Защитники Витте пытались доказывать, что, мол, "инвестиционное раскручивание экономики путем казенных субсидий имеет логические пределы" должны действовать механизмы саморегуляции. Но ведь даже эти "логические пределы" были в России далеко не достигнуты.
Витте изображал себя поборником "честного бизнеса", но железную дорогу Пермь-Котлас (часть линии Петербург-Вологда-Вятка, которую он не дал построить Мамонтову) позже строил родственник жены Витте - инженер Быховец. А на смену Мамонтову в правлении Архангельско-Ярославской дороги пришел другой ее родственник - врач Леви.
Долгое время Витте управлял и Министерством путей со общения. В выпущенной в свет в 1989 году политической биографии Витте, написанной историком А. Игнатьевым, представлено, как Витте проводил-де "политику сосредоточения железных дорог в руках государства путем выкупа частных до рог и казенного железнодорожного строительства".
А вот результат этой "благородной" работы на благо государства. В Германии к 1913 году казенная железнодорожная сеть составляла 94% от общей, а в России - только 67% Германские дороги были неубыточны, а российские убыточны. Но лишь для казны. Что же касается частных акционеров, то они за 29 лет - с 1885 по 1913 год - получили почти 4 миллиарда рублей чистого дохода. Золотом.
Такой вот был Витте "государственный деятель" и "славянофил" (как его аттестуют некоторые биографы на том основании, что он в юности тиснул пару статей в газете Аксакова "Русь" и записался в "Священную дружину" графа Шувалова, из которой, присягнув на верность, быстренько вышел).
Много позже в предисловии к мемуарам уже покойного мужа Матильда Ивановна -Исааковна Витте жаловалась: "При дворе, среди консерваторов, у либералов, в демократических кругах - всюду на графа Витте смотрели как на человека "чужого". Он искал блага своей родине, идя собственными путями, и поэтому имел мало постоянных попутчиков".
Итак, блага искал, возможности для делания блага имел огромные, но попутчиков на пути служения Родине у него было мало. По мнению графини, один лишь граф Витте о России и радел, а рядом была еще одна понимающая его радетельница - она сама. О Ротштейне и Ротшильдах, для кого Витте чужим не был, графиня не упомянула, надо полагать, исключительно из чувства ревности.
В действительности Витте оказался гением приспособленчества, услужливости и угадывания "откуда ветер дует". И то, как прочно этот идеальный хамелеон связал себя с младых ногтей именно с интернациональными еврейскими финансовыми кругами, лучше многого показывало, кто в России все более властно и своекорыстно "заказывает музыку".
И это не голословное утверждение, читатель. Вот как на кануне Первой мировой войны описывал изменение внутри-российской ситуации с начала 80-х годов XIX века журнал "Еврейская старина": "В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик в предпринимателя высокого полета, а их служащие - в столичных денди. Образовалась фаланга биржевых маклеров, производивших колоссальные воздушные обороты. Один петербургский еврей-старожил восхищался: "Что был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!"...
А вот еще одно свидетельство, интересное настолько, что я просто приведу отрывок из воспоминаний графа Игнатьева "Пятьдесят лет в строю", относящийся к 1896 г.: "На одном из дежурств по полку (граф тогда только что вышел в гвардейский кавалергардский полк. - С.К.) ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что "Александр Иваныч померли". Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно отдавая честь всем проходящим.
Откуда же пришел к нам Александр Иванович? Оказалось, еще в начале 70-х годов печи в полку неимоверно дымили и ни кто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк печника из еврейских кантонистов (были такие военные воспитанники, обязанные позже отслужить. - С.К.), Ошанского. При нем печи горели исправно, а без него дымили. Все твердо это знали и, в обход всех правил и законов, задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную "беспорочную службу". И вот его не стало...
Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось - и это никому из нас не могло прийти в голову, что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе петербургской еврейской общины. На следующее утро к полудню полковой манеж принял необычный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды во главе со всеми бывшими командирами полка. У гроба Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским торговым и финансовым. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полка,.. Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах".
Сам Игнатьев видел в рассказанной им истории всего лишь забавный курьез, но дыма, как известно, без огня не бывает. Гвардейские печи "задымили", а потом четверть века жить не могли без Ошанского, надо полагать, не зря. Похоже, кому-то очень уж нужно было, чтобы за "дымовой завесой" гвардейских печей десятилетиями скрывалась неприметная, но, как видим, отнюдь не незначительная фигура.
И картину Игнатьев невольно нарисовал скорее зловещую, чем курьезную. Императорский Санкт-Петербург воистину становился "Нью-Бердичевом".
Во главе Ленского золотопромышленного товарищества оказывается сын барона Евзеля Гинцбурга Гораций и сын Горация - Габриэль. В 1908 году к русской золотодобыче подключается такой своеобразный "англичанин", как барон Джеймс де Гирш и его банкирский дом. Гирш орудует также в Южной Африке, что означает - на пару с Ротшильдами. Не обошлось и без могущественного москвича Самуила Полякова (чья дочь была замужем за де Гиршем), а также парижанина (бывшего петербуржца) барона-банкира Жака Гинзбурга. Дмитрий Рубинштейн выходит в банкиры последней "нью-бердичевской" императрицы Алике. И с 1891 года неофициальным, а с 1894 года - уже официальным агентом российского Министерства финансов во Франции на долгие годы (до самой войны и позже) становится действительный тайный советник (чин II класса!), кавалер ордена Белого Орла, французский финансист Артур Рафалович. Впрочем, читатель, непосредственно русскую землю Рафаловичи тоже без благодеяний не оставили в Одессе имелся банкирский дом "Рафалович и сыновья". Лучшим другом Рафаловичей был помещик Абаза, чей племянник "организовал" России войну с Японией.
Возвращаясь же к Витте, можно подытожить: не уважая и не признавая новую "бердичевекую" ипостась "града Петрова", ни один финансист - ни частный, ни казенный - долго на своем месте не усидел бы. С другой стороны, возникшему союзу Петербурга, Парижа и Лондона невозможно было не привлечь к затеваемой европейской войне русского мужика в качестве разменной монеты для оплаты крупных комбинаций.
Глава 3.
Россия и Германия: стравить!
Комбинации же задумывались серьезно. То, что война лишь продолжает политику другими средствами, мир знал еще со времен Клаузевица. Будущая мировая война тоже была, естественно, средством. И в качестве такового она должна была обеспечить выполнение сразу трех задач.
Надо было, скажем, сбить социальную напряженность. В третью, впрочем, очередь.
Во вторую очередь война должна была дать невиданные ранее дивиденды. Особую для капитала прибыльность военных государственных заказов хорошо объяснил американский публицист Гершль Мейер: "Даже тогда, когда 75-90% производственной мощности компании используются для гражданского производства, и только 10-25% - для военных заказов, имен но последние играют решающую роль для предпринимателей. Гражданская продукция покрывает расходы на материалы, амортизацию, заработную плату, жалованье служащим, аренду и прочее. А военная продукция дает чистую сверхприбыль".
Все верно: ведь здесь платит особый - нерыночный потребитель. Цены на военную продукцию определяются не себестоимостью, а возможностями казны. Казна же развитых государств становилась бездонной за счет наращивания государственного долга. Кредиторами выступали рядовые налогоплательщики, только проценты с долга выплачивали не им, а они сами. Кровью.
Но даже сверхприбыль играла вторую роль. В первую очередь война предполагалась как средство быстрого передела мира. Да, германский пример был наиболее ярким, но не решающим. Молодой рейх оказался нашпигован, как добрая немецкая кровяная колбаса тмином, не только идеями агрессивного пангерманизма, но и могучими крупповскими двенадцати дюймовыми стволами. Достаточно взглянуть на старую фото панораму орудийного цеха десятых годов на заводе Круппа, где стальных "хоботов" только в пределах видимости насчитывается с полсотни, чтобы понять: насколько война для капитала Германии была делом решенным. Но решенным в том случае, если колониальные державы не уступят им часть планетной добычи полюбовно.
Русский дипломат Николай Николаевич Шебеко доклады вал в 1911 году в МИД о планах развития Багдадской железной дороги: "В настоящем своем фазисе сооружаемый путь представляет уже прекрасный сбыт для изделий германских фабрик и заводов, так как весь железо-строительный материал доставляется из Германии. В будущем законченном виде дорога даст возможность германской промышленности наводнить своими продуктами Малую Азию, Сирию и Месопотамию, а по окончании линии Багдад-Ханекин-Тегеран, также и Персию".
Эти пути на Восток немцы пролагали не огнем факелов и сталью мечей, а огнем домен и рельсовой сталью! А у пангерманской идеологии были убедительные материальные обоснования.
Академик Тарле отзывался о мощи Антанты в степенях только превосходных: "Соединенные силы Антанты были так колоссальны, ее материальные возможности были так безграничны..." и т. п. Однако статистика говорила об обратном.
В 1913 году удельный вес рейха (без Австро-Венгрии) в мировом машиностроении составлял 21,3%. А всей Антанты -Великобритании, Франции и России, вместе взятых - 17,7%, Итог впечатляющий, но... бледнеющий перед силой США, имевших 51,8%!
Была и другая статистика. В 1900 году почти 75% американского экспорта шло в Европу, а в 1913 году - только 59%! И основной причиной стало усиление Германии. Выходило, что капитал США терял свое влияние в Европе с темпом более 1% в год!
А ведь у Дяди Сэма была серьезная "фора": ему не приходилось много тратиться на содержание вооруженных сил, на сооружение "оборонительных валов", "линий", крепостей. На ведение, наконец, разорительных войн на протяжении веков...
Собственно, читатель, эти-то цифры и соображения заранее программировали все: географию, течение и итог первой великой дележки мира и сверхприбылей путем войны.
Ход рассуждений здесь был простым и подлым. Начнем с географии... Серьезная война могла начаться только в Европе между европейцами. И с обязательным участием Германии, уже перевалившей через отметку одной пятой мирового современного производства. Победить должны были Штаты, как страна, дающая половину мирового производства. Но что делать с вольнолюбивыми ковбоями и фермерами? С не забывшими воли промышленными рабочими Америки, не говоря уже о "нижнем" среднем классе? На все проблемы вне звездно-полосатой родины им всем было глубоко наплевать. Покрасоваться с карабинами тут, под боком: в Мексике, на Кубе - еще куда ни шло. А вытянуть их в далекую Европу на великую вой ну - такую, чтобы прибыль получилась с большой буквы, в мировом масштабе, было непросто. Почти невозможно.
Значит, нужно вести войну чужими руками, но под американским контролем. Выбора не было - война начнется рука ми англо-французов с привлечением мужичков недотепистого "адмирала Маркизовой лужи и Цусимского пролива" Николая Александровича Романова.
Был ясен и ход войны, и ее исход. И странно, что это отрицалось и отрицается многими. Я уже не раз ссылался и буду ссылаться на академика Е. Тарле уже потому, что пишу о том же периоде, о котором написал свою книгу и он. Параллельные сравнения напрашиваются сами.
Обратимся к мнению Тарле: "Конечно, для капиталистических классов всех стран, особенно всех великих держав, был элемент риска; математически непререкаемой надежды на по беду не было ни у кого"...
Тарле неправ в корне. Что касается Соединенных Штатов (и только их!), то они имели нечто большее, чем надежды. Риск для них был сведен к нулю, зато победа рассчитывалась с математически непререкаемой точностью.
Заранее не приходилось сомневаться, что в случае войны Германия Антанту будет бить. И что США начнут поддерживать Антанту вначале "по факту". А вот когда Германия Антанту почти побьет, США вмешаются уже открыто и сведут окончательный баланс. В свою пользу, конечно.
Тарле не понял сути даже после окончания войны, а вот хитрая, но проницательная лиса Талейран, понаблюдав в свое время за Америкой вблизи, дал точный прогноз будущего за сто двадцать лет до действительных событий. Он предупреждал: "На Америку Европа должна смотреть всегда открытыми глазами и не давать никакого предлога для обвинений или репрессий. Америка усиливается с каждым днем. Она превратится в огромную силу, и придет момент, когда перед лицом Европы, сообщение с которой станет более легким в результате новых открытий, она пожелает сказать свое слово в отношении наших дел и наложить на них свою руку... В тот день, когда Америка придет в Европу, мир и безопасность будут из нее надолго изгнаны".
Именно так все и произошло, но все это нужно было еще хорошенько подготовить. Ведь приходилось иметь дело не с оловянными солдатиками, а с судьбами доброго полумиллиарда живых людей.
И нужно было обязательно изолировать Германию от России и одновременно не дать Германии мириться с Англией. В этой двуединой задаче враги европейского мира преуспели вполне. Было их немало, но есть среди них одна по-особому загадочная фигура. Тайны долгой подготовки войны проявились в ней так отчетливо, что по сути перестали быть тайнами. Случай этот настолько уникален, что на нем нужно остановиться отдельно.
Я имею в виду, читатель, наиболее, по определению первого издания Большой советской энциклопедии 1930 года, крупного представителя закулисной дипломатии в эпоху Вильгельма II барона Фридриха Августа фон Гольштейна. Это имя почти незнакомо современной советской историографии и из после дующих изданий БСЭ "выпало" (что удивительно и загадочно само по себе). О Голыптейне упоминает академик Хвостов в на писанном им в начале шестидесятых годов втором томе "Истории дипломатии", но и он подлинное значение таинственного барона не обозначил. Впрочем, современные западные историки тоже почему-то историю барона из вида упускают.
Гольштейн родился в год смерти Пушкина - в 1837. Начинал он как ближайший сотрудник Бисмарка, а значительно поз же активно содействовал его отставке. В двадцать три года Голь-штейн приехал в Петербург на должность младшего атташе при после Бисмарке. В тридцать семь лет он был вторым секретарем посольства в Париже и стал известен благодаря показаниям на процессе 1874 года по делу своего бывшего шефа - посла Германии во Франции графа Г. Арнима, соперника и противника Бисмарка. Говорили, что Гольштейну, выполняя задания Бисмарка, приходилось даже собирать пыль под диваном в приемной посольства, чтобы подслушивать беседы фон Арнима.
С 1880 года барон, остававшийся всю жизнь холостяком, обосновался в министерстве иностранных дел в качестве советника политического отдела. Забавно, что автор биографии Бисмарка Алан Палмер утверждал: Бисмарк способствовал продвижению "честного и амбициозного" барона по служебной лестнице до тех пор, пока тот не стал самым знаменитым "серым кардиналом" со времен отца Жозефа, состоявшего при Ришелье. Палмер сам не заметил, как попал впросак! Ведь "серые кардиналы" тем и отличаются, что не имеют никакого официального веса при абсолютном фактическом влиянии. По служебной лестнице они никогда не поднимаются именно в силу своего особого положения.
Таким же был и Гольштейн. Он наотрез отказывался от всех повышений и до ухода от дел в 1906 году формально оставался все тем же скромным советником, а на деле - заправлял всей внешней политикой.
Бисмарк получил отставку от нового кайзера, молодого Вильгельма II, весной 1890 года, и уже тогда роль Гольштейна в этом была одной из главных. Почему Гольштейн так настойчиво хотел отстранить Бисмарка, если он не метил высоко сам? И почему затем Гольштейн действовал в тени, за кулиса ми, почти тридцать лет - как раз самые важные для дипломатической подготовки мировой войны десятилетия?
Ответ отыскивается в основных результатах политики Голь штейна. Уже при отставке Бисмарка он выступил ярым противником перезаключения договора о "перестраховке" с Россией. Он даже спрятал в решительную минуту текст договора от сына Бисмарка - Герберта. Собственно, "новый курс" канцлера фон Каприви де Капрера ди Монтекукули был курсом Гольштейна. И эту антирусскую линию, идущую вразрез с принципами Бис марка, он выдержал до конца своей деятельности.
Но он же сорвал и намечавшееся англо-германское сближение. Он уверял Вильгельма II, что Англия никогда не пой дет на соглашение с Францией и Россией. Через пару десятков лет таким же (почему-то!) образом провоцировал немцев английский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей, уверяя, что Англия останется нейтральной, в то время когда она готовилась объявлять Германии войну.
Статс-секретарь, а затем канцлер Бернгард фон Бюлов имел номинальный политический вес, а реально все решали пометы барона на полях дипломатических депеш. Если он писал: "Дешево!", то проект отставлялся в сторону. Именно в руках Гольштейна были важнейшие дипломатические назначения, он вел собственную переписку с германскими представителями за границей. Иногда он даже сносился через голову послов с их секретарями и явно заслужил свое прозвище "великий незнакомец" наряду с уже избитым "серое преподобие" ("graue Eminenz")...
Е. Тарле, подробно описывая Германию Вильгельма II, личности Гольштейна много внимания не уделил, но уровень его влияния понимал, потому что написал: "Все четыре канцлера, занимавшие этот пост между отставкой Бисмарка и на чалом мировой войны, т.е. и Каприви (1890-1894 гг.), и князь Гогенлоэ (1894-1900 гг.), и Бюлов (1900-1909 гг.), и Бетман-Гельвег(1909-1917 гг.), были в сущности орудиями и исполнителями воли императора, точнее - мысли стоявших за ним лиц, вроде барона Фрица фон Гольштейна"...
Но кто стоял за Гольштейном? Тарле - обычно очень чуткий к психологическим и личностным аспектам исторических событий, - этим вопросом почему-то не задавался. Более того, он даже не заметил, что противоречил сам себе, когда утверждал: "Уже наличность таких выдающихся людей, как князь Лихновский, Брокдорф-Ранцау, Бернсторф, Кидерлен-Вехтер, Маршаль фон Биберштейн, не дает ни малейшего права... говорить об общей неудовлетворительности германской дипломатии". Гольштейна в перечне нет, хотя названные дипломаты были младшими современниками и коллегами "серого барона", а в искусстве дипломатии ему, скорее всего, уступали.