В местной гостинице Варли отвели сравнительно удобную комнату и он сразу лег.
- Я и не думал, что у меня так мало осталось сил, - шутил он. Путешествие меня не утомило, а переутомило! Боюсь, что был недостаточно осторожным решаясь на него.
- Отдохнете и силы вернутся, - одобрял его Савелий. - Все дело в недостатке сна. В ваши годы совсем не спать нельзя.
- Это так. Но до домика добрых два километра и, кажется, я и завтра не смогу до него добраться.
- Мы не спешим. Если не завтра - то послезавтра. Я постараюсь нанять автомобиль или повозку.
Когда Варли уснул, Савелий пошел осмотреть деревню. Дома были старые, солидной каменной кладки, по большей части двухэтажные, крытые черепицей. В центре находилась небольшая, неправильно очерченная площадь, украшенная старинным водоемом, в который из разинутого рта полузаросшей тиной головы фавна лилась прозрачная и холодная вода. Главная улица была, в сущности, пересекавшей деревню дорогой. Справа и слева в нее впадали узкие переулки, из которых некоторые шли довольно круто в гору. Кое где были ступени из древних плит. Тяжелые двери домов, казалось, никогда ни для кого, {105} кроме хозяев, не открывались. Обвитые плющем каменные наружные лестницы, изгороди, высеченные из известняка скамьи возле входов, выкрашенные в зеленый цвет ставни - все было красиво и живописно.
В конце главной улицы, там, где она становилась дорогой, открывался вид на долину, ту, по которой Савелий и Варли только что проезжали в автокаре. Везде тщательно возделанные поля, виноградники, фруктовые сады, огороды. Все дышало спокойствием и миром. Над черепичными крышами ферм вились дымки, дальше виднелись другие деревни, в бассейнах и ручьях поблескивала вода. Кругозор замыкала цепь невысоких, пологих гор, вытянувшаяся волнистой линией, сообщавшая пейзажу и законченность, и определенность.
Савелий пересек деревню в обратном направлении. Здесь на протяжении первых ста метров дорога довольно круто поднималась вверх, потом, становясь более отлогой, скрывалась за каменистым выступом. По сторонам ее были фруктовые сады, отделенные один от другого колючими кустарниками или низкорослыми кипарисами. Тут и там ореховые, шелковичные и миндальные деревья, тополя, оливковые рощи. Выше склоны покрывал сплошной низкорослый дубняк, еще выше шли лишайники, мхи, потом каменистая подпочва выступала наружу, переходя в небольшие, светло-серые, почти белые скалы.
Справки, которые Савелий стал наводить насчет автомобиля или повозки, остались бесплодными. Никто ничего вразумительного ему не сказал, ни в гостинице, ни в лавках. Расспросы о самом домике тоже мало к чему привели.
О нем знали только, что он давно стоит запертым. О Варли никто почти ничего не помнил, к его появлению отнеслись совсем равнодушно. От нескольких разговоров с жителями Гравборона у Савелия осталось скорей удручающее впечатление: собеседники его были неприветливы и смотрели на него и с недоверием, и с подозрением.
Мысль о том, чтобы, воспользовавшись сном старика, пойти взглянуть на домик, Савелий отбросил. Фантасмагорические персонажи, жившие на страницах Варли, с которыми ему предстояло проводить вечера, в предварительной разведке не нуждались.
35. - ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
Варли проснулся около пяти, когда не слишком еще предприимчивое весеннее солнце стало готовиться к отдыху. Савелий позаботился о том, чтобы его накормить, для чего ему пришлось вступить в пререкания с хозяйкой, не хотевшей, в неположенный час, собрать хотя бы легкий завтрак. Но Савелий настоял и настоял еще на том, чтобы в столовой затопили камин.
- Еще свежо и стены сырые, - сказал он, кутая ноги Варли в плэд.
{106} Камин дымил и чтобы установилась тяга пришлось приоткрыть дверь. Опять хозяйка стала ворчать!
На самого Варли все эти мелкие трудности не производили никакого впечатления. Он даже казался мягче и приветливей обычного. Суп, омлетка и сыр были среднего качества, но он все съел не выразив ни малейшего неудовольствия. Только кофе, еле теплое и слабенькое, побудило его поморщиться.
- Не такое оно, как мое, - заметил он.
Образ старика, склонившегося над столом, пишущего, перечитывающего написанное, справляющегося в словарях и, время от времени, отрывающегося, чтобы сделать глоток душистого и горячего напитка, мелькнул перед умственным взором Савелия.
И он почувствовал, как в нем шевельнулось что-то похожее на душевную привязанность.
- В основе всего лежит неприветливость и недоверие местных жителей, проговорил Варли.
Савелий не понял. Варли пояснил:
- Если в основе не всего, то, во всяком случае, того, что я решил, когда стал независимым. Это старая история, в которую вы теперь втянуты.
- Я втянут в старую историю?
- Именно. Не забывайте про мальчика с собачкой.
Напоминание это заставило Савелия насторожиться, так как к суеверным мыслям о мальчике с собачкой он возвращался часто. Перебирая в памяти обстоятельства первой ночи в квартире Варли, вспоминая, как нежно к нему прильнула Асунта после того, как он ей рассказал про мальчика и, потом, ожидая рождения ребенка, он говорил себе, что если родится мальчик, то это будет значить, что он отец, а если девочка, то отец тот, другой... Он сознавал, что все это и тщетно, и суетно, но переубеждать себя не хотел. Таковой была его природа.
- Я не кончил этого рассказа, я вам про это сказал, когда передал конверт, - продолжал, между тем, Варли. - Вам придется меня заступить.
- Вы видели мальчика в Гравбороне?
- Нет. Я и не мог его видеть. Он в моем воображении, а не в реальности. Гравборон придал, конечно, его образу плотность, в этом нет сомнений. Но это результат отрицательного усилия.
- Не понимаю.
- Разумеется не понимаете. Да и как могли бы вы понять? Это почти намеки, это косвенные указания, не правда ли? Но вот как все случилось на самом деле. Уже давно... о, как давно! Много десятилетий тому назад я приехал в Гравборон по поручению начальства и остановился в этой самой гостинице. На утро я сделал прогулку. И сама деревня и окружающие места показались мне очень красивыми, так {107} что мне захотелось со всем лучше познакомиться, все лучше узнать, и наладить хорошие отношения с местными жителями. Сначала я попробовал заговорить с сидевшей на скамеечке старушкой. Напрасно. Она молча на меня смотрела, точно была глухой или немой. Хозяйка гостиницы (теперешняя хозяйка, вероятно, ее дочь) отвечала только на те из моих вопросов, которые касались еды и уборки. Так же сухо обошлись со мной в табачной лавке, и в бакалейной торговле, и у булочника. Еле-еле отвечали, цедили сквозь зубы полувнятные слова.
Я приписывал эту враждебность тому, что был официальным лицом, приехавшим для наведения справок. Но могло ее вызвать и мое непривлекательное телосложение. Достаточным объяснением ни то, ни другое не было, но лучшего я не находил. Чем дальше шло дело, в тем большем я оказывался недоумении. Какой-то крестьянин, встреченный на дороге, в ответ на вопрос куда ведет дорога, не только не произнес ни слова, но от меня отвернулся. Девушка, которую я спросил, где мэрия, молча указала пальцем направление. Когда в передней гостиницы я спросил почтальона, нет ли мне писем, он с официальной сухостью сказал, что меня не знает и передал адресованный мне пакет хозяйке. Нигде и никогда не натыкался я на такую враждебность, на столько подозрительности. Узнать причины этого особого склада характера на месте было очевидно невозможно.
Вернувшись в Париж я стал искать объяснений в исторических и этнологических исследованиях, в словарях, посетил не раз и не другой Национальную Библиотеку, роясь в списках и каталогах, надеясь найти относящиеся к Гравборону документы. В результате я пришел к некоторым выводам, вполне, впрочем, гипотетическим и спорным. Не исключено, что необыкновенная замкнутость жителей этой деревни последствие долго свирепствовавших в этих местах религиозных войн, во время которых на долю их предков выпали неимоверные испытания, после которых они так и остались разделенными на два враждебных лагеря - католиков и протестантов. Соответственно выковались характеры. Были тут, сколько я мог установить, и Сарацины. Кто еще тут властвовал? разве можно сказать? Архивы погибли почти целиком. И уж конечно во время этих войн было сведено великое множество личных счетов, память о которых, вероятно, и по сей день жива в отдельных семьях. Возможно, что именно это легло в основу замкнутости, несообщительности (так в оригинале), враждебности ко всему иногороднему, по крайней мере в тех деревнях, где особенно много было совершено жестокостей и особенно много пролито крови. Могут быть, конечно, и какие-нибудь другие объяснения, может быть я и ошибся. Но так ли это важно? Не все ли это равно, раз мне это показалось правдоподобным и меня удовлетворило?
Но, конечно, остается противоречие между так прочно укоренившимися воспоминаниями о фанатических жестокостях и чудесной природой, которую мы видели из окна автокара. Я и спросил себя: нет ли в этой природе каких-нибудь ей одной присущих свойств? В зимние месяцы, например, когда листья падают, то красок остается не {108} много, проступают линии и все делается похожим на гравюру. Тогда противоречие если не совсем исчезает, то становится гораздо меньшим. Прибавьте ветер, прибавьте холод, прибавьте ранние сумерки... Я подумал, что для того, чтобы лучше себе объяснить характер Гравборон-цев, - надо попробовать сблизиться с окружающей их природой, и на себе испытать ее особенности. И купил домик. И стал составной частью скрытой за красками гравюры. И без всякого труда, точно бы подчинившись какому-то требованию, создал свое Царство видений, в котором и утвердил и деревню, и ее жителей. Варли замолк.
- И котловину с пестрыми бабочками, и Хана Рунка, и мальчика с белой собачкой тоже? - спросил Савелий.
- Да. Но это все разветвления, надстройки, дополнения, позже присоединенные владения. В ту пору надо было сделать первый шаг. - найти и купить домик. В нем я проводил все каникулы и, между ними, приезжал насколько возможно чаще. Гравборонцы меня не приняли? Что ж такого. У себя в домике я заменил их недосягаемые легенды своими собственными. Стоило мне подумать об этих поколеньями у себя запирающихся людях, - и воображение подсказывало нужные образы. И все они были приняты мной в Царство мое. Но почему вдруг стало так холодно? И откуда этот дым, от которого слезы в глазах?
- Мадам, - позвал Савелий хозяйку, - нет ли у вас дров посуше?
- Это миндальное дерево. Лучшего для камина нет.
- Однако, камин дымит просто невозможно.
- В Гравбороне дымят все камины.
Савелий накрыл плечи старика одеялом и немного больше растворил дверь.
Варли откашлялся и с некоторой горечью сказал, что до домика ему добраться, по-видимому, не удастся ни в автомобиле, ни в повозке
- Но что поделать, - добавил он. - Вы побываете там за меня. А насчет дыма - может это и к лучшему, что его столько набралось. Он напоминает о недоброжелательстве и подозрительности, на которые я наткнулся, когда приехал. Тогда, в домике, где не было даже электрического освещения, камин тоже дымил. А я, по вечерам, буквально погружался в сны наяву, в сознательные, в очевидные сны. Предания, многовековые традиции, которые, как я думал, должны были наследственно храниться в наглухо замкнутых семьях, овладевали мной безраздельно. Конечно, это было плодом моего воображения, но всё действующие лица, дома, улицы, переулки, запертые двери - все это было под рукой, в двух километрах от меня и в моей власти. И вот они гравборонцы, они самые, точно такие же какими были их предки, запершееся у себя, угрюмые, нелюдимые отцы семейств, их жены, сыновья, дочери. Я от себя различал как они смотрят в щели ставень, на странные повозки, запряженные странными лошадьми, {109} которые глухой ночью проезжают по пустой улице, видят закутанных в грубые суконные накидки молчаливых путешественников.
Только слышно как громыхают по мостовой тяжелые колеса, как стучат подковы. Откуда эти повозки? Куда направляются? Почему на едущих в них широкополые шляпы, и что за суковатые палки держат они в руках? Или появляется на склоне холма огромный волк, долго воющий или подняв голову это к пожару - или опустив ее - это к покойнику. В других домах слушают вздохи, приглушенные стоны и крестятся, говоря, что так плачет сама земля, хранящая зарытые в ней кости. Там, между деревьями, вдруг вспыхивают две точки, два мерцающих взгляда, и никто не знает, человеческие это глаза, или звериные? Иной раз, в полночь, когда дует ледяной ветер, проходит по улице, с мешком за плечами, то ли бродяга, то ли паломник, то ли беглый каторжник. Он останавливается у одной, потом у другой двери, точно чтобы постучать, попросить на ночь приюта, но, не решившись, не стучит, и уходит, и сливается с темнотой. А совсем рано но утрам, до того как встанет солнце, вдруг слышны непонятные голоса, перебранка.
Но за окном никого не видно. Днем, в ответ на вопрос: слышали ли вы? соседка, еле различимым шепотом, отвечает, что да, слышала, и в глазах ее шевелится давнишний, еще раз оживший испуг. Ночная птица бьется в темных ветках сосны, и кричит, и плачет как ребенок. Огромная бабочка прижимается к стеклу и тихонько шевелит усиками и крыльями, на которых видны крестики, круги, стрелы и еще какие-то знаки. Глядя на нее одни недоумевают. Другим страшно. Третьи - равнодушны. Но всё молчат, не обмениваются никакими словами. И все знают, что завтра, или послезавтра, или позже все повторится, что все это удержавшиеся в земле, в камнях, в домах, в душах осколки, обломки, отголоски прошлого...
- Эти сны наяву, - проговорил Савелий, - которыми вы заменили реальность, были ли они для вас источником удовлетворения? Приносили ли они вам облегчения, радости... скажите?..
- Начиная я мучился. Потом мне становилось хорошо. А когда покидал свое Царство, то бывал изнеможденным. Но больше всего меня терзало видение мальчика с собачкой.
- Почему?
- Потому, что время от времени я все-таки ходил в деревню. Несмотря на все у меня оставалась надежда завязать знакомства. Я думал, что мне удастся пробудить доверие и выслушать какие-нибудь рассказы. Чтобы не все было моими видениями, понимаете? Но ничего не вышло. Никто не отозвался. Всё мои усилия пропали даром. Никуда меня не пустили. Тогда-то вот я и нашел мальчика-проводника, о котором все, в Гравбороне знают, но говорить о котором никто не смеет. Только...
- Только вот и мальчик-проводник был моей выдумкой, моей легендой, и никуда меня не провел. А может быть он провел меня к никогда не возникшим дружбам? Так или иначе, его сказка осталась {110} недосказанной, у нее нет окончания, ее окончание от меня ускользнуло. Марк Варли слегка поежился.