Съезд готовился загодя, и самые тщательные усилия прилагались к тому, чтобы — об этом свидетельствуют записи в московских дневниках Яндарбиева, относящиеся еще к 1988 году, — ни в коем случае не позволить провести его как съезд всех народов, проживавших в тогда еще Чечено-Ингушетии. Иными словами, не-вайнахи были сразу выведены за рамки процесса и лишены какого-либо права влиять на ход событий, от которых зависела теперь их жизнь, — как показало недалекое будущее, даже в самом прямом смысле слова. Это вполне соответствовало тому своеобразному пониманию демократии как селекции, которое в это время бурно распространялось на пространстве всего СССР и откровенно, несмотря на кричащий этнократизм Народных фронтов, поощрялось Западом.
Такая ориентация, между тем, вызвала протест и в самом чеченском обществе, так что на втором этапе съезда, 8 июня 1991 года группа умеренных, или центристов [1059] покинула зал заседаний. На съезде была принята декларация о провозглашении независимости Чеченской Республики «Нохчийчо» [1060], а заключительное слово произнес прибывший на съезд из Тарту первый советский генерал-чеченец Джохар Дудаев, которого после этого уже знала вся республика. Разумеется, появился он в республике в роли лидера не спонтанно, а в итоге длительной подготовительной работы, причем на нескольких уровнях.
Первый — регулярные контакты с ВДП и Яндарбиевым, который, когда ситуация созрела, лично прибыл в Тарту просить генерала выйти в запас и окончательно вернуться на родину, дабы возглавить борьбу за независимость.
Второй — контакты с прибалтийскими Народными фронтами, «мозговой штаб» которых, центр по выработке их идеологии, а также и центр связей с аналогичными штабами за рубежом находился именно в Тарту, с его университетом и сосредоточением резко антисоветской и ориентированной на Запад интеллигенции.
И, наконец, третий уровень, на который в своей статье «Простой советский офицер» [1061] намекает Алихан Ахильгов: «Я думаю, что кому-то в Москве было выгодно, чтобы Джохар вернулся в республику и в довольно тихом мирном регионе развернул национально-освободительную борьбу». Этот уровень и сегодня можно вычислять только дедуктивным путем; и с удивлением, вновь и вновь задаваясь вопросом о том, где же был при всем этом вездесущий и всеведущий, как утверждалось, КГБ, прочла я в воспоминаниях подполковника запаса этого ведомства В. Чугунова почти идиллическое описание Чечни лета 1991 года: «В июле 1991 года я сам отдыхал в Чечне. Меня принимали русские, ингуши и чеченцы, возили по республике, и все там было хорошо» [1062].
Видимо, Чугунов не встречался со своими коллегами в Чечне, которые далеко не столь благодушно-успокоенно взирали на ситуацию. И он даже не замечает противоречия, когда продолжает: «А уже в начале августа этого же года приехал один из начальников КГБ ЧИ АССР с запиской на имя председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. В ней председатель госбезопасности республики Игорь Кочубей просил помочь в стабилизации обстановки или, по крайней мере, разрешить руководству автономии вскрыть некоторые военные склады, чтобы вооружиться и противостоять зарождающимся бандитским элементам во главе с Дудаевым. Эта записка территориального органа осталась без внимания высшего руководства. В результате произошел вооруженных захват власти в Грозном».
Неудивительно, что уже тогда многие заговорили об инспирировании процесса влиятельными лицами в российской политике и бизнесе.
Как оказалось, они были правы. Буря грянула, как и во многих других республиках умирающего Союза, после 19 августа 1991 года. Вернее — в тот же день, после того, как Яндарбиев с двумя бизнесменами прибыл к Дудаеву. «Джохар сказал, что нужно срочно созвать Исполком ОКЧН. Назначили срок к 12 часам дня. Я предложил немного иной план: я немедленно вывожу ВДП на митинг и занимаюсь разъяснением людям случившегося и позиции ОКЧН, ВДП и других демократических сил, а Исполком занимается по плану Джохара. Так и договорились».
С этого момента в действие вступает многодневный митинг — форма действия, уже опробованная и в Армении, и в Азербайджане, и в Молдавии, и в Литве. Скоро к ней обратятся и в Таджикистане, последствием чего станет жесточайшая гражданская война. Однако и в Грозном «митинг» взял планку, которой до этого не брал нигде в Союзе. С 21 августа Яраги Мамадаев, крупный предприниматель, возглавивший в то время в республике кооперативное объединение, и другие сторонники Дудаева начинают рассылать гонцов в горные села для агитации — то есть сознательно приводится в движение самая взрывная часть Чечни. Это — прелюдия к тому круглосуточному зикру на площади Шейха Мансура, который спустя три года вся страна будет наблюдать по телевидению.
И, разогретый за счет постоянного притока сельских жителей из горных аулов, митинг, ставший круглосуточным, идет на захват Грозненского горкома партии, в котором устраивает свой штаб. Символически, в понятиях советской властной системы, — это настоящий переворот, а чтобы придать ему должный масштаб, Бислан Гантамиров, тогда сторонник Дудаева, ведет толпу, с ядром из национальных гвардейцев, на захват здания КГБ.
И далее — на многое проливающие свет подробности из воспоминаний Яндарбиева, которому сразу сникший Игорь Кочубей предложил поговорить по телефону с Баранниковым, тогда председателем КГБ РСФСР.
«Что и было сделано незамедлительно. Баранников в достаточной мере владел информацией из Чечни. Он тоже заверил, что КГБ дано четкое указание в политические процессы не вмешиваться. Единственная просьба была, не разгонять ведомство. Согласие было достигнуто на том, что внутри здания КГБ будет наш постоянный пост, архивы будут немедленно опечатаны, деятельность КГБ немедленно прекращается до особых распоряжений, но в здании они остаются. Вывески на здании они уже успели разбить» [1063].
Таким образом, и оружие, и архивы — все перешло в руки дудаевцев; а самым масштабным символическим актом стало последовавшее за этим снесение памятника Ленину. Впрочем, снесением это глумливое — а если учесть, что оно произошло только после получения гарантий безопасности от Баранникова, то и трусливое — действо трудно назвать, а потому лучше еще раз предоставить слово самому Яндарбиеву, благо он профессиональный писатель.
«Зрелище было многолюдным и захватывающим. Желание быть причастным к этому историческому моменту было у всего митинга. Но были и противники, в том числе и группа народных депутатов ЧИ АССР, которые заявили, что памятник будет снесен только через их трупы. Но их быстро утихомирили, и они не стали испытывать свои тела на прочность, быстро удалились от падающей махины памятника. Самое интересное в том, что они были из той группы делегатов ОКЧН, панически покинувших зал заседания второго этапа съезда чеченского народа 08.06.91 г., обвинив Дудаева и ВДП во всех смертных грехах. Бронзу бывшего памятника протащили по улицам города и сбросили в Сунжу. Раньше туда сбрасывали, образно говоря, историю чеченского народа, а теперь судьба воздавала должное тем, кто творил ленинскую национальную политику. Но не ради мести, а для очищения себя, своего насквозь пропитанного коммунистическим духом сознания. Для политического раскрепощения своего духа. Как и предполагалось, факт сноса памятника Ленину имел эффект бомбы».
Красноречивый и многословный этот пассаж говорит сам за себя, и, думается, его довольно, чтобы покончить с пустопорожней, а главное политически дезориентирующей болтовней [1064] о какой-то «советской ностальгии» Дудаева и его сторонников. Жестко вмонтированное в общую конструкцию Народных фронтов, ичкерийское движение точно так же, как его союзники в Прибалтике, Молдавии, Армении и т. д., поначалу просто-напросто использовало перестроечный антисталинизм и встроенный в него лозунг «возвращения к ленинской национальной политике» для мимикрии целей.
Когда настал час, маскировка была сброшена и обнажилась сущность: разгоряченная безобразным действом толпа готова была тотчас же ринуться на штурм Верховного Совета [1065], но тогда ее удержали, и она удовольствовалась захватом республиканского Совмина, над которым был поднят ичкерийский флаг. Час же Верховного Совета наступил чуть позже, и это — одна из самых драматичных страниц в истории Чечни 90-х годов ХХ века.
После августовских событий 1991 года Москва, окончательно отступившись от ВС ЧИР во главе с Завгаевым, поддержавшим ГКЧП, откровенно поддерживает Дудаева, и одним из самых активных проводником этой ее политической линии становится Руслан Хасбулатов, тогда Председатель ВС РСФСР. Сегодня Хасбулатов в эскалации войны в Чечне винит кого угодно, кроме себя, но факт есть факт: именно он прислал на сессию ВС ЧИР телеграмму, по сути предлагавшую ему самораспуститься. Содержание ее полностью совпало с содержанием речи, которую произносил Яндарбиев как раз в тот момент, когда Мовлади Удугов подал ему эту телеграмму. И в сентябре 1991 года толпа, предводительствуемая боевиками ОКЧН во главе с Гантамировым, ворвалась в здание ВС и насильственно разогнала депутатов; при этом погиб депутат Куценко, выброшенный из окна и вскоре скончавшийся от тяжелых травм. Это не помешало ОКЧН провозгласить 6 сентября Днем независимости Чечни.
Хасбулатов уверяет, что если бы он не находился в это время с официальным визитом в Японии, а был в Грозном, то и ничего подобного, конечно, не допустил. Верится в это с трудом. Мне, в бытность мою в Грозном в марте 1995 года, довелось услышать кое-что о событиях того дня, 15 сентября, когда прибывший накануне в Чечню российский спикер, под охраной дудаевских автоматчиков, командовал окончательным роспуском ВС ЧИР, о чем сам вечером поведал на огромном митинге на площади Свободы. Сути дела не меняло и то, что Хасбулатов первоначально заявил о формировании вновь созданного [1066] органа власти, Верховного Высшего Совета, из тридцати двух депутатов. Заявление это было тут же дезавуировано митингом и самим Дудаевым. И вряд ли можно отрицать, что именно подобный способ упразднения законного и конституционного органа народного правительства стал прецедентом, повторенным — на сей раз уже в масштабах всей РФ — в октябре 1993 года.
Опуская множество подробностей, которые указывают, что и за спиной самого Хасбулатова велась игра, притом еще более грязная, и что вели ее, в частности, Г. Бурбулис и М. Полторанин, подведем итог этого первого этапа на пути к войне.
27 октября 1991 года состоялись выборы президента Чечни. Ингушетия в них не участвовала, тем самым де-факто обретая самостоятельность. Присутствовавшие на них международные наблюдатели выборы эти, несмотря на массовые и вопиющие нарушения, признали, и Джохар Дудаев, как то заранее можно было предсказать, стал президентом. Кабинет министров возглавил Яраги Мамадаев, а мэром Грозного по указу Дудаева стал Бислан Гантамиров. Дело теперь было за Москвой.
2 ноября 1991 года V съезд народных депутатов РСФСР на основе изучения материалов этих, весьма условных, выборов принял решение об их незаконности и потребовал восстановления конституционного порядка в республике. А в ноябре был подписан президентский указ о введении чрезвычайного положения, подготовленный вице-президентом А.Р. Руцким. И вот здесь в ход событий вмешался Горбачев, который, практически уже приведя к агонии СССР, теперь воспользовался возможностью заложить мину огромной силы под само бытие Российской Федерации, самого внушительного по масштабам осколка распадающейся великой державы.
Теперь из воспоминаний участников тех событий, в том числе и Хасбулатова, хорошо известна их закулисная сторона и то, что именно Горбачев сорвал попытку введения в республике ЧП; ибо оно одно могло предотвратить разграбление военных складов, вооружение Дудаева и развязывание войны, которой пока не видно конца. Именно его вмешательство привело к тому, что в Грозный отправили самолеты с десантниками [1067] без личного оружия, которое другим самолетом прибыло в Моздок. Непосредственно были причастны к такому своеобразному проведению операции министр обороны Е. Шапошников и министр МВД СССР В. Баранников, которым соответствующие указания дал Горбачев, чего и не отрицал в разговоре с Хасбулатовым.
Не будь этого вероломства, события в Чечне могли бы пойти совсем иначе. Прибытие сюда 7 ноября 1991 года десантников первоначально вызвало панику, заставившую Дудаева и его сторонников покинуть занятое ими здание обкома партии. Улицы опустели, и все указывало на то, что республику можно было бы легко взять под контроль без малейшего кровопролития.
Однако, поскольку безоружный десант, сидя в аэропорту, по понятным причинам бездействовал, инициатива перешла в руки дудаевцев. И все окончилось позорным [1068] отлетом российских солдат восвояси, под гогот и насмешки толпы, в которой, хорошо помню по телевизионным кадрам, было немало подростков — не они ли станут стрелять три года спустя?
Хасбулатов, по моему глубокому убеждению, кривит душой, когда пишет в своей книге: «Первый выстрел в Чеченской войне… прозвучал в Москве, в дни октябрьского переворота», — в противном случае его придется заподозрить в полном неведении относительно всего, происходившего в провозгласившей независимость Чечне на протяжении двух лет, протекших со дня разгрома ВС ЧИР Дудаевым в Грозном в сентябре 1991 года до разгрома и расстрела Съезда и ВС РФ Ельциным в Москве в октябре 1993 года. А это поставило бы под сомнение его компетентность и осведомленность как государственного деятеля очень высокого ранга, регулярно получавшего специнформацию.
Между тем из многочисленных общедоступных источников и документов, из рассказов свидетелей и очевидцев достаточно хорошо известно, что уже первые два года «независимой» жизни Чечни отчетливо показали:
— что в республике быстро формируется криминальный и резко выраженный этнократический режим, начавший массовый сгон и запугивание «инородческого», в подавляющей части русского населения;
— что Чечня понимает независимость весьма своеобразно — как свободу от каких-либо обязательств по отношению к федеральному центру, при этом вовсе не собираясь «отделяться» от общероссийской экономики, отношения с которой, однако, быстро переходили в сферу криминальную и теневую, в сферу параэкономики;
— что она при этом быстро наращивала международные связи такого же своеобразного типа, налаживая отношения с наркокартелями, террористическими центрами и иностранными спецслужбами;
— что общесоциальная жизнь в республике быстро регрессировала к безобразным, мутантным формам неофеодализма и что в ней, как одна из сфер параэкономики, быстро развивалась работорговля;
— что чеченцы вновь продемонстрировали то свое качество, которое когда-то побудило великого Шамиля прекратить борьбу [1069]: неспособность объединиться в государство;
— что, наконец, это криминальное образование, которое можно называть государственным лишь по аналогии, например, с пиратским алжирским королевством эпохи Сервантеса, быстро вооружается до зубов, захватывая и разграбляя военные склады, оставшиеся от СА, — неужели для того только, чтобы поубедительнее проиллюстрировать свое миролюбие?
Остановимся хотя бы вкратце на этом, прежде чем перейти к более подробному рассказу о событиях, имеющих уже самое прямое отношение к тем гробам, что идут сегодня из Чечни в российские города и веси.
Человек, которого трудно заподозрить в античеченских настроениях, в свое время — первый заместитель председателя КК ОКЧН и военный министр ЧР, то есть один из ближайших соратников Дудаева, председатель парламента Конференции народов Кавказа и прочая, и прочая, погибший в июле 2000 года в результате покушения Юсуп Сосланбеков, пишет в своей книге «Чечня [1070] — взгляд изнутри»: «События с 1991 года по 1995 год показали одну немаловажную особенность в характере чеченцев, в основной своей массе они не готовы служить общенациональному интересу и в решении жизненно важных вопросов руководствуются тейповыми, групповыми или личными интересами» [1071]. Очень быстро, рассказывает Сосланбеков, дудаевский тейп* [1072] занялся сосредоточением власти, а также и богатств республики в своих руках. Штаб-квартирой, где формировалось правительство, в основном из представителей этого тейпа, стал дом брата Дудаева, Бекмирзы, что очень болезненно начало восприниматься остальными чеченцами.
Как видим, говорить о том, что антидудаевская оппозиция была марионеткой, созданной исключительно российскими спецслужбами и ни в коей мере не выражавшей интересы хотя бы части чеченского народа, нет оснований. И еще меньше было их для того, чтобы называть Дудаева общенациональным лидером Чечни — а ведь об этом в первую чеченскую кампанию кричала вся либеральная печать РФ. Сам же Дудаев отлично понимал необоснованность таких притязаний, и об этом тоже пишет Сосланбеков: «…Не в меру амбициозные политические лидеры использовали, каждый по-своему, и географическое расположение исторического проживания чеченцев — горной части, живущих вдоль Терека и плоскостных районов центральной части Чечни. Дудаев и его правительство использовали этот фактор для дестабилизации обстановки в республике, чтобы поддерживать своих сторонников в состоянии мобильности и укреплять свои позиции, поддерживая при этом ту или другую сторону.
В свою очередь, лидеры оппозиции пытались использовать их промахи в межтейповых отношениях против них же, рассчитывая на поддержку и признание со стороны населения. Эти и другие противоречия между властными структурами и оппозиционными движениями, направляемые извне, стали содрогать общество» [1073].
Еще почти за полтора года до начала первой чеченской кампании, 11 декабря 1994 года, «содрогания» эти достигли такой силы, что 17 апреля 1993 года Дудаев издал Указ «О прекращении деятельности парламента ЧР»*, и ночью здание парламента было захвачено гвардейцами Дудаева. Причиной такого решительного шага было требование парламентской оппозицией [1074] проведения референдума по трем вопросам: о статусе республики, о доверии к власти ЧР и, что самое главное, об отношении к институту президентства. Непокорные, однако, не сдавались, и тогда против них было применено вооруженное насилие: 4 июня 1993 года здание городского Собрания, где обосновался парламент, было атаковано дудаевскими боевиками, с использованием бронетехники и самоходных орудий.
Москва, в лице ее руководства, то есть президента, этому не только не препятствовала, но даже, есть основания думать, мигнула «коллеге»** желтым светофором. Во всяком случае, в мае Дудаевым было написано Ельцину письмо с требованием привлечь к ответственности лидеров оппозиции. И хотя такая решительная просьба и не была удовлетворена, никакой внятной реакции на кровавые события 5–6 июня 1993 года также не последовало. А ведь боевики, ворвавшиеся в Центризбирком, не только уничтожили бюллетени так и не состоявшегося референдума, но и учинили кровавый погром среди депутатов: было убито [1075] более полусотни человек. Так что, как видим, вопреки утверждению Хасбулатова, не октябрь 1993 года стал «дурным примером» для Дудаева; он уже был абсолютно свободен от каких-либо моральных табу. И почему бы ему было не продолжить в том же роде? Запад по поводу кровавой вакханалии отмолчался, как позже и ноты осуждения не прозвучит из его уст в адрес президента Ельцина, из танков расстрелявшего Дом Советов.
Москва тоже отмолчалась, и не только отмолчалась, но и продолжила строить особые финансовые отношения с теперь уже откровенно криминальным режимом.
Дудаевский переворот сопровождался грандиозным переделом собственности в республике — в этом сходятся как комиссия С. Говорухина, так и недолюбливавший Говорухина Юсуп Сосланбеков. Последний пишет: «Уже весной 1992 года, когда президент создал собственную команду в органах исполнительной власти, полностью отстранив парламент, ОКЧН и другие политические силы, власть перешла в руки узкого круга лиц. Взяв штурвал управления, именно они организовали радикальный передел собственности в республике, причем основной приоритетной сферой деятельности стали оптово-посреднические операции. В результате в экономике произошла резкая концентрация финансовых средств в непроизводственной сфере».
На этой основе родилась знаменитая афера с фальшивыми «чеченскими авизо», причинившая колоссальный финансовый ущерб России; вскоре пошли дела и более серьезные, но о них чуть позже. Массам же была брошена «кость» в виде разрешения открыто грабить и мародерствовать: нападения на поезда, как и в 1917 году, приняли систематический характер, было растащено и расхищено колхозно-совхозное имущество — трактора, машины, скот, земли. Но не для масс предназначался, конечно, едва ли не самый жирный кусок нефтекомплекс, который к 1991 году включал в себя 54 предприятия и выпускал, в частности, авиационное масло МС-20 [1076].
В самой Чечне его безраздельным хозяином и распорядителем, за ширмой «независимости», сразу стал весьма узкий круг лиц, причастных к дудаевскому окружению. При этом именно в нефтебизнесе этот круг лиц не только не стремился утвердить декларированную независимость от России, но быстро образовал своеобразный симбиоз с весьма могущественными политическими и экономическими силами во властных и околовластных российских кругах.
Если свести воедино свидетельства самых разных — в том числе и оппозиционных по отношению друг к другу источников, — то получается любопытная картина. С приходом к власти Дудаева собственная нефтедобыча в Чечне начинает сокращаться, а специалисты [1077] — разъезжаться: за три еще довоенных года, сообщает Ахильгов, республику покинуло 30–40 тысяч их, причем, по большей части, это были профессионалы очень высокой квалификации. А вот северная нефть на нефтеперерабатывающие заводы Грозного продолжает поступать — в основном, из Западной Сибири.
В одном только 1992 году [1078] в Чечню для переработки поступило по нефтепроводам более 7 млн тонн сырой нефти. При этом и речи не было о возвращении нефтепродуктов обратно в Россию. Они шли либо в коммерческие структуры, либо на экспорт, причем экспортером выступала не Россия, а Чечня, которую, таким образом, откровенно подпитывали за счет российской нефти [1079]. По данным Сосланбекова, ссылающегося на различные и хорошо осведомленные источники, только в течение 1992 года за пределы республики было вывезено 4031,1 тысяч тонн дизельного топлива, 1631,5 тысяч тонн бензина, 125,5 тысяч тонн осветительного керосина и 36,6 тысяч тонн дизельного масла. Основными «адресатами» экспорта были страны Прибалтики, Турция, ряд других стран, однако ни сельхозтехника, ни продукты питания, ни новейшая технология в Чечню не поступали. Деньги оседали где-то в другом месте. «При этом на встрече двух министров топлива и энергетики — В.С. Черномырдина и З. Дурдиева, состоявшейся 6 июля 1992 года, с российской стороны не только не было предъявлено каких-либо претензий, но активно рассматривались вопросы дальнейшего «сотрудничества» и заключения международных договоров» [1080].
Одним из сторонников и идеологов такой «нефтяной» политики был Е. Гайдар, и, поскольку она продолжалась почти вплоть до начала военных действий в Чечне в конце 1994 года, последняя, по сведениям в том числе и пожелавшего остаться неизвестным бывшего должностного лица в правительстве ЧР, получила миллиарды [1081] долларов США. В последнее время перед войной, в связи с разрушением нефтепереработки и отъездом специалистов, Россия гнала транзитом через Чечню уже просто сырую нефть, по-прежнему подпитывая режим Дудаева нефтедолларами.
Подведем итоги: по данным МВД РФ, девяносто процентов нефтепродуктов незаконно продавалось в страны ближнего и дальнего зарубежья. По подсчетам экономистов, их реализация приносила ежегодно порядка 800–900 млн долларов. Сам Дудаев и его ближайшие помощники уже в тот период [1082] имели многомиллионные валютные счета в Швейцарии и Швеции. Один из них приобрел за 100 млн долларов отель на Кипре, другой дачу в Швейцарии и ресторан «Розек» в Москве, многие имели коммерческие фирмы. 3 мая 1993 года на встрече с прибывшими из Москвы представителями чеченской диаспоры Дудаеву было предложено отчитаться перед народом о местонахождении денег, полученных от продажи нефтепродуктов. Он признал, что на счетах заграничных банков находится свыше 70 млн долларов, но отказался назвать эти банки и расчетные счета, сославшись на государственную тайну.
Так рассказывается к брошюре «Криминальный режим. Чечня. 1991–1995 гг.», изданной МВД РФ, в основном для распространения среди военнослужащих ОЧВ РФ. Я и сама ее приобрела в марте 1995 года в Грозном; и хотя нет оснований ставить под сомнения сообщаемые в ней данные, «специфика жанра» накладывала свои очевидные ограничения, не позволяя углубляться слишком далеко в дебри параполитики и параэкономики.
Ясно, однако, что громадные суммы, полученные от экспорта нефти и нефтепродуктов, не могли пойти только на личное обогащение узкого круга лиц [1083]; конечно, они, помимо той доли, что была получена российскими коллегами, послужили и для другого, и вот с этим другим, похоже, Россия и сталкивается сегодня в Чечне. Что же такое это «другое»? На мой взгляд — и целый ряд факторов чем дальше, тем более убедительно подтверждает это, — именно за счет теневого нефтебизнеса 1991–1993 годов Чечне и удалось обеспечить совершенно новый статус для себя и, в отличие от России, войти-таки в «мировое сообщество». Если не на уровне респектабельной признанности [1084], то уж на уровне «черного интернационала» нарко- и работорговцев, оружейных мафий, профессионального наемничества, разветвленных контактов с миром спецслужб и маскирующих их организаций — безусловно. Факты такого рода сегодня изобилуют, но не всегда уделяется внимание их системному характеру, их встроенности в сложную цепь опосредований, благодаря которым чеченскому грабительскому капиталу удалось, с одной стороны, «отмыться» и влиться в общемировые финансовые потоки.
Вот и Хожахмед Нухаев, спонсор газеты «Барт», московский теневик, стал президентом международной торгово-промышленной палаты «США-Кавказ» и в фешенебельной Кранс-Монтане в 1997 году представлял глобальный проект Евразийско-Кавказского общего рынка. До этого посетив Стамбул, Анкару, Париж, Брюссель, Токио и Варшаву. А также побывав в гостях у Элизабет Тейлор, оказавшей чеченскому бизнесмену протекцию в высоких финансово-политических кругах в США.