Перманентная американская "девственница" окончательно вышла во внешний мир для того, чтобы "терять невинность" все чаще и заливать уже всю нашу планету все большими потоками невинной, то есть чужой и чуждой Америке крови.
"Мирная" Парижская конференция и должна была закрепить вновь создавшееся мировое положение вещей, закрепить уже достигнутое и подготовить условия для новых "невинных" циклов американской истории.
Часть вторая.
"Дойная корова" Версаля...
Глава 9.
"Честная сделка" Рузвельта и торжественная "разделка" Европы
В 1907-1909 годах по указанию президента Соединенных Штатов Америки Теодора Рузвельта шестнадцать свежевыкрашенных белой эмалевой краской новеньких американских линкоров совершили кругосветное плавание. А в 1910 году Рузвельт морочил голову публике в Осаватоми (штат Канзас): "Я стою за честную сделку, но когда я говорю, что я стою за честную сделку, я хочу сказать не только, что я стою за честную игру в соответствии с нынешними правилами игры, но также, что я стою за изменение этих правил с тем, чтобы добиваться более существенного равенства возможностей".
В 1917 году, за два месяца до официального вступления Америки в войну и за два года до смерти, почти шестидесяти летний экс-президент Рузвельт добивался уже другой возможности - сформировать конный полк под его командой для от правки во Францию. Клемансо писал Вильсону, что "имя Рузвельта имеет легендарную силу во Франции", но Вильсон не позволил бывшему конкуренту насладиться новой авантюр ной популярностью. Рузвельт отыгрался на том, что "наладил" на фронт в Европу всех своих сыновей и мужа младшей дочери хирурга Дерби. Чтобы его Теодор и Арчибальд побыстрее оказались в войсках, отец добился для них личного вызова от командующего экспедиционным корпусом США во Франции генерала Першинга. Вскоре в английские войска уехал Кермит, а потом и 19-летний Квентин, поступивший в первый в США отряд военных летчиков.
Тед был дважды ранен, Арчи возвратился искалеченным, Квентин погиб. Но войну никто из Рузвельтов не проклинал...
Это была их война. Сыновья оказались достойными отца, и от "яблони империализма", которую когда-то "посадил" Рузвельт-старший, Рузвельты-младшие "упали" недалеко.
Пример семьи Рузвельтов доказывает, что Штаты в Европе сражались за изменение правил "игры", но не для того, чтобы "добиваться более существенного равенства возможностей", а чтобы обеспечить в будущем абсолютное неравенство в пользу США. В Европу Америка пришла не ради Европы, но ради Америки же. Заокеанский капитал готовил эту войну, он ее и выиграл. ДЛЯ СЕБЯ. Факт, казалось бы, ясный до очевидного. Однако и шестьдесят лет спустя на страницах советской "Истории Первой мировой войны" ее авторы пересказывали старые россказни "полковника" Хауза и наивно считали, что Штатам пришлось вступить в войну просто потому, что они, мол, очень уж оказались экономически связанными со странами Антанты, которым, как мы знаем, Америка еще до своего вступления в войну предоставила кредитов на сумму, в сто раз большую, чем Германии.
А ведь было-то все наоборот. Как раз для того, чтобы "прочно" привязать к себе страны Антанты и разгромить Германию, Соединенные Штаты давно и задумали эту войну. По тому 99% своего военного "бизнеса" они и проворачивали в союзе с Антантой и против Германии.
Один "германский" процент кредитов был лишь фиговым листиком на американском "нейтралитете". Да к тому же по чему было не нажиться на немцах - хотя бы "по мелочам" - уже в ходе войны?
Но драть особенно бо-о-льшие проценты с побежденной Германии Америке еще предстояло в будущем после войны.
Накануне войны, осенью 1913 года по Средиземному морю полтора месяца бродили девять опять-таки белых линкоров США, отправленных туда по указанию уже кузена Теодора Рузвельта - Франклина Делано Рузвельта, заместителя морского министра в правительстве президента Вильсона. А в декабре 1917 года Вильсон "признавался" Буллиту: "Я ненавижу всякую войну и единственное, о чем я забочусь на земле, - это о мире, который я собираюсь установить".
Хорошо говорил американский президент, одно плохо -лгал. Ленин объяснил положение вещей иначе и точно: "Содрать при помощи данной войны еще больше шкур с волов наемного труда, пожалуй, уже нельзя - в этом одна из глубоких экономических основ наблюдаемого теперь поворота в мировой политике".
Для того, чтобы "сдирать шкуры" уже при помощи мира, чтобы сделать Германию "дойной коровой", и была устроена Парижская конференция.
Слов там было произнесено немало - вместе с техническим персоналом в Париже собрались несколько тысяч чело век. 14 февраля (после месяца препирательств) Вильсон, на пример, высокопарно продекламировал: "Пелена недоверия и интриг спала. Люди смотрят друг другу в лицо и говорят: мы братья, и у нас общая цель. Мы раньше не сознавали этого, но сейчас мы отдали себе в этом отчет. И вот - наш договор братства и дружбы".
Но все определяли не слова, а та реальность, которая сложилась на планете к концу января 1919 года.
Война в Европе закончилась. Но далеко не везде и не для всех. Полностью к мирной жизни не вернулся в этом году еще пи один крупный участник войны. По новой Советской России - на Урале, в Поволжье, в Сибири - катилась волна мятежа белочешского корпуса, взбодренного долларами, франками и фунтами.
В полной силе был еще адмирал Колчак.
Чехи, американцы, японцы оккупировали Владивосток и Дальний Восток.
В Архангельске и Мурманске высадились англичане. Они же оккупировали Баку.
Собирал Вооруженные силы Юга России Деникин.
Батька Махно бил то белых, то красных, то своих. "Возвращаясь из Бердянска - рассказывал он своему начальнику штаба, бывшему железнодорожному машинисту Белашу, - расстрелял коменданта станции Верхний Токмак. Сволочь такая, парень был хороший, помнишь, мы по занятии Бердянска назначили его комендантом. Теперь вывесил плакат: "Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батько Махно!". Я его коцнул...".
Да, на юге России все перемешалось особенно круто и темпераментно. В Одессе дымила трубами англо-французская эскадра, и Григорий Котовский проводил свои одесские операции то во френче французского офицера, то во фраке "сбежавшего от большевиков" негоцианта. У маленькой же Жанны Лябурб, работавшей среди французских моряков, была одна неизменная форма очарование француженки и опыт революционерки.
Приходили оперативные сводки с фронтов Венгерской советской республики: "Красная Армия Советской Венгрии заняла линию фронта на румынском участке: Берек, Миносликола-Фальва, Антафальва, но отошли из железнодорожного узла Фюлес. На чехословацком фронте наши атаки продолжаются".
Германию тоже будоражили перестрелки по всей территории - от Киля до Мюнхена. Правительственные войска генерала Леки обстреливали революционных моряков. В Берлине зверствовали отряды военного комиссара правительства социал-демократа Густава Носке, который сдавшихся в плен рабочих просто расстреливал, за что и получил прозвище "кровавая собака". Это как раз подчиненные ему офицеры штаба кавалерийской дивизии за три дня до начала Парижской "мирной" конференции убили Люксембург и Либкнехта.
Тогда еще юный референдарий, будущий королевский прусский советник Гюнтер Тереке - кавалер "Железного креста" и инвалид войны - только стал ландратом в округе Науэн. Он писал: "Продовольственное положение в районе было катастрофическим. Рабочие голодали, их семьи нуждались в хлебе насущном".
В номерах некогда респектабельного отеля "Адлон" пахло плесенью, и один рукав у швейцара был пуст. Пустой рукав - не попытка автора "оживить" рассказ острой деталью, а реальность, известная из воспоминаний тех, кто видел все это своими глазами.
Надписи "Verboten" ("Запрещено") висели повсюду, и по всюду сновали полицейские. На углу Беренштрассе стоял тяжелый пулемет.
Проститутки на Фридрихштрассе обслуживали только за франки, фунты и тут уж и вообще не разговор - за доллары. Зато нищие в пока еще приличных костюмах не отказывались от марок и смущались от непривычки к тому делу, которым им пришлось заняться.
В Берлине было неуютно и зябко, и нищие дрожали как от холода, так и от шума банкетов в отеле "Адлон", которые жена известного адвоката, бывшего члена IV Государственной думы кадета Александрова, устраивала в честь французских офицеров. Хлопали пробки, вздрагивали нищие под окнами, лилось шампанское, звучали тосты за Францию, Англию, Америку, новую Германию и победу белых армий. А на углу Беренштрассе стоял тяжелый пулемет.
Власть имела силы казнить, но не могла остановить развал. Саперная рота обер-лейтенанта Винценца Мюллера получила приказ отправиться из Касселя в Берлин на пополнение запасного гвардейского саперного батальона. Утром она уже четко вышагивала к казармам в Кепенике, удивляя прохожих выправкой и стройностью рядов. Со стороны Унтер-ден-Лин-ден то и дело слышалась винтовочная и пулеметная стрельба. На следующее утро Мюллера разбудил ротный фельдфебель: "Господин обер-лейтенант, рота исчезла". - "То есть?" "Берлинцы разбежались по домам, а потом и остальные ушли на вокзалы. Осталось пять унтер-офицеров, и все". Уполномоченный Совета солдатских депутатов отнесся к происшедшему спокойно - в Берлине бывало сейчас и не такое. Он выдал Мюллеру штатское кожаное пальто и кепку, потому что в офицерской форме со знаками различия появляться в городе было опасно. А через пару часов в военно-инженерном отделе прусского военного министерства обер-лейтенанту предложили: "Хотите добровольно поступить в Пограничную стражу "Восток"?".
Мюллер согласился.
Начальником Пограничной стражи был генерал фон Сект, а дислоцировалась она на полустихийно возникшей германо-польской границе и в Прибалтике. Фактически это были самые дисциплинированные войска в Германии, не считая контрреволюционных отрядов фрейкора. В районе Шауляя стояла "Железная дивизия" майора Бишофа, на Ригу наступал генерал-майор граф фон дер Гольц. Германские войска еще держались на Украине, хотя оттуда их выметала уже не только русская, но и германская революция.
Восточные войска капитулировавшей Германии серьезно помогали Антанте в ее интервенции против России. Они по давили Советскую власть в Прибалтике и нависали над Петроградом. В Париже готовился Версальский договор, а немецкая Пограничная стража служила интересам как держав-победительниц, так и будущим планам аннексии Прибалтики Германией.
Верховное командование, то есть Гинденбург и генерал Тренер, даже рассчитывало на крупные операции против Советской России в союзе с Антантой. Однако в действительности немцы уже были неспособны на серьезные военные действия, а Антанта все более склонялась к мысли о временном выключении Германии из европейского силового "расклада". Использование германских войск против нас могло оказаться тушением пожара керосином.
Да и объективно потенциал Германии, как душительницы русской революции, был сомнителен. Пока существовал Рейх, большевиков обвиняли в послушном выполнении указаний из Берлина в обмен на то, что Германия устраняется от вмешательства в русские дела. Но Германия, как мы знаем, вмешивалась в той мере, в какой была на это способна.
Случались, впрочем, и курьезы... 6 июля 1918 года Ярославль был захвачен врасплох мятежом эсеров и белогвардейцев. Начались аресты и расстрелы. А через неделю к городу подтянулись советские пехотные части, броневики, бронепоезд, артиллерия.
Прошла еще неделя... И, оказавшись в положении безнадежном, мятежники нашли "выход" в том, что... объявили себя в состоянии войны с Германией (!), а потом, "так как для них ясна безуспешность дальнейшей борьбы (борьбы, конечно, с Германией, стакнувшейся с проклятыми Советами. - С.К.)", "сдались германской армии" в лице представителя комиссии военнопленных лейтенанта Балка.
Балк "потешную" "капитуляцию" принял, издал комично-высокопарный "приказ", а наскоро вооруженные (самими же белыми) германские пленные заперли сдавшийся штаб в здании театра и окружили его своим караулом.
Как видим, Балк помог не Советской власти, а ее врагам. Конечно, провокация белых имела две цели: спастись самим и попытаться создать конфликт, осложняющий наши отношения с немцами. Но вся эта трагикомическая история кончилась просто: Чрезвычайный штаб Ярославского фронта вступил с Балком в недолгие переговоры, в результате которых, как сообщал отчет ВЧК, "австро-германские пленные сложили оружие, и театр со штабом белогвардейцев очутился в наших руках".
Летом 1918 года в докладной записке на имя кайзера яко бы "покровитель" Ленина генерал Людендорф писал: "Если мы не предпримем наступления (на Россию. - С.К.), то обстановка останется неясной. Мы, возможно, нанесем большевикам смертельный удар и укрепим наше внутриполитическое положение".
Однако были в Германии и дальновидно мыслящие люди, понимавшие, что большевики, именно как потенциально национальная русская сила, не могут быть объективно враждебными Германии как таковой. В "Красной книге ВЧК" есть интересные показания одного из руководителей подпольного "Национального центра" профессора Сергея Андреевича Котляревского. Арестованный в конце гражданской войны, в 1920 году он описывал недавние события следующим образом...
Вначале "профессорская оппозиция" пыталась заигрывать с немцами и запрашивала - какой будет цена за то, что они призовут в Россию германские войска во имя освобождения от большевиков.
Однако близкий к послу Мирбаху советник посольства доктор Рицлер ответил кратко: "Этого спектакля мы русской буржуазии не дадим".
Позже он сам же и разъяснил причину такого ответа.
В мае 1918 года Рицлер встретился в частном доме с Котляревским. Разговор у них получился непринужденным и откровенным. Рицлер, сын знаменитого баварского историка и сам историк, был знаком с Котляревским еще по Мюнхену, где тот когда-то работал над диссертацией и бывал в доме Рицлеров.