Завьюжила зима, и мы с Оленькой засели в своем доме, наслаждаясь друг другом, играясь с хозяйскими детишками и балуя себя поездками по лавкам.
Несмотря на печи, иногда в комнатах было прохладно и мы, как и сегодня, зарывались в перину, грея друг друга. Так и сегодня, я млел от тепла любимой, поглаживая спинку и кое-что пониже.
— Ты такая мягкая, — шепчу в розовое ушко, ощупывая булочки. — И сладкая! — лижу языком щечку и шейку.
— Хи-хи! А ты такой твердый и острый. Опять меня хочешь?!
— Не опять, а снова! Я хочу тебя всегда, каждую секунду, давай сюда свою девочку! Оленька закинула свою ножку на мое бедро и предъявила требуемое.
— Здравствуй! Ого! Мы уже соскучились! — провожу руками по спине и с наслаждением притягиваю двумя руками за попку.
— Все я в домике, остаюсь здесь жить!
— Ха-ха-ха! А вот и не получиться! — Это почему же?
— Ох! Я тебе попозже скажу. — Любимая, лежа на боку, стала двигать своим домиком с неистовой страстью. Перина полетела в сторону и наши разгоряченные тела сплелись на кровати, пока не замерли без сил, остывая на прохладном воздухе. Заботливо накрываю одеялом обоих и целую маленький носик.
— У нас будет маленький! Я беременна! — Оленька открыла счастливые глаза и рассмеялась от вида моего лица. — Именно поэтому, ты не сможешь жить в моем домике. А скоро и в гости не сходишь. Ха-ха-ха!
— Прости! Растерялся от радости. Думал, что это пораньше случиться. — Целую губки и опускаюсь к животику, приложив ухо.
— Вот, глупый! Он еще совсем крошечный.
— Я просто с ним поздоровался и сказал, чтобы рос здоровеньким и шустрым. Может, вылезет побыстрее и освободит любимый домик.
Щекочу мою любимую. Она смеясь стала отбиваться и все кончилось, само собой, пылким единением.
— Весной поедешь к маме, у нас, скорей всего, состоится поход. Так что, родишь дома. Так будет надежней и мне спокойней. — На глазах любимой стали скапливаться слезы, и я поспешил их осушить, целуя и наговаривая всякие нежности.
— Ничего страшного. Ты у меня здоровая девочка, станешь молодой мамой, и я вернусь из похода к своему любимому домику. Вот и хорошо уже улыбаешься.
— Обещай беречься! Я не выдержу, если с тобой, что ни будь случиться!
— Ну, ну! Ты забыла, что я немного волшебник. Вмиг вылечусь и обязательно вернусь.
На этих словах моя женушка успокоилась и, обхватив меня всеми конечностями, засопела в ухо.
Снежная зима шла своим чередом. Служба затихла до весны, переживая непогоду. Вскоре животик любимой слегка округлился, а груди налились как спелые яблоки. Я с еще большим удовольствием ласкал их, пробуя на вкус добытые капли. Оленька млела от счастья и охотно шла навстречу всем моим желаниям. Я не наглел, оберегая чистую душу от продвинутого двадцать первого века. Хватит уже того, что приучил ее к получению удовольствия от моих забав с ее кнопкой. Но тут у меня у самого был немалый интерес. Зато поза наездницы стала для нее одной из самых любимых. И теперь я отслеживаю рост ее пузика, получая при этом изысканное удовольствие
Прошел апрель, дороги стали подсыхать, а в воздухе повисло напряжение грядущей войны. Полк опять усиленно тренировался, пополняя снаряжение и готовясь к грядущим сражениям. Я отправил рыдающую Оленьку нанятым экипажем в родовое поместье, загрузив его купленными нами вещами. Вряд ли получиться вернуться сюда после летней компании. Моя хозяйка загрустила и старалась не попадаться мне на глаза. Я был этому только рад, так как привык к почти ежедневному сексу и испытывал определенные неудобства. К счастью вскоре наш полк стал готовиться к походу и я избежал искушений молодой вдовушки. На прощание выдал ей сто рубликов, с наказанием беречь детишек. Она всплакнула на моем плече и перекрестила в дорогу, пообещав молиться за меня.
И вот мы едем по цветущей Европе навстречу с Наполеоновскими войсками. Польша, Австрия, Италия. Мы блуждали по мирным городкам, так и не вступив ни в одно сражение. То противник оказывался не в том месте, то мы терялись, следуя очередному приказу. Пошарахавшись по Европе, сразившись в десятках мелких стычек, мы зависли в Браунау, под командованием Кутузова. Я, конечно, знал о неудачной компании этого года, кульминацией которого станет сражение под Аустерлицем. Поэтому, единственной задачей ставил сохранить свою жизнь и жизни вверенных мне людей.
Наша батарея заняла позиции на реке Траум. Командовал нами легендарный Багратион. Здесь мы и получили первое настоящее крещение боем. Наполеоновские войска пытались переправиться через мост, а мы им этого не позволяли. Пять часов мы палили из пушек, пока мост не был окончательно разрушен. Затем наши части отступали до самого Амштетена, когда на нас догнали и насели передовые части французов. Наша рота приданная Багратиону, понесла первые потери, слава богу, не в моей батарее. С трудом отбившись, мы опять стали отступать.
Следующее сражение наша батарея приняла под Штейном, где, наконец, используя фактор неожиданности, мы ударили из всех стволов картечью по марширующей колонне, густо усеяв виноградники французскими телами. Так мы продержали лягушатников под плотным обстрелом до самой ночи, когда под ее покровом разбитому воинству удалось наконец отойти. Первая моя победа! Я горячо поблагодарил своих пушкарей, а примчавшийся Милорадович при всех обнял меня и вручил орден Святой Анны третьей степени. Я был в шоке, но ответил, как положено. Мои пушкари тоже заслужили свои солдатские награды и вечером мы устроили прямо на позициях знатную пирушку. Только наутро до меня дошло, что я еще на шаг приблизился к наследному дворянству. Любой боевой орден в это время давал на него право, если это утвердит дворянское собрание. Зная все нюансы, и имея огромные деньги за спиной, я ничуть не сомневался в его положительном решении.
Следующий бой мы приняли под Шенграбеном, и опять нами командовал Багратион. В этот раз мы попали в классическую битву этого времени. Наши войска стояли в обороне, французы наступали. Мои подчиненные двигались как заводные вокруг орудий, а пушки грохотали непрерывно. Нужно было отдать должное французам. Имея огромные потери, они сумели подойти для атаки, и все вокруг смешалось в апокалиптическом сражении. Перед нами был вал из тел, сраженных нашей картечью, из-за которого выскакивали враги со штыками наперевес. Мы уже не успевали перезаряжаться, когда я схватил ящик с артиллерийскими гранатами и, запалив пороховой шнур, метнул бомбочку в сторону врага. Слава богу, силушка позволила забросить ее за бруствер из тел и оттуда при взрыве полетели ошметки мяса и обмундирования. Ящик быстро опустел, французы смешались и повернули назад. Отбились! Руки дрожат от напряжения, а сердце стучит как сумасшедшее. Атаку на нашу батарею захлебнулась, но. вокруг еще кипела битва. Наш участок стал ядром обороны и вскоре враг отступил повсеместно. Вернее то, что от него осталось. Наши войска понесли приличные потери, до трети всех войск, зато французы заметно больше. К сожалению, у меня погибло два бойца, многие были ранены. Я прошелся по ним, как бы приободряя, на самом деле останавливал у них внутреннее кровотечение и подлечивал то, что скрыто внутри. Остальным я был помочь не в силах, так как энергия источника быстро закончилась. Даже свою царапину на виске я не успел подлечить. Пришлось заматывать бинтом и щеголять белой повязкой.
К сожалению это был последний успех для наших войск, потерпевших позднее поражение под Аустерлицем. Мы яростно сражались, отступали и снова бились. Потеряли пять пушек, троих пушкарей и четырех возничих. Унылые и опустошенные мы потянулись в сторону границы и добрались до Н-ска только к середине января. В одном из сражений я получил тяжелое ранение и с трудом смог скрыть от медиков свое неоднозначное состояние. С одной стороны ранение смертельное, с другой пациент жив и не собирается помирать. Для этого пришлось поддерживать внешнюю часть пулевого отверстия в животе и на спине в полу зажившем состоянии. Мои солдаты, только увидя жуткую рану, сняли шапки, заранее прощаясь со мной. Но, когда я не умер на следующий день, были сильно удивлены. Поверили в то, что я не окочурюсь, только на исходе недели после ранения. А ведь, не будь у меня запаса энергии в источнике, лежал бы сейчас в земле под Аустерлицем.
По возвращении с Н-ск, я заселился в свою прежнюю квартиру под радостные причитания хозяйки, с блестящими от слез щеками. Тут уже я смог позволить себе выздороветь, но для приличия изображал больного, с удовольствием принимая заботу о моем теле сердобольной хозяйки. В первый же день она отдала мне письмо от Оленьки, датированное августом месяцем.
«Мой любимый! Я знаю, что ты жив, иначе бы я это почувствовала. Спешу обрадовать тебя, что у нас родился мальчик, с такими же светленькими волосиками и голубыми глазками, как у тебя. Ест хорошо, особенно ему нравится твоя любимая левая. Вырастет, будет таким же любителем женских титек. Остальные тоже все живы и здоровы. Твоя сестренка просто чудо! Не оставляет меня с малышом ни на минуту. Мама и папа совершенно счастливы от внука и радуются, словно родили его сами. Я быстро поправляюсь и скоро мой домик будет готов к встрече с тобой.
Твоя любящая жена»
С трудом просидел дома две недели и затем, изображая больного, выбрался в свой штаб. Солдаты были на месте, а офицеров почти не было. Кто погиб, кто ранен, остальные в отпусках. Нашего ротного тоже убило, царствие ему небесного. Быстро оформляю документы на отпуск по ранению и, устроив своим солдатам праздник желудка, под скрип санных полозьев, двинул в Город к своим любимым.
Зимняя дорога оказалась быстрей летней, к тому же я не заезжал в Питер, а двигался напрямки. Всего четыре дня и вот я дома. Шум, гам, писки! Все завертелось, меня целовали, я обнимал и целовал в ответ. Оленька повисла на шее и не собиралась отпускать. Так и пришлось с нею на руках подниматься к нашему малышу. Вокруг детской кроватки столпилось все наше семейство, наблюдая за спящим малышом. Я поцеловал в лобик, на что он улыбнулся во сне, проявив на щечках милые ямочки. Оленька хотела тут же наложить на меня лапу, но семья отбила и увела в гостиную, где все с восторгом увидели орден Святой Анны на моей груди. Опять пошли радостные пляски, поздравления и очередные поцелуи. Вскоре меня принялись кормить и расспрашивать о войне. Пришлось рассказывать, сдабривая все юмором, и умалчивая о страшном. Наконец, Оленька посчитала, что мой долг перед семьей выполнен и потащила под общий смех в баню. Там меня осмотрели, попричитали над моими ранами и отдались с неистовой силою, забрызгав молоком по самую макушку. Не упустил момента и утолил свое любопытство, испив из прекрасных сосудов по очереди. Затем мы все-таки помылись и переместились в спальню, где, уже неспешно насладились друг другом, периодически впадая в изнеможение, но спустя время опять накидывались друг на друга. Остановить это смог только проснувшийся сынишка, которому тут же досталась любимая левая с остатками молока, которое употребил его непутевый папаша.
— Какой молодец! Весь в меня, — смотрю, как его пухленькие ручки мнут мамкину титьку. Давай я посмотрю вас обоих и полечу немного. Небось, натер тебе домик?
Оленька засмущалась и согласно кивнула. Мальчик был абсолютно здоров, а Оленьке я быстро все подлечил, заодно попытался убрать растяжки и подтянуть мышцы живота. Через пол часа полюбовался проделанной работой и получил по рукам, когда нетерпеливые ручки после животика опустились пониже. Жена сделала круглые глаза и скосила их на малыша. Тот весело угукал, ползая тем временем по кровати. Я взял его на руки и подержал над собой, разглядывая повнимательней. Сынуля засмеялся, затеребил ножками и пустил струю прямо на меня. Пришлось опять идти полоскаться в баню под смех Оленьки.
Потекли зимние дни, заполненные общением с семьей. Маленький особо не требовал внимание. Много спал и ел., чем мы с Оленькой бессовестно пользовались, проводя в соседней кровати долгие часы, никак не насытившись друг другом.
В один вечер, Александр Никитич попросил меня на разговор.
— Мой дорогой зятек! Завтра нам надо быть на дворянском собрании, где тебя утвердят в праве твоим детям наследовать завоеванное тобой сословие. Проблем не будет, не волнуйся.
— Как все произойдет? Что нужно будет сказать.
— Как?! Выпьем вина, закусим. Ты расскажешь о своих подвигах. Короче повеселимся. Все уже подписано и бумаги для отправки в Петербург давно готовы. Можно сказать, едем отмечать это славное событие.
Я разулыбался от такого известия и горячо поблагодарил тестя.
— Ничто! Одна семья почитай. В воскресенье едем крестить Андрюшку. Крестными будут мой сосед, которого ты спас и одна влиятельная дама. Жена самого Генерал Губернатора! Как услышала о тебе, так и не слезла с меня до тех пор, пока не пообещал позвать крестной матерью. С чего такое внимание, ума не приложу! Где мы и где они?! Давай выпьем ликерчику за ее здоровье. Ведь это с ее легкой руки так быстро подготовили и подписали бумаги о твоем дворянстве.
Я разлил вишневого ликера, чокнувшись выпили и тесть закурил трубку, пыхнув ароматным облачком.
— Дела наши, в отличие от военных, лучше не бывает. Твой счет уже сейчас больше ста тысяч. Представляешь общие обороты?! Миллионы! Мы торгуем уже по всей России и в половине Европы. Если бы не война, то и во всей бы смогли. Но жаловаться грех. Наше производство постоянно расширяется, а заказы растут еще быстрее. Даже самоваров продаем изрядно. Так что, бросай свою армию. Купим вам дом в Санкт-Петерсбурге, заживете в столице!
— Знаете, Александр Никитич! Пока погожу. Давайте купим дом в Крыму или построим. А лучше купить и рядом начать строить другой, чтобы не ждать. Что-то тепла хочется! Перевезу туда Оленьку с малышом, и сам буду наезжать.
— Васенька! Давай, наконец, на ты. Обидно, ей богу! Не хочешь звать отцом, зови батькой, а Лизу матушкой.
— Хорошо, батя!
— Ну, вот и отлично! — мы обнялись и расцеловались. Тесть расчувствовался и мы хряпнули еще по рюмашке.
В веселом настроении крадусь в спальню, чтобы не разбудить жену и ребенка. Маленького разбудить внеурочно, надо еще постараться, а вот женушка и вовсе не спала.
— Папенька, какой нехороший! — зашептала она, пристраиваясь сбоку. — Мало того, что отнял мое законное время, так еще и напоил тебя!
Целую надутые губки и уворачивающиеся щечки.
— Фу! Спиртом пахнешь!
— Не спиртом, а вишней!
— Вот и целуйся со своей вишней!
Шутливая борьба быстро перешла во взаимные объятия и вскоре мы, позабыв обо всем отдались своим чувствам, сплетясь телами и вжимаясь друг в друга.
На следующий день, мы с тестем посетили дворянский, клуб, то бишь собрание, где мужики отрывались от семьи под видом важных дел. К удивлению, одна женщина все же присутствовала и занимала место рядом с председателем. Меня немного удивил ее внимательный взгляд. Оказалась она и была той самой генеральшей, пожелавшей стать крестной мамой моему сыну. Только вот возрастом она оказалась если и старше меня, то не намного. Весь вечер я ловил ее непонятные взгляды в мою сторону. Когда официальная часть собрания прошла, мы с Оленькиным отцом подошли, как говориться, приложиться к ручке.
— Разрешите представиться, подпоручик Василий Пахомов. — Меня одарили улыбкой и протянули тонкую кисть, которая слегка вздрогнула под моими губами.
— А я слышала, что уже готов приказ о производстве вас в следующий чин и награждения орденом Святого Георгия второй степени. Пройдемте! Расскажите, где вы так отличились? — повернулась и пошла из залы. Вынужденно пристроился следом, оглядывая стройный тыл. Меня привели в какой то кабинет, и я битых пол часа рассказывал о своих подвигах. Генеральша внимала и смущала необычным взглядом. Позже я пытался связать ее с собой и кроме моей связи с молчаливой девушкой не нашел возможных контактов. От этой мысли, меня пошиб пот, и я пытался просчитать возможные последствия, если это окажется так.