Я сел.
- Сегодня буду играть с тобой белыми. На коньяк. Выиграю, проиграю коньяк покупаю я. Согласен? Хочу напиться! - не дожидаясь ответа, он сделал первый ход.
- Согласен! - ответил я и передвинул фигуру.
- Ну, как ты, как твоя сессия?
- Готовлюсь... Сессия еще не началась.
- Ну и какие у тебя виды на нее?
- Знаешь ведь мой девиз, дядя Геворк: тройка и здоровье...
- Правильно...
- Э, дядя Геворк, почему не записываешь ходы? Разучился, что ли, писать? И почему ты решил напиться именно коньяком? "Саперави" тебя уже не берет? - решил подурачиться, но, взглянув на дядю Геворка, осекся: он был бледен и хмур.
- Нет смысла записывать, - насилу улыбнулся он, - а напиваюсь коньяком потому, что коньяк - зелье от сатаны, оно память у человека отшибает, а вино... Вино - напиток благородный, божественный...
- Верно! Вино и коньяк - что небо и земля! - подтвердил я.
- Не то говоришь, сынок! Между небом и землей, как и между телом и одеждой, нет ни разницы, ни расстояния... Небо - одежда земли, небо вселенная. И земля наша - в том же небе, то есть во вселенной. А вселенная - это божество. А что такое божество? Это - вечность, в которой пребывает все земное и все то, в чем овеществлено само божество. Понятно тебе? - спросил дядя Геворк и погладил меня по голове.
Я весь напрягся. Столь непонятным и умным я видел и слышал дядю Геворка впервые.
- Нет, ничего я не понял, дядя Геворк! - признался я.
- Сейчас поймешь! - сказал он, и не успел я моргнуть, как мой слон исчез с доски.
- Дядя Геворк, верни слона! - взмолился я.
- Ладно, возвращаю! Сегодня день помилования! - Дядя Геворк поставил слона на место и вдруг запел вполголоса:
Чичинадзе, жизнь ты нам расстроил.
Для чего, зачем ЗАГЭС построил?
Темных улиц в городе не стало.
Девки, поцелуи - все пропало.
Он пел так сладко и приятно, так легко и красиво, что я даже рот разинул от удивления. Впервые я видел поющего дядю Геворка.
- Ва-а-а! - вырвалось у меня.
- Что, понравилось? - спросил довольный дядя Геворк.
- Поешь, как бог, дядя Геворк! Чего же ты до сих пор таился?
- Вот это ты хорошо сказал - "как бог!". Гм, а кто ее слышал - песню бога?
- А вправду, поет ли бог? - подумал я громко и сам же ответил себе:
- Впрочем, для кого ему петь, когда его же прославляет и воспевает весь свет.
- Бог, если и поет, то всей вселенной! - сказал дядя Геворк.
- Как?
- А так - за пятак! Если бог создал мир, то и должен петь для своего детища. Нельзя ведь растить дитя без колыбельной? - рассмеялся дядя Геворк. - А мне как теперь быть, взять твою глупую королеву или подарить ее тебе?
- Дядя Геворк, ты куда сегодня ходил - на работу или в церковь?
- А что? - нахмурился дядя Геворк.
- Больно ты сегодня мудрый и грустный.
Дядя Геворк закурил и долго молчал, наблюдая, как вьется и рассеивается голубой дымок. Докурив папироску и погасив окурок в пепельнице, он заговорил:
- Сегодня опять меня вызывали.
- Куда, дядя Геворк?
- Туда, - вскинул он голову, - по поводу плена.
- Да ты что, не кончилось это? - огорчился я.
- Видать, не кончилось.
- Что же ему нужно от тебя?
- Он предъявляет мне два, вернее - три обвинения. Первое - почему и как я попал в плен, второе - почему я не покончил с собой, и третье почему я пел в ансамбле песни...
- В каком еще ансамбле? - удивился я.
- А черт его знает! Когда мы, еле волоча ноги, возвращались с каменного карьера, я и один русский парень, Костя Суворов, старались развлечь изможденных ребят, Костя играл на балалайке, я пел:
Гей-гоп, гей-гоп,
мадам попугай,
гей-гоп, гей-гоп,
один рубль дай...
Это я пел для русских, а для грузин - ту самую песенку, про ЗАГЭС. Вот те крест, видит бог, для немцев я не пел никогда и ничего! Сами они, сволочи, распевали нашу "Сулико"... А теперь этот бессовестный тип пристает ко мне - почему я услаждал немцев!.. Как я попал в плен? Будто знаю и скрываю! Посадили нас в товарные вагоны, повезли куда-то. А спустя три дня - пожалуйста, вылезайте, а кругом - немцы! Вот и объясни теперь ему, как это случилось! Почему не застрелился! А было у меня оружие? И разве так просто - застрелиться? - Дядя Геворк закурил снова. Рука у него дрожала. - Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок...