В другой раз Хельма приревновала Рихарда к журналистке Лили Абетт, которая в ее присутствии позволила себе бросить фразу: "Он (Рихард) был очень приятен и даже мил... Если чего-либо он очень хотел, то добивался... А вообще он не любил глупцов и людей, казавшихся ему неинтересными...".
Зорге действительно быстро наскучивало общество чванливых высокопоставленных дам. Его тянула, как он говорил, реальная жизнь! Некто Фридрих Зибург познакомил Рихарда с жизнью токийского дна. И об этом полиция, конечно, знала.
Особенно привлекал Зорге район Таманои - квартал самых бедных и дешевых проституток. Наружное наблюдение, не спускавшее и здесь глаз с Зорге, затем стало смотреть благосклонно на "нормальные развлечения" холостого германского журналиста. Тут его шпики "понимали", ибо проституция в Японии была широко развита, представляя собой одну из важнейших и необходимейших сфер жизненных интересов для японских мужчин. Сексуальные ограничения считались здесь чуть ли не пороком. Зорге разделял эти точки зрения и для изучения японского "колорита" бывал в домах дорогих танцовщиц, встречался с грошовыми девицами, которых в голодные годы родители продавали из деревень в города, в их "особые кварталы" с сексуальными развлечениями. Зорге испытывал сострадание к этим недавним крестьянкам двенадцати-шестнадцатилетним, совсем девочкам, ожидавшим в деревянных хижинах любых клиентов.
Рихард и здесь умел находить информаторов. Обо всем этом задним числом стало известно послу Отту и его супруге Хельме. Оба негодовали по-своему. Тяжелее приходилось послу, который получал удар за ударом по службе и дома.
23 ноября 1942 года Ойген Отт был сражен окончательно. Он получил секретную телеграмму №1462 от рейхсминистра Иоахима фон Риббентропа, освобождавшего его от должности; руководство посольством передавалось 50-летнему Штамеру, а Отту и Хельме не рекомендовали даже возвращаться в Германию. Гитлер и его окружение больше не доверяли ни Отту, ни Хельме, во всеуслышание названной шлюхой. 5 марта 1943 года Адольф Гитлер, однако заявил на совещании по "делу Зорге": "Тому, что говорят японцы, нельзя придавать никакого значения. Я не верю ни одному их слову!"
Ему поддакивал генерал-полковник Йодль, начштаба вермахта: "Им нельзя верить. Но Зорге-то каков?"
Знал ли Ойген Отт об истинных отношениях своей жены с Рихардом Зорге? Да, знал. Более того, он им не препятствовал. Хельма и до их свадьбы была дамой с широким замахом. С 1939 года Отт спал в отдельной от Хельмы комнате, и односпальная кровать его больше не смущала...
Знал Ойген и о связях Зорге с его личной секретаршей, которая могла предоставить Рихарду ключи от любого кабинета и большинства сейфов.
Порой секретарша под воздействием порывов любви теряла чувство самообладания и меры, звонила Рихарду по телефону, умоляла о встрече, рыдала. Все эти "порывы" перехватывало гестапо и расценивало как баловство, любовную интрижку Рихарда. Секретаршу Отт не откомандировал и после ареста Зорге в октябре 41-го. Почему? Видимо, и у самого рыльце было в пушку, но главное - боялся ее откровений в гестапо при допросах с "пристрастием".
Где жил Зорге в Токио? Теперь улица, спускающаяся у холма Роппонги, называется Отафкукдзака. Тогда, в 30-40-х, улица была тихой, зеленой и называлась Нагадзака, в квартале Адзабу, район Минато.
Двухэтажное деревянное строение под номером 30. На первом этаже располагались миниатюрные гостиная, столовая, кухня, ванная, туалет. На втором - кабинет с телефоном, спальня. Теперь этого дома нет. На его месте частный доходный дом.
Распорядок дня Зорге мало отличался от распорядка других зарубежных журналистов и тогда, и сейчас. По вечерам, если не присутствовал на приемах и встречах, Рихард бывал в баре отеля "Империал" или в пивном ресторане "Рейнгольд" Хельмута Кетеля, где работала его подруга Исии Ханако. В свой дом, кроме Исии, до мая 1941 года Зорге никого не водил...
Исии вспоминала: "В июле 1941 года меня вызвали в полицию, пытались склонить к сотрудничеству, следить за Рихардом". Исии отказалась наотрез. На все уловки и предложения полицейских у Исии был один ответ: "Я его люблю. Можете меня пытать, судить, как угодно, но я преклоняюсь перед Рихардом. Он - человек всей моей жизни"...
В квартирке Зорге с мая 1941 года стала часто бывать профессор консерватории, преподаватель по классу клавесина в Берлинском государственном высшем музыкальном училище сорокачетырехлетняя Эта Харих-Шнайдер. Она говорила, что Рихард возвращал ей воспоминания о молодости, заставлял дышать всей грудью и жить сердцем. Эта оставила со знанием дела полное описание жилища Зорге:
"В его квартире мне всегда было жарко, как в духовке. Очертания пыльных улиц расплывались в нестерпимом блеске солнечных лучей. На террасе, расположенной на крыше, даже по ночам царила невыносимая духота... Воздух был напоен запахами горячего дерева. Дом, построенный в европейско-японском стиле, выглядел неряшливо, хотя я знала, что его всегда убирала японка.
От пола до потолка - книжные полки. За дверью - спальня, которую почти целиком занимала широкая двуспальная удобная кровать. К спальне вел узкий коридорчик".
Но к профессору музыки Исии не ревновала Зорге, как, впрочем, и ни к кому другому: восточная, японская верность, особое мироощущение и восприятие окружающего...
Что больше всего радовало Исию Ханако и пятьдесят шесть лет спустя после казни Зорге в 1944 году и его реабилитации в СССР в 1964-м? Она была счастлива, что память о ее Рихарде достойно, всемирно восстановлена. Но что греха таить, сама Исии Ханако была обойдена должным официальным вниманием, несмотря на все, что она сделала для увековечения памяти о человеке ее жизни, о гражданине, вошедшем, по оценкам японской печати, в сотню самых замечательных личностей XX века.
* * *
Но вернемся к последовательному изложению событий. Следствие приближалось к концу. В толстых томах "дела Зорге" не хватало одного существенного основания: Зорге и его помощники никогда не прибегали для получения информации ни к насилию, ни к обману, а все сведения узнавали легальными методами. Тягчайшие обвинения, которые собирались предъявить им власти, выходило, были шиты белыми нитками. Нельзя их было назвать и "платными наемниками": все были трудоустроены и оплачивали свои расходы, никого не подкупали.
Прокурор Ёсикава нарушил свое обещание не трогать Исии Ханако. В августе 1943 года агенты кемпэйтай арестовали ее. Начались допросы. От нее стремились выпытать какие-либо факты, уличающие Зорге. Но, ничего не добившись, ее освободили из-под стражи. В деле она фигурировала как гражданская жена Рихарда Зорге.
* * *
Через полтора года после ареста, 31 мая 1943 года, начались заседания токийского суда, слушавшего "дело Зорге" и его соратников. Их привозили в суд в черном тюремном автомобиле, закованными в наручники, с сетками на лицах. Судьи и прокуроры были облачены в черные мантии. Зловеще алела на черной ткани красная оторочка. В сумрачном зале судебного заседания сидели лишь агенты полицейских служб.
Разбирательство продолжалось три месяца. Не всем суждено было узнать приговор, который уготовили арестованным власти. Художник Мияги не вынес пыток и тюрьмы. 3 августа он скончался. Товарищи тяжело переживали смерть своего верного друга. Одзаки писал жене из тюрьмы: "Я прошу тебя тщательно хранить все картины Мияги, имеющиеся у нас в доме". Ётоку был другом дома Одзаки, много его полотен хранилось у него. Сам он обучал маленькую дочь Ходзуми, Ёко, рисунку и живописи. Оценивая творчество погибшего друга, Ходзуми писал жене о его картинах: "Они полны какого-то очарования. Выполнены они в каком-то совершенно особенном колорите, и в каждой из них скрыта глубокая грусть. Некоторые оставшиеся после него картины отличаются большим своеобразием и отмечены печатью истинного таланта".
Кроме художника Мияги из семнадцати человек, арестованных в связи с "делом Зорге", умерли в тюрьме еще пятеро.
Допрашивали каждого в отдельности и каждому отдельно выносили приговор. Еще в июле приговорили к пожизненному тюремному заключению Бранко Вукелича. Его тотчас же перевели из Сугамо на остров Хоккайдо, в тюрьму Абасири - самую суровую и жестокую в империи.
Перед отправкой Бранко дали получасовое свидание с женой Ёсико. "Я привела и нашего маленького сына. Как могла я знать тогда, что это было наше последнее свидание?.. - вспоминала она несколько лет спустя. - Я не могла сдержать слез, когда увидела его таким худым и изможденным. Но его улыбка была полна оптимизма, и он меня успокоил, как это он делал всегда".
К пожизненному тюремному заключению приговорили и Макса Клаузена. Его жену Анну - к трем годам лишения свободы.
Незадолго до того, как должны были вынести приговор главным участникам процесса - Зорге и Одзаки, японские власти известили германское посольство, что бывший немецкий журналист настаивает на встрече с кем-нибудь из дипломатических сотрудников рейха. Он хочет сделать какие-то последние распоряжения. Работников посольства взбудоражило это сообщение: какое сенсационное заявление собирается сделать человек, который некогда был правой рукой посла?
Министерство иностранных дел империи дало разрешение на встречу с Зорге атташе полиции Мейзингеру. Но гестаповец по каким-то неведомым причинам направил вместо себя сотрудника посольства Хаммеля.
Хаммель приехал в Сугамо. Ввели Зорге. Зорге был бледен, невероятно худ. За стеклами очков - усталые воспаленные глаза. Но держался он совершенно спокойно. Что же он скажет?
Зорге попросил лишь об одном:
- Я настаиваю на том, чтобы была защищена от преследований моя восьмидесятилетняя мать, Нина Семеновна Кобелева-Зорге, проживающая в Гамбурге. Она ничего не знала о моей жизни и деятельности. Вот единственное мое желание.
Хаммелю удалось обменяться с заключенным еще несколькими словами. По возвращении в посольство чиновник доложил, что Рихард Зорге "производит впечатление человека, гордого тем, что он совершил большое дело, и вполне готового покинуть арену своей деятельности. Зорге откровенно и не без торжества говорил о том, что он доволен результатами своей деятельности".
Судебное разбирательство закончено. Прокурор потребовал для главных обвиняемых смертного приговора. Ни Зорге, ни Одзаки не заблуждались в том, какое наказание определит для них суд.
Накануне вынесения приговора Одзаки написал своей жене:
"Когда вы получите это письмо, судьба моя, я думаю, будет уже решена. Поэтому откровенно расскажу вам о моем душевном состоянии... Я вполне подготовлен к наихудшему... Смерть, однако не имеет уж столь большого значения. Особенно сейчас, когда происходит всемирная бойня рода человеческого, в результате которой уже погибло свыше десяти миллионов человек и сейчас ежедневно гибнут тысячи. Я дожил до 43 лет и провел их вместе с Эйко и Ёко. А ведь возможно, что мы могли расстаться несколько лет тому назад. Во всяком случае, если я должен буду умереть, то встречу смерть с достоинством... Может, вы думаете, что я, говоря о своем положении, только и делаю, что бравирую своим спокойным состоянием духа? Это не так. Это совсем не так! Но я думаю, что именно сейчас настало время, когда Ёко сможет понять, почему должен был умереть ее отец".
29 сентября 1943 года судья зачитал приговор. Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки выслушали его спокойно. Приговор гласил: "Обвиняемый приговаривается к смерти".
Рихард и Ходзуми посмотрели друг на друга. Они виделись в первый раз со дня их последней встречи на воле, в октябре 1941 года. Как много прошло с той поры, как многое изменилось! Нет, их дело не было напрасным. Они дружески улыбнулись друг другу.
Из зала суда их вывели по одному. Сначала - Ходзуми, потом - Рихарда. В Сугамо их перевели в камеры-одиночки - камеры смертников. Двери за ними захлопнулись. Теперь они обречены лишь на тягостное ожидание развязки. Когда она наступит? Завтра, через неделю, через две недели?..
Они не пали духом.
Ходзуми из камеры смертников писал Эйко:
"Если вдуматься, я всегда был счастливым человеком. Всю свою жизнь я жил, ощущая любовь людей. Оглядываясь на нашу жизнь, я думаю, что то, что сверкало в ней, подобно ярким звездам, была поистине искренняя любовь. И среди них, как звезда первой величины, сверкала любовь друзей... - Он обращался к своей дочурке: - Ёко! Ты должна знать, что сияние любви тускнеет от себялюбия и эгоизма. Сам я, к счастью, с рождения был человеком, который до крайней степени не преследовал личных выгод".
Рихарду не предоставили возможности писать письма. Да и нереально было посылать их кому-либо из друзей. Но он мог бы сказать в них то же самое.
Шли дни, недели, месяцы... Власти не торопились исполнить приговор. Для обреченных потянулись дни тяжелого напряжения. Но они не меняли ни своего режима, ни своих привычек. Рихард все время проводил за чтением книг, большей частью трудов по истории. Очень много читал и Ходзуми. Он рассказывал жене в очередном письме:
"Наиболее интересная книга, которую я прочел за последнее время, - это записки Папанина об экспедиции к Северному полюсу. Это отнюдь не какая-то политическая пропаганда Советского Союза. Это дневник подлинно научного исследования. Но более всего я поражен силой сознания - через служение науке целиком отдать себя родине. Это высокий патриотизм! Именно в этом и нужно искать объяснение столь стойкому, вопреки ожиданиям, сопротивлению Советского Союза в нынешней войне... - И снова обращался к дочери: - Я думаю, что эту книгу полезно будет прочитать и Ёко".
Тюремщики оказали обреченным милость: разрешили им написать предсмертные записки. Ходзуми поверял жене летом 1944 года:
"В последнее время я больше пишу, чем читаю. С увлечением я записываю свои размышления, наблюдения. Конечно, это очень похоже на то, как если бы я писал на песке. Не знаю, задержится кто-либо, чтобы посмотреть на написанное мною...".
Рихард Зорге весь отдался работе. В полутемной камере, то налитой зноем, то превращавшейся в ледяной склеп, он долгие часы проводил над листами бумаги. Прислушиваясь к тому, что жило в нем самом, в его сердце, что запечатлелось в памяти и сформулировалось в мозгу, он писал. Это были строки, обращенные в будущее. Это были его "Тюремные записки", это было его Слово перед казнью...