного производства приводил к росту имущественного неравенства на посаде. Наряду с «серед-ними» посадскими людьми выделялась верхушка («лучшие» люди) и беднота («молодчие» люди). В Серпухове в 1552 г. было 514 дворов «молодчих» и 109 дворов «середних» людей[612].
Уже к началу XVI в. процент «лучших» и «середних» людей в городах Новгородской земли не превышал 20–25 %[613]. Основную массу городского населения, следовательно, составляла беднота. Расслоение посадских людей отразилось и в законодательстве середины XVI в. Если Судебник 1550 г. приравнивал черного городского «молодчего» человека к крестьянину (установив штраф ему за бесчестье в 1 рубль), то за оскорбление «середнего» человека платили 5, а за «больших» торговых людей даже 50 рублей.
В верхушку торгово-ремесленной части городов, своеобразный городской патрициат, наделенный особыми льготами и привилегиями, входили гости и торговые люди суконной и гостиной сотен.
Видными московскими гостями в 20–30-х годах XVI в. были: новгородский купеческий староста В. Н. Тараканов[614], а также Д. И. Сырков[615]. Сыновья последнего Федор и Алексей в середине XVI в. были очень крупными торговцами. Называя Федора Сыркова «знатным и именитым человеком», Альберт Шлихтинг пишет, что «можно видеть 12 монастырей, выстроенных и основанных им же на свой счет»[616]. В. Сузин вел долгие годы (во всяком случае с 1541 г.) торговые операции с торговыми людьми г. Вильно[617]. Нам известны и другие гости 30–40-х годов XVI в. Так, гость И. М. Антонов в 1534/35 г. дал в Троице-Сергиев монастырь двор в Москве[618].
Гости-сурожане, исчезающие в первой половине XVI в. в Москве в связи с упадком крымской торговли, продолжают еще встречаться среди новгородского купечества[619]. Еще в 1548 г., во время пожара на Нутной улице, сгорел один сурожский двор[620].
Являясь крупнейшими представителями русского купечества, гости вместе с тем были и своеобразными великокняжескими агентами по торговым делам. Именно поэтому многие из них вливались в состав господствующего класса феодалов, становились крупными землевладельцами, занимали видное место в правительственном аппарате, как это было не только с Головиными, Ховриными и Траханиотовыми, но и с менее знатными купцами — Дьяконовыми, сыном Сильвестра Анфимом[621], Алексеем и Федором Сырковыми и др.
Из числа торговых людей — сведенцев из Смоленска[622] образовалась к середине XVI в. часть столичного купечества — «суконная сотня», т. е. привилегированная торговая корпорация, ведшая торговлю с Западом («сукна» привозились именно оттуда). Во главе ее стоял особый «суконничий староста»[623]. Некоторые из видных купцов-смольнян брали на откуп взимание таможенных пошлин (например, Ф. Кадигробов в 1551 г. на рынке в Холопьем торгу)[624]. У торговых людей скапливались довольно значительные денежные средства[625].
В 20-х годах XVI в. жители Нарвы писали в Ревель, характеризуя несколько преувеличенно рост русских городов: «Вскоре в России никто не возьмется более за соху, все бегут в город и становятся купцами… Люди, которые года два тому назад носили рыбу на рынок или были мясниками, ветошниками и садовниками, сделались пребогатыми купцами и финансистами и ворочают тысячами»[626]. Но обогащение верхушки было лишь одной стороной процесса расслоения посадских людей.
Характерной чертой товарного производства в первой половине XVI в. было увеличивающееся применение наемного труда в промышленности. Этот факт, несомненно, связан с расслоением посадских людей и постепенным сложением своеобразного предпролетариата, лишенного средств производства и продающего свой труд. К середине XVI в. целый ряд отраслей промышленности пе обходился без наемного труда. Так, кузнечные «казаки» известны в качестве молотобойцев в кузнечном производстве Серпухова[627]. Л. В. Данилова и В. Т. Пашуто считают, что «наемный труд применялся главным образом не в промышленности, а в строительном деле, торговле и транспорте»[628]. Вследствие недостаточности сравнительного материала это утверждение остается гипотетичным, хотя фактов об участии «казаков» в транспортных операциях у нас немало. «Казаки» помогали погружать соль на судна и разгружать судна с товаром в Каргополе и в Турчасове, получая «наем». Они же взвешивали соль на весах. При этом казаков было в этих посадах примерно по 60 человек[629]; они были подведомственны таможникам. Очевидно, вербовались они из местного населения («А которые каргопольские казаки не похотят быти у таможников, и таможникам держати казаков белозерцев»[630]. В таможенной грамоте было указано, чтобы, «оприч каргопольцев — городских людей и посадских людей и становых и волостных, белозерцы и Вологодцского уезда крестьяне» не нанимались «соли во-зити в судех». В Устюжне в 1542/43 гг. товар взвешивали особые «робята»[631].
В 1521 г. «наймиты» работали на «паусках» (речных судах), приезжавших в Дмитров[632]. Казаки — «дрововозы», получавшие «наем», существовали в середине XVI в. и в Холмогорах и двинских посадах, где наемные люди сгружали там же хлеб из лодей и погружали на них соль[633].
Рост товарно-денежных отношений оказывал воздействие и на феодальную деревню. Здесь происходил процесс обезземеливания и обнищания крестьянства, приводивший к пополнению кадров наемных людей и к развитию применения наемного труда в хозяйствах крупных феодалов. «Детеныши» или «казаки» трудились как на монастырских промыслах, так и в сельском хозяйстве.
В середине XVI в. Николаевский-Корельский монастырь нанимал на посаде «казаков» для обработки своей пашни[634]. У этого монастыря были «наймиты» мельники и «жерновщики»[635]. Очевидно, они работали в течение сезона— лета (см. о плате «наймитам летовым»)[636]. В 1543/44 г. в селе Спасском Кирилло-Белозерского монастыря был «двор коровей монастырский, а живут в нем дети монастырские»[637]. Кирилловские детеныши выполняли основные сельскохозяйственные работы: «Весне дети ратаи взорют целизну яровое поле», затем «робята изборонят», после чего «в паренину ратаи взорют» и т. п. Это описание сельскохозяйственных работ, как установил А. X. Горфункель, относится примерно к середине XVI в.[638] Казаки из окрестных земель («выремские», «сумские») работали в 1548 г. в Соловецком монастыре. Были случаи, когда сюда приходили и казаки «незнаемые»[639].
Наемный труд применялся и Троице-Сергиевым монастырем при работе его варниц. Так, в 1545 г. в Нерехте были «варницы и двор монастырской и казачьи дворы и лавки на торгу», у Соли Переяславской и у Соли Галицкой тоже были «казачьи дворы»[640]. «Казаки» работали на постройке ограды Троице-Сергиева монастыря в 1540 г.[641] В 1548 г. в новгородском архиепископском доме для обработки пашни была наемная «мельнитцкая дружина», получавшая жалование[642].
В 1531 г. «казаки» за небольшую сдельную плату выполняли небольшие вспомогательные работы во псковской Завеличской церкви (чистили погреб и др.)[643] Около 1553 г. детеныши были в костромском Ипатьеве монастыре, где они получали «наем», «шубы», «сапоги»[644]. «Дети деловые», очевидно, работали на монастырской пашне.
Изучению характера феодального найма уделила внимание А. М. Панкратова[645]. Отмечая некоторый рост численности «наймитов» уже с XV в., она считала, что для XV–XVI вв. нельзя еще говорить об изменении характера эксплуатации наемного труда — его феодальная основа оставалась непоколебленной. Расширение применения наемного труда связано с ростом товарного производства, вызывавшего потребности в рабочей силе для ремесла, как и для хозяйства феодалов, приспосабливавшихся к товарным отношениям[646]. Вместе с тем рост товарного производства приводил к усилению имущественного неравенства на посаде и среди крестьянства. Происходит обезземеливание крестьянства и обнищание посадских людей; из этой среды и появляются «наймиты», «казаки» и «детеныши»[647]. Сфера применения наемного труда еще была узка. Из приведенного выше материала видно, что она ограничивалась хозяйством крупных феодалов[648] и посадом (соляная и железоделательная промышленность в первую очередь).
Вопрос о форме эксплуатации детенышей в Волоколамском монастыре по Книге ключей впервые был поставлен М. Н. Тихомировым. Он указал, что большинство «детенышей», несомненно, принадлежало к зависимым монастырским людям[649] Одним из доказательств зависимости является, по мнению автора, система поруки, гарантировавшая их службу за взятые вперед из монастырской казны деньги; они могли уйти до срока, только «уплатив полученные деньги»[650]. Эти выводы вызвали возражение Б. Д. Грекова, который утверждал, что мы имеем дело с «текучей массой монастырских работников»[651]. Детеныши — «одна из многочисленных категорий наемных людей». Зависимость их от господина была «очень относительна». Причем, как правило, замечал Б. Д. Греков, заработная плата детенышу выдается после выполнения работы, а не вперед[652]. Такая характеристика положения детенышей создает не вполне правильную оценку феодального найма.
Книга ключей Волоколамского монастыря рисует довольно полно условия жизни детенышей и «мастеров», ремесленников, работавших на заказ (портных, кузнецов, сапожников и др.) в крупной вотчине середины XVI в. (1547–1560 гг.). Все они обычно получали в октябре вперед на год денежный «оброк», называвшийся иногда «наймом»[653], определенную сумму (детеныши обычно 4 гривны), которую они должны были отработать своим трудом. Чтобы закрепить детенышей за монастырем, была создана сложная система поруки: если детеныш досрочно уходил или убегал, поручник возвращал в монастырь взятые им деньги[654]. Поручниками детенышей могли быть их отцы, ведшие самостоятельное хозяйство, т. е. имевшие дворы в монастырской вотчине; могли быть ими особо проверенные слуги, старцы. Если детеныш сам был домохозяином, то наличие двора у него могло засчитаться ему в поруку. Кроме платы деньгами, детеныши могли получать и натуральное довольствие. В Волоколамском монастыре им выдавалось питание в «чулане» вместе со всеми другими служебниками[655] Жили они обычно в самом монастыре на «детином дворце» (или детиной избе) и находились под контролем специально приставленного к ним слуги (в кабалах конца 60–70-х годов XVI в. Спасо-Прилуцкого монастыря этот слуга именовался нарядником)[656]. Могли они жить и по селам.
Основным занятием детенышей были сельскохозяйственные работы и в первую очередь обработка монастырской пашни в той же мере, как это делали деловые люди, основным занятием которых была обработка пашни светских феодалов[657]. Из детенышей или «делавцев черных», как их называет «Обиходник» Ефимия Туркова, вербовались многочисленные истопники, дворники, поваренки (ср. «поваренные детеныши» в Костромском монастыре), «мастера» — ремесленники, обслуживавшие различные нужды монастырского хозяйства (их встречаем на кузнечном дворце, в числе дворников и т. д.).
Детеныши в подавляющем большинстве своем происходили из крестьян подмонастырских сел и деревень (у Лариона Алексеева был двор в деревне Фадеевой, дядя Сергея Драничникова жил в деревне Чаще и т. д.)[658]. Если формально детеныши, отработав год, могли уйти, то по существу они были лишены этой возможности. Получив денежный оброк в виде задатка, они к концу срока службы снова вынуждены были идти в кабалу, поскольку в большинстве своем они собственного хозяйства, а отсюда, следовательно, и средств для собственного обеспечения не имели. Б Книге ключей Волоколамского монастыря зарегистрирована выплата оброков за 13 лет (1547–1559 гг.), причем ежегодно за монастырем было до 50 детенышей. Примерно половина этого числа служила, по имеющимся отрывочным данным, не менее десяти лет. Если бы у нас были сведения за больший отрезок времени и более исправные, то мы могли бы убедиться, что на монастырь работали детеныши из поколения в поколение. Характерно, что из 45 детенышей, получивших оброк на 1556/57 г., 40 человек работало на монастырь раньше или позже этого года и только 5 упомянуты в Книге ключей всего один раз. «Перехожие» детеныши из «гулящих» людей-казаков, представляют собою явление довольно редкое (их число увеличивается только в XVII в.). Появление детенышей как группы зависимых людей в русских монастырях XVI в. свидетельствовало о разорении крестьянства, ухудшении его материального положения. Задавленные феодальным гнетом крестьяне вынуждены были сами идти в кабалу или отдавать в кабалу своих детей.
Феодальный характер эксплуатации детенышей, таким образом, виден из анализа его условий. Даже в XVII в., по словам А. М. Панкратовой, наймиты «были ближе к феодально зависимым людям, чем к вольнонаемным рабочим позднейшего времени»[659]. Грань, разделявшая детенышей от кабальных людей, также была невелика. В нашем распоряжении имеются «кабалы» середины XVI в. обедневших людей, аналогичные служилым кабалам, заключая которые эти люди становились монастырскими детенышами. Так, Моисей Нифантиев с детьми в 1552/53 г., заняв у келаря Спасо-Прилуцкого монастыря 1 рубль денег на год, обязывался поставить избу в деревне Левашеве, «пахать… да и оброк мне дать по книгам»; он стал монастырским детенышем[660]. Иногда в кабале прямо оговаривалось: «за рост» закабаляемый обязан «служити в детех на дворце, всякое дело черное делати з детьми. А полягут деньги по сроце и мне служити по тому же за рост»[661]. Перерастание наемного труда в кабальный свидетельствовало о том, что этот труд не сделался основой для формирования капитализма[662].
Таким образом, к середине XVI в. в результате углубления процесса общественного разделения труда увеличилось значение ремесла и торговли в хозяйственной жизни страны. Росли города. Говоря о средневековой Европе, Энгельс отмечает, что «бюргеры стали классом, который олицетворял собой дальнейшее развитие производства и обмена, образования, социальных и политических учреждений»[663].
Сходные процессы происходили и в России. В русских городах происходит уже процесс расслоения посадского населения на «лучших» и «молодших» людей. Появление городского патрициата и рост посадской бедноты приводил к обострению классовой борьбы между ними, что ярко проявилось в городских движениях середины XVI в.
См. К. Маркс, Капитал, т. III, стр. 803.
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 3, изд. 5-е, стр. 378.
Так, в начале 30-х годов XVI в. крестьяне Волоколамского монастыря были обязаны прясти «нити на веревкы», «светильны толстые на свечи», давать «овчины» и т. д. (Книга ключей, стр. 159).
См., например, холопов-сапожников в завещании 1533–1538 гг. В. И. Ларионова (Н. П. Лихачев, Сборник актов, вып. I, № II, стр. 8). См. «чеботника» и холопа с прозвищем «сапожников» в завещании Г. М. Валуева 1543/44 г. (АФЗиХ, ч. 2, № 176). В грамоте 1513/14 г. упоминаются среди холопов «хамовник», «швея», «скатертница», «тонкопрядица (М. Дьяконов, Акты, вып. II, № 2).
Книга ключей, стр. 15, 17, 20, 21 и др.; см. также анализ приходо-расходной книги 1547/48 г. новгородского Софийского дома, данный Б. Д. Грековым (Б. Д. Греков, Очерки по истории хозяйства новгородского Софийского дома XVI–XVII вв., I, стр. 222).
В Серпухове, например, в 1552 г. было из 796 человек посадских людей всего 8 портных (П. Симеон, История Серпухова в связи с Серпуховским княжеством и вообще с отечественною историею. М., 1880, стр. 141–153).
См., например, указанные выше духовные грамоты Ларионова и Судикого.
Б. А. Колчин, Обработка железа в Московском государстве в XVI в. («Материалы и исследования по археологии СССР», № 12, М.—Л., 1949, стр. 204).
А. П. Лебедянская, Очерки из истории пушечного производства в Московской Руси («Сборник исследований и материалов Артиллерийского исторического музея Красной Армии», т. I, Л.—М., 1940, стр. 69–71).
Практический опыт бурения глубоких скважин был обобщен в специальном руководстве (сохранился в рукописи конца XVI — начала XVII в.), знающем уже до 130 технических терминов русского происхождения (Д. И. Прозоровский, Старинное описание солеваренного снаряда — «Известия Археологического общества», т. VI, вып. III, СПб., 1868, стр. 233–255).
С. А. Шумаков, Сотницы, вып. I (Чтения ОИДР, 1902, кн. 2, стр. 70).
О районах рыбной ловли см. выше, в главе II.
О солеварении в Русе см. С. Герберштейн, указ. соч., стр. 120. См. подробнее А. Г. Ильинский, Городское население Новгородской области в XVI веке (ЖМНПр., 1876, № 6, стр. 248).
В Неноксе, например, первое достоверное сведение о солеварении (основанном на подземных ключах) датируется 1530 г. К середине XVI в. там было уже около 22 варниц. Подробнее см. В. В. Цаплин. Источники по истории солеваренья на русском Севере, Дипломная работа, защищенная в 1952 г. в Историко-архивном институте (рукопись).
А. А. Введенский, указ. соч., стр. 94–95.
ГКЭ, Балахна, № 1/368 (грамота 1538 г.).
«Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в.», (далее — АСЗИ), т. I, М., 1952, № 3, 31, 130, 287 и др.
См. о холмогорской соли у Ченслера («Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке», стр. 56) и Герберштейна (С. Герберштейн, указ. соч., стр. 127)
См., например, сотную 1563 г. Соли Переяславской, свидетельствующую об упадке этого города (М. И. Смирнов, Соль Переяславская — «Труды Владимирской ученой архивной комиссии», кн. 17, Владимир, 1917, стр. 72–73).
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 95; см. «Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 55. В грамоте 1554 г. упоминаются белки «шувайские», или «устюжские», и «кляземские» (РИБ, т. ХХХII, Пг., 1915, № 185, стб. 326).
Об этом писал еще Р. Ченслер («Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 55–56); подробнее см. С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 86–93.
«Холщевницкий ряд» существовал в Новгороде уже в 1506 г. (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. III, Л., 1929, стр. 611).
Н. П. Лихачев, Сборник актов, вып. II, стр. 196.
Так, в Торопецком уезде крестьяне занимались изготовлением гончарных изделий, «копают глину на горшки» (см. И. И. Побойнин, Торопецкая старина — Чтения ОИДР, 1899, кн. 2, стр. 103).
«Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 56.
В 1543/44 г. в вологодских селах Прилуцкого монастыря упоминаются сапожные мастера, овчинники, седельники, холстовалы и кожевники (С. А. Шумаков, Сотницы, вып. I, стр. 68–71); о производстве кож во второй половине XVI в. в Вологде см. С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 77–78; см. также материалы раскопок жилища кожевника (А. В. Никитин, Раскопки в Вологде в 1948 г. — «Краткие сообщения Института истории материальной культуры», вып. II, М., 1953, стр. 104).
«Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 56.
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. III, стр. 618, 619.
А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 51. По данным Г. С. Рабинович, обработкой кож и мехов занимались даже до трети ремесленников Новгорода (Г. С. Рабинович, Ремесло и мелкое товарное производство в Новгороде в XVI в., стр. 269)
С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 95–98.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 108; ср. «блюд колуж-ский» в завещании одного феодала первой четверти XVI в. (АФЗиХ, ч. 2, № 97); блюды и братины калужские упоминаются в описи имущества Николаевского-Корельского монастыря 1551 г. (РИБ, т. XXXII, № 186, стб. 334).
В описи Николаевского-Корельского монастыря 1551 г. упоминаются «две братинки корельских» (РИБ, т. XXXII, № 186) и о покупке в 1551 г. ложек и посуды в Карелии (Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, кн. 936, л. 6).
О производстве поташа в XV–XVI вв. см. П. М. Лукьянов, История химических промыслов и химической промышленности России до конца XIX в., т. II, М.—Л., 1949, стр. 7—14.
С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 103.
Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, кн. 935, л. 36.
«Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. — начало XVII вв.», стр. 64.
О добыче руды в этих землях см. С. С. Гадзяцкий, Вотская и Ижорская земли Новгородского государства («Исторические записки», кн. 6, 1940, стр. 119 и след.). К середине XVI в. добыча руды в Вотской пятине выросла. К 1551 г., например, в сельце Высоком, появилось 5 домниц, которых не было еще в начале XVI в., их обслуживали специальные «дымники» («Новгородские писцовые книги», далее — НПК, т. VI, СПб., 1910, стб. 571–572); см. В. А. Колчин, указ. соч., стр. 196.
А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 51.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 108.
П. Симеон, указ. соч., стр. 153–154; С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 56.
С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 62–63.
С. А. Шумаков, Из актов тверского Отроча монастыря, М., 1896, стр. 4–5.
С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 70–71.
См. грамоту 1563 г. (ДАИ, т. I, № 116).
В 1566/67 г. там до 37 % всего посадского населения было занято производством железа (С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 61–62); хотя в 1542/43 г. в Устюжне еще не обнаруживалось продажи железных изделий (ЦГАДА, Городовые книги по Устюгу Великому, № 1, л. 55–65).
Упоминание о тихвинском укладе см. в Торговой книге, опубликовапной И. П. Сахаровым («Записки отделения русской и славянской археологии Археологического общества», т. I, СПб., 1851, отд. 3, стр. 136). Подробнее о Тихвине см. К. Н.Сербина, Очерки из социально-экономической истории русского города, М.—Л., 1951, стр. 14–43.
Рост железоделательной промышленности в Лопских погостах находился в связи с развитием соляных промыслов на Севере: соляные варницы Поморья обслуживались железом из Лопских погостов (А. П. Васильевский, Очерк по истории металлургии Олонецкого края в XVI–XVII вв., Петрозаводск, 1949, стр. 7, 19).
См. Архив Л ОНИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, кн. № 935, л. 7, 11, 11 об.
См. Л. В. Данилова, В. Т. Пашуто, Товарное производство на Руси (до XVII в.) — «Вопросы истории», 1954, № 1, стр. 131.
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 1, изд. 5-е, стр. 94.
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 3, изд. 5-е, стр. 381.
С. Б. Веселовский, Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV–XVI вв., стр. 25; С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 188.
ААЭ, т. I, № 269.
НПК, т. VI, стб. 727–728. Подробнее о торжках см. С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 188 и след.
Грамота 1529 г. (АФЗиХ, ч. 2, № 112). См. грамоту 1534 г. на село Бужарово Дмитровского уезда (там же, № 130); см. грамоту 1534 г. па рузские владения (там же, № 131). «Торговые люди» ездили «с вином с продажным» по волостям Соловецкого монастыря круглый год (ААЭ, т. I, № 221).
Подробнее см. А. П. Лронштейп, указ. соч., стр. 109 и след.
ААЭ, т. I, № 123, 134, 230; ДАИ, т. I, № 116; С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 146.
И. И. Кузнецов, Жалованная грамота великого князя Василия Ивановича… от 4-го октября 7023 (1514) г. — «Древности. Труды Московского археологического общества», т. XXII, вып. II, М., 1909, стр. 276, 278.
Кирилло-Белозерский монастырь в середине XVI в. покупал хлеб и скот в Кашине и Бежецком Верхе (РИБ, т. XXXII, № 202). Хлебом, рыбою, солью и скотом торговали в 1549 г. крестьяне в Кимрах и Рогачеве. Сюда приезжали на Торжок купцы смольняне (там же, № 172).
Этот вывод для второй половины XVI в. обоснован Н. А. Горской в ее диссертации.
«Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 56.
Вот, например, ассортимент товаров белозерского рынка в 1551 г.: хлеб, крупы, мед, икра, рыба, соль, птица, бумага, чеснок (РИБ, т. XXXII, № 185); в 1521 г. в Дмитрове продавали: соль, воск, икру, олово (там же, № 103); в 1563 г. в Орешке — соль, мед, икру, хлеб, шелк, масло (ДАИ, т. I, № 116); в 1560 г. в Холмогорах: мед, икру, воск, сало, олово, свинец, хлеб, крупы, соль (ЛЗАК, вып. I (XXXIV), Л., 1927, стр. 201). На рынке в Пскове в 1549 г. продавались: хлеб и крупа (пшено), рожь, ячмень, греча, горох, конопля, соль, икра, мед и воск и, наконец, олово, шедшее сюда из-за рубежа (ЦГАДА, Гос. древлехранилище, рубр. 3, № 20).
Рецензия А. Г. Манькова на книгу С. В. Бахрушина «Научные труды», т. I («Советская книга», 1953, № 5, стр. 66–67).
В 1554/55 г. торговые пошлины, ежегодно собиравшиеся в Каргополе и Турчасове, достигали внушительной цифры — 2912 рублей 20 алтын 4 деньги (ЦГАДА, Собр. Мазурина, № 3096).
«Английские путешественники в Московском государстве XVI в.», стр. 56; см. Приходо-расходную книгу Николаевского-Корельского монастыря 1551 г., где говорится о поездках с Вологды в Москву (Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, № 936, л. 2 об. и след.).
В 1521 г. в Дмитров приезжали торговые люди из Новгорода и Пскова, Казани, Рязани и, конечно, из Москвы (РИБ, т. XXXII, № 103). В 1554–1555 гг. в Каргополь (по реке) приезжали «соли купити» белозерцы, вологжане, двиняне. Для продажи соли приезжали «онежане», «поморяне», «устьмошане», «турчасовцы» (ЦГАДА, Собр. Мазурина, № 3096). В 1542/43 г. в Устюжну приезжали новгородцы, тверичи и псковичи (ЦГАДА, Городовые книги по Устюгу Великому, № 1, л. 55–65). В Орешек в 1563 г. приезжали люди из Москвы, Рязани, Великих Лук, Новгорода, Твери, Смоленска, а также иноземцы (ДАИ, т. I, № 116). В 1560 г. в Холмогоры приезжали с Вологды, Устюга за солью и, очевидно, за хлебом из Новгорода и Корелы (очевидно, с железом), а также жители поморских посадов с солью (ЛЗАК, вып. I (XXXIV), стр. 200–202). В 1551 г. приезжали на Белоозеро из Москвы, Твери и Новгорода (РИБ, т. XXXII, № 185).
РИБ, т. XXXII, № 128.
АИ, т. I, № 138, стр. 200.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 124.
См. подробнее С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 200–202.
См. грамоту 1545 г. (ААЗ, т. I, № 204, стр. 183).
Подробнее см… «История Москвы», т. I, М., 1952, стр. 166–168.
См. о «селчанах», торговавших во Пскове в 1549 г. [ЦГАДА, Гос. древлехранилище, рубр. 3, № 20). Житницы крестьян окрестных деревень были в Удомльском рядке Богословского монастыря в 1551 г. (А. Г. Ильинский, указ. соч. стр. 218).
В Каргополе и Турчасове «волостные и становые люди» в 1554–1555 гг. торговали солью наряду с посадскими людьми (ЦГАДА, Собр. Мазурина, № 3096).
Из Николаевского-Корельского монастыря «по хлеб» в середине XVI в. ездили на Вагу (Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, М 937. л. 9 об.).
РИБ, т. XXXII, № 163; А. X. Горфункель, указ, соч., стр. 92.
Досифей. Географическое, историческое и статистическое описание Соловецкого монастыря, ч. 1, М., 1836, стр. 74–75.
АФЗиХ, ч. 2, № 102; ср. грамоты 1517 г. (там же, № 80) и 1518 г. (там же, № 82).
Троице-Сергиев м., кн. 527, л. 200 об. — 201.
См. грамоту 1547 г. (АФЗиХ, ч. 1, № 244).
Архив ЛОИИ, Акты до 1600 г., № 165; Собр. Шегрена, № 4.
А. X. Горфункелъ, указ. соч., стр. 92.
См. А. С. Гудкова, Развитие впутренней торговли в Русском государстве первой половины XVI в., дипломная работа, защищенная в 1953 г. в Московском университете (рукопись).
Известно, например, что «служилые люди» приезжали «с товаром» в 1542/43 г. на Устюжну (ЦГАДА, Городовые книги по Устюгу Великому, № 1, л. 55–65).
М. В. Фехнер, указ. соч., стр. 6–7.
Сб. РИО, т. XLI, СПб., 1884, стр. 408–409; С. Герберштейн, указ. соч., стр. 91.
Сб. РИО, т. XCV, СПб., 1895, стр. 25. Подробнее см. М. В. Фехнер, указ. соч., стр. 56, 97.
Из Крыма вывозилось, кроме того, снаряжение для конного войска: «тебеньки крымские» (часть конского убора), «луки крымские» (АФЗиХ, ч. 2, № 176), «тебеньки крымские» упоминаются в другом завещании первой четверти XVI в. (там же, № 97).
АФЗиХ, ч. 2, № 176.
АФЗиХ, ч. 2, № 207; ср. также «япанчу бурскую» в одном завещании 1540/41 г. (Троице-Сергиев м., кв. 530, л. 74 об. — 76 об.).
АФЗиХ, ч. 2, № 172.
Ср. М. В. Фехнер, указ. соч., стр. 67.
М. В. Фехнер, указ. соч., стр. 71. В одном завещании 1543/44 г. упоминается «отбез (обез) крымъская полное шитье» (АФЗиХ, ч. 2, № 172).
«Historia Russiae Monumenta», t. I, СПб., 1841, S. 123.
Сб. РИО, т. XCV, № 7, стр. 120.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 122.
См. Сб. РИО, т. XCV, № 7, стр. 120.
«Лук ординской» и лошадь «татарскую» находим в завещании 1543/44 г. (АФЗиХ, ч. 2, № 176); татарскую лошадь знает завещание кн. Ю. А. Оболенского (там же, № 207); в другом завещании 1543/44 г. упоминается «седло ординско сафьяно» (там же, № 172); в другом памятнике встречаем «седло ногайское», см. «Продолжение Древней Российской Вивлиофики» (далее — Продолжение ДРВ), ч. 7, СПб., 1791, стр. 248.
А. А. Зимин, Краткие летописцы XV–XVI вв. («Исторический архив», т. V, М.—Л., 1950, стр. И—13). По другим сообщениям, в 1534 г. на Русь прибыло 4700 ногайских гостей с 8000 конями (ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 9). Постниковский Летописец сообщает, что в 1534 г. ногаи на Русь пригнали 40 000 лошадей (М. Н. Тихомиров, Записки о регентстве Елены Глинской, стр. 283).
С. Герберштейн, указ- соч., стр. 91; Продолжение ДРВ, ч. 7, стр. 230, 263, 290–291 и др.; ч. 8, СПб., 1793, стр. 47, 48, 197; Сб. РИО, т. XCV, стр. 16, 17. Подробнее см. М. В. Фехнер указ. соч., стр. 54–55; М. Г. Сафаргалиев, Ногайская орда во второй иол овине XVI в. («Сборник научных работ Мордовского государственного педагогического института имени А. И. Полежаева», Саранск, 1949, стр. 37–39); С. О. Шмидт, Предпосылки и первые годы «Казанской войны» (1545–1549 гг.) — «Труды Московского государственного историко-архивного института», т. VI, М., 1954, стр. 212.
См. о русских купцах в Казани в 1521 г. (ПСРЛ, т. VIII, стр. 269).
Г. Перетяткович, Поволжье в XV и XVI веках, М., 1877, стр. 129.
Подробнее см. Ш. Ф. Мухамедьяров, Социально-экономический и государственный строй Казанского ханства (XV — первая половина XVI в.), кандидатская диссертация (рукопись), М., 1950, стр. 260–271.
АФЗиХ, ч. 2, № 207. «Тафта шамахейская» упоминается в расходных книгах Софийского дома 1548 г. (И. К. Куприянов, указ. соч., стр. 53). Жемчуг «гурмыский» упоминается в завещании 1521 г. князя Дмитрия Ивановича Углицкого (ДиДГ, № 99, стр. 410). «Шелом шамахейской» упоминается в духовной Н. Ф. Лихарева 1539/40 г. (Троице-Сергиев м., кн. 533, л. 813–818 об.).
АФЗиХ, ч. 2, № 97. Узды «черькасьския» встречаются в документе 1535 г. (Продолжение ДРВ, ч. 7, стр. 248).
«Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 184.
«Английские путешественники в Московском государстве в XVI в.», стр. 184.
В одном завещании 1543/44 г. упомянута «лошадь солова волоская» (АФЗиХ, ч. 2, № 172).
И. К. Куприянов, указ. соч., стр. 46.
Сб. РИО, т. XXXV, СПб., 1882, стр. 805. В духовной В. И. Вельяминова-Шадрина 15413/41 г. упоминаются «ножи волошские» (Троице-Сергиев м., кн. 530, л. 74 об. — 76 об.).
АФЗиХ, ч. 2, № 207; упоминается также «шуба атлас венидицкой» в духовной 1540/41 г. (Троице-Сергиев м., кн. 530, л. 74 об. — 76 об.).
Сб. РИО, т. XCV, стр. 16, 17; ср. Продолжение ДРВ, ч. 7, стр. 248; ч. 8, стр. 197. В духовной 1541/42 г. одного из митрополичьих бояр В. Ф. Сурмина упоминаются опашень и шуба «лунские» (Троице-Сергиев м., кн. 530, л. 30–38).
АФЗиХ, ч. 2, № 207; ср. однорядка «скорлатна» в завещании князя Дмитрия Ивановича Углицкого 1521 г. (ДиДГ, № 99, стр. 411)
АФЗиХ, ч. 2, № 229; ср. № 207, 274, 370, 377.
РИБ, т. XXXII, № 186. У «немчина» в Новгороде в 1547 г. был куплен атлас золотной (Я. К. Куприянов, указ. соч., стр. 33). В 1536/37 г. Волоколамский монастырь купил 4 «дцки» «железа немецкова» (Государственный Исторический музей (далее— ГИМ), Епархиальное собр., № 379/585, л. I об.). Возможно, железо шло на Русь из Швеции (Я. Я. Костомаров, Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII ст., в кн.: Я. Я. Костомаров, Собрание сочинений, кн. 8, т. XX, СПб., 1906, стр. 355).
И. К. Куприянов, указ. соч., стр. 46.
Сб. РИО, т. LIX, № 14, стр. 219.
Сб. РИО, т. XXXV, № 112, стр. 862.
Сб. РИО, т. LIX, № 6, стр. 107.
Сб. РИО, т. LIX, № 9, стр. 168.
Сб. РИО, т. LIX, № 9, стр. 439–440.
РИБ, т. XXXII, № 185. Среди различных одежд в одной грамоте 1513/14 г. упоминаются шуба и опашен лунские (М. Дьяконов, Акты, вып. II, № 2).
В. Демченко, Торговля Москвы с Литвой, Крымом и Турцией («Minerva», Киев, 1917, вып. VI, стр. 53); см. также два ожерелья жемчужных литовских в духовной 1534 г. вдовы Дм. Мирославича (Н. П. Лихачев, Сборник актов, вып. I, № Ш, стр. 10; ААЭ, т. I, № 331).
ААЭ, т. I, № 331.
И. К. Куприянов, указ. соч., стр. 47.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 91, 96; см. свидетельство А. Кампензе («Библиотека иностранных писателей о России», т. I, СПб., 1836, отд. 3, стр. 31) и Р. Барберини (В. Любич~ Романович, указ. соч., стр. 35). См. A. Wawrzyhczyk, Studia z diejow handlu Polski z wielkim ksiestwem Litewskim i Rosja w XVI wieku, Варшава, 1956, стр. 45 и след.
В. Демченко, указ. соч., стр. 50, 53, 56; A. Wawrzyhczyk, указ. соч., стр. 18.
A. Wawrzyhczyk, указ. соч., стр. 18.
ДАИ, т. I, № 116.
См. И. И. Побойнин, указ. соч., стр. 257.
См. документы 1544–1545 гг. (Г. Гильдебранд, Отчеты о розысканиях, произведенных в Рижских и Ревельском архивах по части русской истории — «Записки Академии наук», т. XXIX, кн. 1, СПб., 1877, Приложения, № 627, 630, стр. 85).
Г. Гильдебранд, Отчеты о розысканиях, произведенных в Рижских и Ревельском архивах по части русской истории — «Записки Академии наук», т. XXIX, кн. 1, СПб., 1877, Приложения. № 575, 593, 595. О торговле реБельских купцов с русскими свинцом в 1535 г. см. «Русские акты Ревельского городского архива» (РИБ, т. XV, СПб., 1894, № 27, 28, стб. 47–50); W. Ebel, Das Revales Raturteilsbuch (Register van affsproken). 1515–1554, Геттинген, 1955, стр. 65–66.
Г. Гильдебранд, указ. соч., № 594, 611.
РИБ, т. XV, № 62. См. подробнее А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 137.
Г. А. Новицкий, Вопросы торговли в русско-шведских отношениях XVI в., стр. 38–43.
A. Wawrzyhczyk, указ. соч., стр. 91.
РИБ, т. XXXII, № 186.
A. Wawrzyhczyk, указ. соч., стр. 121.
Подробнее см. И. И. Любименко, История торговых сношений России с Англией и Голландией с 1553 по 1649 г. («Известия Академии наук СССР», VII серия, Отд. обществ, наук, Л., 1933, № 10, стр. 730–754), а также J. S. Willan, The early history of the Russian company 1553–1603, Manchester, 1956.
Б. А. Колчин, указ. соч., стр. 195.
«Писцовые книги Московского государства» (далее — ПКМГ), т. II, СПб., 1877, отд. 2, стр. 138–140.
М. Рубцов, К материалам для церковной и бытовой истории Тверского края в XV–XVI вв., вып. II, Старица, 1905, стр. 17–21; См. также С. Б. Веселовский, Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV–XVI вв., стр. 25.
Б. Н. Тихомиров, указ. соч., стр. 107–108.
Чтения ОИДР, 1908, кн. 4, смесь, стр. 19–20.
С. А. Шумаков, Из актов тверского Отроча монастыря, стр. 4–6.
С. А. Шумаков, Сотницы, вып. I, стр. 68–71.
Подробнее см. Л. Г. Ильинский, указ. соч., стр. 215 и след.
Подробнее см. Л. Г. Ильинский, указ. соч., стр. 276–277.
С. В. Бахрушин, Научные труды, т. III, ч. 1, М., 1955, стр. 224.
«Очерки но истории Коми АССГ», т. I, стр. 78.
ДАИ, т. I, № 26.
ААЭ, т. I, № 210; А. В-н, Отданные в кормление в XVI в. Вятские города («Труды Вятской ученой архивной комиссии» 1905, вып. III, Вятка, 1905, отд. 3, стр. 87–89); П. Н. Луппов, указ. соч., стр. 87—104; П. П. Смирнов, Города Московского государства в первой половине XVII в., т. I, вып. 1, Киев, 1917, стр. 44–45.
О строительстве крепостей в 1535–1537 гг. см. ниже, главу IV.
Подробнее см. А. А. Зимин, Состав русских городов XVI века, стр. 336–347.
ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 154.
«Английские путешественники в Московском государстве XVI в.», стр. 56.
М. Меховский, Трактат о двух Сарматиях, М.—Л., 193G, стр. 113.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 100.
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. III, стр. 620.
См. Н. Д. Чечулин, указ. соч., стр. 31.
См. также А. И. Копанев, А. Г. Манъков, П. Е. Носов, указ. соч., стр. 12; А. И. Копанев, Население Русского государства в XVI веке, стр. 240
А. П. Пронштейн, указ соч., стр. 31–32. Подсчеты А. П. Пронпттейна более убедительны, чем цифра 50–60 тыс. человек у И. Красова (И. Красов, Разбор мнений о населении древнего Новагорода — ЖМНПр., 1854, № 2, стр. 142).
М. Меховский, указ. соч., стр. 106.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 265
Составлено по кн. П. П. Смирнова «Города Московского государства», т. I, вып. 2, Киев, 1919, стр. 92, 120–121. В Торопив в 1540–1541 гг., согласно И. И. Побойнину, было 2400 человек.
Д. Корсаков, Меря и Ростовское княжество, Казань, 1872, стр. 198.
М. Н. Тихомиров, Город Дмитров от основания до половины XIX в., стр. 15–23.
Н. Д. Чечулин, указ. соч., стр. 158.
ПСРЛ, т. XXII, ч. 1, СПб., 1911, стр. 520; С. Герберштейн, указ. соч., стр. 157; М. Н. Тихомиров, Новый памятник московской политической литературы XVI века, в кн.: «Московский край в его прошлом», М., 1930, ч. 2, стр. 111–112. Подробнее об этом см. диссертацию Ш. Ф. Мухамедьярова, стр. 265–266.
А. С. Гациский, Нижегородский Летописец, Нижний Новгород, 1886, стр. 33.
В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 3, изд. 5-е, стр. 558.
Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина, Фундаментальное собр., № 197, л. 485 об.; ср. В. Жмакин, Митрополит Даниил и его сочинения, М., 1881, стр. 543.
В 1580 г. на его месте уже было село Городище (ПКМГ, т. I, СПб., 1877, отд. 2, стр. 343).
В Устюжне в 1566 г. было 713 черных тяглых дворов и 14 пустых мест (П. /7. Смирнов, Города Московского государства, т. I, вып. 2, стр. 120–121). В Двинских посадах (Холмого-рах, Неноксе, Луде, Уне и др.) в середине XVI в. было около 763 дворов, а в Каргополе — 476 (там же, стр. 83).
См. А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 91, 92 и след.; Н. Н. Масленникова, указ. соч., стр. 181–182. В середине XVI в., по данным П. П. Смирнова, в псковских пригородах было: в Опочке —172 посадских двора, в Гдове — 290, Вороноче — 371, в Острове — 208, Велье — 105, Выборге — 148, Владимирце — около 27, Дубкове — около 62, Кобылье — 34, Изборске — 57, Вреве — около 86, Вышгороде — 31, Себеже — 75, Красном — 90 дворов (П. П. Смирнов, Города Московского государства, т. I, вып. 2, стр. 34–35). В новгородских городах в 1545 г. было: в Старой Русе — 1473,5 дворов, в Порхове — 68, Ладоге — 103, Кореле — 243, Орешке — 93, Яме—117 дворов (там же, стр. 35–36). Впрочем, цифры населения по Порхову и Кореле взяты из разметного списка 1545 г., куда они попали, очевидно, из писцовых книг 1495–1500 гг. (в Кореле в 1568 г. было 460 посадских дворов); в Торопце в 1540/41 г. было 415 дворов тяглых, а всего 521 двор (И. И. Побоунин, указ. соч., стр. 133–134.
Василий III якобы «отнял у всех князей и других властелинов все их города и укрепления» (С. Герберштейн, указ. соч., стр. 20).
См. П. П. Смирнов, Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в., т. I, стр. 85–95.
ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 344.
Подробнее о частновладельческих городах см. П. П. Смирнов, Города Московского государства, т. I, вып. 1, стр. 78 и след.
АФЗиХ, ч. 1, № 23. Специальность четырех дворовладельцев не указана.
ГКЭ, Переяславль, № 119/8893.
В 1538 г. было 2 дворовых места и варницы (Троице-Сергиев м… кн. 518, л. 10–12 об.).
ГКЭ, Кострома, № 32/4999.
Троице-Сергиев м., кн. 527, л. 256–257 об.
См. грамоту 1534 г. (АГР, т. I, № 43).
См. грамоту 1534 г. (Троице-Сергиев м., кн. 527, л. 207–208).
Отписан в монастырь в июне 1546 г. (Троице-Сергиев м., кн. 521, л. 178 об. — 179 об.).
См. грамоту 1534 г. (Архив ЛОИИ, Собр. Головина, № 55).
ГКЭ, Козельск, № 1/5882; ср. ААЭ, т. I, № 109.
См. грамоту 1534 г. (ГКЭ, Дмитров, № 46).
А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 30–33.
П. Симеон, указ. соч., стр. 141 и след.
И. И. Побойнин, указ. соч., стр. 191; Н. Д. Чечулин, указ. соч., стр. 67–68.
С. Герберштейн, указ. соч., стр. 99.
ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 152
«Английские путешественники в Московском государстве р XVI в.», стр. 56.
Подробнее см. С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 157–187; «История Москвы», т. I, стр. 133–195.
АФЗиХ, ч. 2, № 172.
АФЗиХ, ч. 2, № № 97. На Москве покупали в 1536/37 г. гвозди сапожные и делали «кубы» (ГИМ, Епархиальное собр., № 379/585, л. 1 об., 2 об.).
Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, М., 1948, гл. X; М. Н. Тихомиров, Древнерусские города, изд. 2-е, М., 1956.
А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 156 и след.
А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 160 и след.
Г. Гильдебранд, указ. соч., Приложения, № 541, стр. 76.
В. А. Богусевич, Псковские литейщики XVI–XVII вв. («Проблемы истории докапиталистических обществ», 1934, № 9—10, стр. 157–161).
Н. Никольский, указ. соч., стр. 181.
П. Симеон, указ. соч., стр. 152; ср. Н. Д. Чечулин, указ. соч., стр. 177.
А. Г. Ильинский, Городское население Новгородской области в XVI в. («Историческое обозрение», т. IX, СПб., 1897, стр. 221, ср. 232).
ПСРЛ, т. VI, СПб., 1853, стр. 281. О нем подробнее см. В. Г. Сыроечковский, Гости-сурожане, М.—Л., 1935, стр. 113; А. П. Пронттейн, указ. соч., стр. 145.
ПСРЛ, т. VT, стр. 282; в 1518 г. упоминаются гости Юрий Бобынин и его брат Алексей (М. Н. Тихомиров, Из «Владимирского Летописца» — «Исторические записки», кн. 15, 1945, стр. 296).
А. Шлихтинг, Новое известие о России времен Ивана Грозного, Л., 1934, стр. 30. О постройках Федора Сыркова в 30-х — начале 60-х годов см. А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 146–147.
Сб. РИО, т. LIX, № 28, стр. 439–440.
Троице-Сергиев м., кн. 520, л. 166 об. — 168 об.
ААЭ, т. I, № 205.
ПСРЛ, т. III, СПб., 1841, стр. 153; А. П. Пронштейн, указ. соч., стр. 144–145.
Анфим Сильвестров был близок к печатнику и казначею X. Тютину. Вместе с ним он вел торговые операции с иноземцами (Сб. РИО, т. LIX, стр. 439). В 1550/51 г. он выступал послухом в меновной грамоте Тютина на московский двор (Троице-Сергиев м., кн. 530, Москва, № 2). Да и сам Анфим в 1556 г. приобрел в «Новом городе» в Москве двор, ранее принадлежавший Троицкому монастырю (АИ, т. I, № 164).
В 1549 г. упоминаются «сведенцы смольняне, паны московские»; см. также «смолнян, которые на Москве и в Смоленске живут» (ДАИ, т. I, № 116, стр. 164; ААЭ, т. I, № 223). Подробнее о сведенцах см. С. В. Бахрушин, Научные труды, т. I, стр. 103.
АН, т. I, № 164.
РИБ, т. XXXII, № 182; о том, что Ф. Кадигробов был «смолнянином» см. грамоту 1549 г. (там же, № 172).
С. Герберштейн, например, отмечал, что купцы из г. Дмитрова имели «великие богатства» (С. Герберштейн, указ. соч., стр. 122).
Г. Гильдебранд, указ. соч., Приложения, стр. 93.
См. соображения, сделанные Б. А. Колчиным в его работе «Обработка железа в Московском государстве в XVI в.», стр. 194.
Л. В. Данилова, В. Т. Пашуто, указ. соч., стр. 134.
ЦГАДА, Собр. Мазурина, № 3096. Еще в 1546 г. карго-польцы, онежане и жители других двинских земель привозили в Турчасово соль, где ее «бьют в рогожи казаки» (РИБ, т. XXXII, № 163).
ЦГАДА, Собр. Мазурина, № 3096. Еще в 1546 г. карго-польцы, онежане и жители других двинских земель привозили в Турчасово соль, где ее «бьют в рогожи казаки» (РИБ, т. XXXII, № 163).
ЦГАДА, Городовые книги по Устюгу Великому, № 1, л. 55–65. На Двине в 1560 г. товары взвешивались пудовщи-ками и их «робятами». Категорически запрещалось приезжим купцам для подъема использовать своих «казаков» (ЛЗАК, вып. XXXIV(I), Л., 1927, стр. 201–202).
РИБ, т. XXXII, № 103.
Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря. № 937, л. 4, 5, 15 об.
«Саватей старец в Неноксу ездил казаков наймовати на страду» (Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, № 937, л. 6 об.).
Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, № 937, л. 10.
Архив ЛОИИ, ф. Николаевского-Корельского монастыря, № 937, л.21 об.
А. X. Горфункель, указ. соч., стр. 93.
А. X. Горфункель, указ. соч., стр. 93.
ААЭ, т. I, № 221, стр. 210–211.
Троице-Сергиев м., кн. 527, л. 256–257 об. В 1542 г. «ка-заки-приходцы» поражались «в варницы, и в поворы и в водоливы» за Троицкий монастырь в Новой Соли на Холуе (ААЭ, т. I, № 200, стр. 179).
ААЭ, т. I, № 190, стр. 167.
И. К. Куприянов, указ. соч., стр. 41.
И. П. Сахаров, Расходная книга псковской Завеличской церкви, стр. 1, 2.
«Сборник Археологического института», кн. б, отд. II, стр. 127, 129 (величина «найма» — 7 алтын).
См. А. М. Панкратова, Наймиты на Руси в XVII в., стр. 200–215; см. ее же, О роли товарного производства при переходе от феодализма к капитализму («Вопросы истории», 1953, № 9, стр. 59 и след.).
А. М. Панкратова справедливо писала: «Барщинная система хозяйства» сделала наемный труд «жизненно необходимым» (А. М. Панкратова, Наймиты на Руси в XVII в., стр. 202.
А. М. Панкратова, Наймиты на Руси в XVII в., стр. 204.
А. М. Панкратова, Наймиты на Руси в XVII в., стр. 203.
М. Н. Тихомиров, Монастырь-вотчинник XVI в., стр. 149.
М. Н. Тихомиров, Монастырь-вотчинник XVI в., стр. 150.
Б. Д. Греков, Крестьяне на Руси, кн. 2, стр. 150–153 и след.
Б. Д. Греков, Крестьяне на Руси, кн. 2, стр. 154.
В древней Руси «наймом» же называлась «лихва», проценты с долга; ср. Б. Д. Греков, Крестьяне на Руси, кн. I, М., 1950, стр. 170.
Н. Тимофеев, указ. соч., стр. 68.
Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина, Волоколамский монастырь, кн. 681, л. 91.
В. Г. Гейман, указ. соч., под № 13, 14, стр. 289.
М. Н. Тихомиров, Монастырь-вотчинник XVI в., стр. 144. На пашне работали детеныши Николаевского-Корельского монастыря в 1554 г. («Сборник грамот Коллегии экономии», т. I, № 138). В середине XVI в. пашню Софийского дома обрабатывали так называемые «дружины» наемных людей, близких но положению к детенышам (Б. Д. Греков, Очерки по истории хозяйства новгородского Софийского дома, II, стр. 126–129).
Книга ключей, стр. 13, 69.
А. М. Панкратова, Наймиты на Руси в XVII веке, стр. 205, 209–210.
В. Г. Гейман, указ. соч., под № 1, стр. 285.
В. Г. Гейман, указ. соч., под № 12; ср. № 13, 14, стр. 288–289.
См. А. М. Панкратова, О роли товарного производства при переходе от феодализма к капитализму, стр. 70–71.
Ф. Энгельс, О разложении феодализма и возникновении национальных государств, стр. 154.