И это — вполне логично. Ведь Япония начала достаточно прочно централизоваться уже при Ода и от этой линии уже не отклонялась.
Китай (вспомним доктора Сунь Ят-сена) «очень высоко оценивал свои собственные достижения и ни во что не ставил другие государства».
А Япония с началом эпохи Мэйдзи устами императора провозгласила (вспомним клятву Мэйдзи из 5 пунктов), что для прочного возведения основ империи будут повсюду в мире заимствоваться знания.
И это были не красивые слова, а долгосрочная программа. Мировые достижения науки и техники изучались досконально, переводились и распространялись книги, имеющие практическое значение. Для работы в Японии приглашались ученые из Америки, Англии, Германии, Голландии, Франции, Швейцарии, России и из любой другой страны, если это было полезно и возможно.
Одновременно много молодых японцев отправились на учебу за границу. В самой Японии открывались университеты (первый — в 1877 году в Токио). В 1879 году в Токио была создана Японская академия наук и вскоре организован ряд научно-исследовательских учреждений. Их далеко не полный список говорит сам за себя: центральная метеорологическая обсерватория, токийская астрономическая обсерватория, военно-топографический отдел, отдел гидрографии военно-морского флота, институт инфекционных заболеваний, геологическое ведомство, электротехническая лаборатория, железнодорожное ведомство, институт рыболовства, агрономическая опытная станция, опытные станции по садоводству и лесоводству.
Всего было создано 72 подобных заведения. Да плюс 70 научных объединений по специальностям. И все это — при активной заинтересованности государства.
В России такой подход власти к науке стал возможным лишь в условиях СССР Сталина.
Характерно и то, что деятельность создаваемых институтов была сразу нацелена не только на развитие научного знания, но и на практическое его применение для развития производства.
Я приведу без комментариев впечатления генерала Куропаткина от его предвоенной поездки по Японии: «Я видел прекрасную страну с многочисленным трудолюбивым населением. Оживленная деятельность царила повсюду. Подкупало жизнерадостное настроение населения, его любовь к родине, вера в будущее... Во всех школах страны военные упражнения занимали видное место, и дети и юноши занимались ими с увлечением...»
Майор прусской службы Бронсар фон Шеллендорф, прикомандированный в качестве наблюдателя к японской армии во время Русско-японской войны, написал, что дисциплина и нервы японцев железные.
А Куропаткин заключал: «Но главное, что послужило к успеху японских войск, — это их высокий нравственный дух, готовность на все жертвы для достижения победы и упорство, с которым все чины армии, от солдата до главнокомандующего, добивались победы... Не будь вся армия патриотически настроена, не чувствуй армия дружную поддержку всей нации, не сознавай армия во всех ее чинах огромную важность борьбы, усилия не оказались бы результативны...»
Были, конечно, у Японии и другие особенности, позволявшие ей и побеждать в войнах, и прогрессировать не просто быстро, а невиданно быстро и впечатляюще.
Например, там с самого начала больше, чем в любой другой стране, было развито государственное предпринимательство. А государство было предельно лояльно к промышленному и финансовому частному капиталу. А капитал мыслил национально, потому что имел, собственно, то же феодально-самурайское происхождение, что и само государство. Та вакханалия сдачи национальных интересов и перспектив, которая началась при Горбачеве, развилась при Ельцине и бушует при Путине, в Японии была не то что невозможна, а абсолютно немыслима. Самый предательски и шкурно настроенный политикан о таком даже задуматься не посмел бы!
Государство насаждало промышленность и создавало казенные «образцовые предприятия», а потом нередко передавало их новым капиталистам (сплошь и рядом — бывшим феодалам). Так возникала, к слову, мощь домов Мицуи и Мицубиси. И эти крупные концерны-дзайбацу — «Мицуи», «Мицубиси», «Сумимото», «Ясуда» — контролировали экономику страны. Но, например, в черной металлургии 73 процента выплавки чугуна и 84 процента проката давал государственный завод «Явата».
Государство Мэйдзи вначале поощряло учреждение банков (так быстрее вытягивались иены из «чулка» среднего японца), однако быстро сжало банковскую сеть до минимальных размеров и создало «руководящие» банки — Иокогамский валютный банк в 1880 году и Японский государственный банк в 1882-м.
Японскую промышленность строили на японские деньги, но по европейским образцам и с помощью европейских (американских, конечно, тоже) инженеров.
А откуда брались деньги, читатель? Ведь, как уже не раз говорилось, Япония сырьем бедна. Но зато, как уже было сказано, у Японии был неглупый и работящий народ да и не такие уж глупые правящие классы. Особенно со времен Мэйдзи. И поэтому были использованы все способы получения финансов. Так, уже в первые же годы после «революции Мэйдзи» центральная власть ввела новые налоги: на водку и табак (а пить и курить японцы охочи). Были введены биржевый и гербовый (как когда-то в России — Петром!) сборы, горная подать.
Не были забыты и иностранные займы. Однако в отличие от царской России это были займы для финансирования научно-технической революции, а не для подавления революции социальной.
С 1873 года началось ежегодное составление и (заметь, читатель!) опубликование государственного бюджета.
Чай, шелк, рис — это, конечно, японцы вывозили в возрастающих количествах уже сразу после «вскрытия» страны. Но теперь крестьянство правдами и неправдами особенно подталкивали к сосредоточению усилий на двух высокотоварных отраслях — рисосеянии и шелководстве. И подтолкнули.
Быстро развилась в Японии доходная хлопчатобумажная промышленность. Первая механизированная хлопкопрядильная фабрика на 6 тысяч веретен была открыта в 1868 году близ Кагосимы (резиденции, между прочим, мятежного клана Сацума).
Однако основные деньги дала, конечно, жесткая эксплуатация народной массы. Уже во время Первой мировой войны наш знаменитый оружейник, «дважды» генерал (и царской, и Советской армии), Владимир Григорьевич Федоров отправился, по иронии судьбы, в Японию за винтовками для русской армии. И удивился дешевизне японской винтовки «арисака»... Вроде бы она, изготовленная из привозного металла, должна была стоить дороже русской, а стоила дешевле.
Вскоре Федоров понял, что секрет был в исключительной дешевизне труда японского рабочего. Он оплачивался на 30 — 40 процентов ниже русского, тоже не избалованного особо высокими заработками.
Однажды Федоров зашел в громадный магазин фирмы Мицуи за тканью и разговорился с продавцом, хорошо знавшим русский.
Японец похвалился, что местные ткани изготовляются из привозного индийского хлопка, а стоят дешевле, чем в Индии.
— Как же так получается? — простодушно удивился Владимир Григорьевич.
— Очень просто, — ответил продавец, — в Японии жизнь крайне дешевая, и наши рабочие могут получать меньше...
«Для меня тогда стали вполне понятными причины страшной бедности и нищеты рабочих окраин японских городов, — писал Федоров. — Тесные кривые улочки, разваливающиеся грязные домишки поражали своим убожеством. Даже воздух был там другим: многочисленные отбросы издавали одуряющее зловоние».
Так что не будем, уважаемый читатель, простецами, то и дело долдонящими: «А вот у них...» «Японское чудо» питалось еще и особым терпением японской массы... И даже не терпением, а тем выработанным испокон веку фатализмом, который может возникнуть и развиться лишь в национальном характере народа, подсознательно каждый день готового к неожиданному тайфуну, землетрясению, цунами.
Да, природные катаклизмы тоже формировали характер японцев. И формировали так, что они стали более склонны к кропотливому труду и социальному терпению, чем к революционному социальному протесту.
Я не призываю русские народные массы искать в этом пример для подражания. Очень уж разнятся и наши национальные характеры, и история двух народов, и весь комплекс условий, определяющих жизнь общества. Я просто анализирую причины успеха Японии и подчеркиваю, что этот успех был бы, пожалуй, невозможен без достаточно высокого совпадения национальных задач и национального характера японцев.
В том числе и поэтому средняя норма прибыли в Японии Мэйдзи не падала ниже 20 — 30%, а часто составляла 50 и даже 100%! Такой же высокой она оставалась и в XX веке... И это была не ростовщическая прибыль паразита, а прибыль, выжатая из пота японских рабочих и крестьян. Но использовалась она правящими слоями Японии с умом — для развития товарного производства, для экспорта капитала и накопления валютных запасов.
Вспомним китайского горе-реформатора Кан Ювэя, которого вместе со товарищи легко «сковырнула» регентша Цы Си... В своем «Исследовании реформ в Японии в период Мэйдзи» он сетовал: «Вся территория Японии меньше одной нашей провинции Сычуань, а ее население составляет лишь 1/10 населения Китая... И однако в результате своевременно проведенных политических реформ маленькая Япония оказалась в состоянии разгромить и уничтожить армию огромного Китая...»
Кан Ювэй видел «секрет» в том, что Япония-де ввела по западному образцу разделение «трех прав»: законодательной, исполнительной и судебной власти. Бумажные реформаторы всегда усматривают причины в структуре бюрократических институтов общества, а не в общественной атмосфере.
А в общем-то, мнение Кан Ювэя — это чепуха! Во-первых, до Японии частнособственнический мир дал лишь один пример резкого государственного рывка — кайзеровскую Германию после ее объединения в начале 70-х годов XIX века. Однако Германия была имперской монархией как раз с высоким уровнем централизации власти.
Главное же, власть — она как свежесть осетрины в романе Михаила Булгакова... Или она есть (как власть, скажем, «генро»), или ее нет. И для власть имущих нет «трех прав», а есть лишь право власти. Другое дело, что если властители таким своим правом пользуются лишь во имя утверждения тотального массового бесправия, то...
То, вспоминая «Разговор Ног и Головы» славного нашего поэта-партизана Дениса Давыдова, «низы» могут однажды «верху» и сказать: «Коль ты имеешь право управлять, так мы имеем право спотыкаться. И можем иногда, споткнувшись — как же быть, — Твое Величество об камень расшибить».
Нет, японские «секреты» имели иное происхождение — реалистичность «верхов» по отношению к народной массе. Так, с учетом опыта войны с Россией Япония наряду с министерством вооруженных сил и Большим генеральным штабом создала равноправную с ними (равноправную, читатель!) Комиссию по обороне страны (Кюоику-Хомбу).
Задуманная как «главный штаб по воспитанию», комиссия эта должна была (далее цитирую по Карлу Хаусхоферу) «поддерживать контакт между настроением народа, общественным мнением и ведомствами сухопутной армии, флота, коммуникаций, внутренних дел»...
Ведь это даже не аналог советского ДОСААФа или его предшественника тридцатых годов Осоавиахима (Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству)! Это — нечто вообще не имеющее аналогий, но нечто, имевшее первостепенное практическое значение для наращивания мощи Японии за счет энергичных действий всего японского народа!
Наличествовал, однако, и еще один занятный момент. В самом начале «революции Мэйдзи» Япония не имела значительных экспортных фондов. И ее внешняя торговля развивалась за счет вывоза... драгоценных металлов. То есть — серебра и золота.
«Откуда в бедной ресурсами Японии золото?» — может удивиться современный читатель. Но — лишь современный. Я и сам вначале удивлялся — каким таким золотом японцы расплачивались за ружья с португальцами в XVI и XVII веках?
А ответ тут прост: «Японским». Потому что золота (да и серебра) в Японии имелось тогда, оказывается, немало... В главе 14-й я утверждал, что особого избытка этих двух вечных «эквивалентов счастья» в Японии не было... Но тогда я, для удобства рассказа, немного слукавил перед читателем, в чем сейчас и винюсь... Нет, бывали времена, когда собственным золотом и серебром Япония была богата.
Была в Японии и медь (уже в феодальный период медная промышленность давала основную статью экспорта). Однако медь — это всего лишь медь, а вот золото...
Насчет сведений о японском золоте меня выручила, как всегда, первая Большая Советская энциклопедия. Она сообщила мне, а я сообщаю читателю, что к началу 30-х годов XX века ситуация была такова: мощные месторождения золота на севере острова Хоккайдо по реке Эсаси (их называли «японский Клондайк») уже истощались, и преобладающую роль играли золоторудные месторождения на северо-востоке острова Кюсю в провинции Оита.
Оба этих района давали в 20-е годы примерно по 40% добычи Японских островов. А вся годовая добыча — за счет усовершенствования технологии — к 30-м годам составляла около 18 тонн (из них примерно 6 тонн — корейские месторождения).
Золотой запас Японии тогда оценивался в 214 миллионов долларов. При золотом содержании тогдашнего доллара в 1,50463 грамма это было примерно 320 тонн золота. И это было только «казенное» японское золото. А ведь были же еще и личные (и более чем приличные) запасы магнатов.
При среднегодовой добыче, скажем, в 10 тонн запас в 320 тонн образовывался за 32 года... Но золото в Японии добывали веками из еще неистощенных месторождений — пусть и примитивными способами. И золото это в период самоизоляции веками из страны не уходило.
Так что склонность к знанию — склонностью; умное, общественно состоятельное поведение японских «верхов» (в отличие от «верхов» российских) — поведением; налоги — налогами; займы — займами; эксплуатация — эксплуатацией и Кюоику-Хомбу — Кюоику-Хомбой...