В то время как русская армия выходила из Москвы на Рязанскую и Владимирскую дороги, через Дорогомилово и Арбат на улицы Первопрестольной входила армия Наполеона. Сам же император в два часа дня въехал со свитой на Поклонную гору и, охватив взглядом панораму Москвы, воскликнул: «Вот наконец этот знаменитый город!» Наполеон стал ждать депутации, чтобы получить ключи от города и провести церемонию капитуляции, но никто не явился, и он поехал по Арбату, дивясь тому, что город пуст и на улицах никого нет. Он доехал до Кремля, въехал в него и, так никем и не встреченный, остановился в резиденции русских царей.
С первых же минут к нему стали поступать рапорты, что в Москве находятся огромные запасы муки и сахара, вина и водки, склады с сукном и полотном, мехами и кожами.
Но не прошло и нескольких часов, как появились другие доклады: в разных местах города один за другим вспыхивают пожары, и судя по тому, сколько их, это не дело одиночек, а заранее спланированная и организованная акция.
Когда еще до сумерек Наполеон поднялся на кремлевскую стену, он увидел уже вовсю разбушевавшийся пожар.
Он не знал, что утром 2 сентября Ростопчин приказал полицейскому приставу П. Вороненко «стараться истреблять все огнем», и пристав с вверенными ему людьми исполнял этот приказ «в разных местах по мере возможности до 10 часов вечера». В тот же день, оставляя Москву, Кутузов приказал сжечь все склады и магазины с жизненно необходимыми припасами и оружием.
Историков более полутора веков интересовал и волновал вопрос: «Кто сжег Москву в 1812 году?» Литературы, посвященной этой проблеме, много. Но, по сути дела, вся она делилась на два лагеря: тех, кто винил в московском пожаре французов и их союзников, и тех, кто доказывал, что поджигателями были сами москвичи. Сегодня этот вопрос решен бесповоротно: за исключением нескольких частных случаев, Москва была сожжена русскими. В том, что по приказам Кутузова и Ростопчина из Москвы были вывезены все «огнегасительные снаряды» и более двух тысяч пожарных покинули город, прямо признавались оба главнокомандующих – и армии, и столицы.
Вывозя в спешке противопожарное оборудование, Ростопчин оставил в Москве сто пятьдесят шесть пушек, семьдесят пять тысяч ружей, сорок тысяч сабель, двадцать семь тысяч ядер – всего стоимостью более чем на два миллиона рублей. Но хуже всего то, что в Москве были брошены более двадцати пяти тысяч раненых, из которых несколько тысяч сгорели в огне московского пожара. И Кутузов, и Ростопчин шли на сожжение Москвы сознательно. Через месяц после пожара, 5 октября, когда в ставку русского главнокомандующего прибыл на переговоры представитель Наполеона Лористон, Кутузов сказал ему: «Я хорошо знаю, что это сделали русские. Проникнутые любовью к Родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе».
Вторя ему, герой войны 1812 года генерал А. П. Ермолов писал: «Собственными нашими руками разнесен пожирающий ее пламень. Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа».
Пожар Москвы продолжался шесть дней. Из первоначальных его очагов, вспыхнувших одновременно в Каретном ряду, на Гостином дворе и в Замоскворечье, огонь мгновенно перебросился в соседние районы и вскоре бушевал по всему городу, уничтожив около двух третей Москвы. На конец 1811 года в Москве числился девять тысяч сто пятьдесят один жилой дом, из них было шесть тысяч восемьсот пятьдесят четыре деревянных и две тысячи пятьсот шестьдесят семь каменных. После пожара уцелело две тысячи сто деревянных домов и шестьсот двадцать шесть каменных. Из трехсот двадцати девяти церквей уцелела лишь сто двадцать одна.
Сгорели многие дворцы. Погибли в огне лучшая в России библиотека графа Д. П. Бутурлина в Лефортово, библиотека Московского университета, как и сам университет, и его пансион, собрание картин А. Г. Орлова в Донском монастыре и многое иное. 4 сентября Наполеон со своей свитой с большим трудом вышел из Кремля. «Нас окружал океан пламени, – писал потом Ф. П. Сегюр, военный публицист и генерал. – Мы шли по огненной земле, под огненным небом, между огненных стен».
6 сентября Наполеон писал жене: «Я не имел представления об этом городе. В нем было пятьсот дворцов, столь же прекрасных, как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц. Все исчезло, уже четыре дня огонь пожирает город. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают, как спички. Это губернатор и русские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот прекрасный город… Эти мерзавцы были даже настолько предусмотрительны, что увезли или испортили пожарные насосы». Лишь 8 сентября, когда пожар утих, Наполеон вернулся в Кремль, спасенный от огня «молодой» гвардией.
Потом подсчитали, что ущерб, нанесенный Москве пожаром, превышал триста миллионов рублей.
Приключения купца Петра Жданова
Третьей гильдии московский купец Петр Жданов после того, как окончился пожар, взяв жену и двоих детей, попытался выйти из захваченной врагом столицы, но был задержан шайкой мародеров, разлучен с семьей и возвращен в город. После побоев и издевательств мародеры бросили Жданова на улице, и он с трудом добрался до дома Нарышкиной, где, как ему сказали, выдают пропуска на выезд и выход из Москвы.
Так оно и было. В доме Нарышкиной встал на постой маршал Даву – герцог Экмюльский, и при его штабе была организована служба выдачи паспортов, которую возглавил барон Иван Самсонов. Он подробно расспросил Жданова о нем самом и его семье и предложил ему отправиться в Калугу, отыскать ставку Кутузова и действовать так, как будет ему предписано в специальном наставлении, которое он вскоре получит. За это Самсонов обещал Жданову каменный дом, тысячу червонцев и защиту его семьи. В случае измены обещал казнить жену и детей купца.
Затем Самсонов отвел Жданова к Даву, и тот подтвердил верность всего сказанного бароном. Жданову дали бумагу, в которой по-русски было подробно написано предстоящее задание, и велели выучить его наизусть. Взяв бумагу, он пошел домой. На месте дома купец увидел пепелище, но спустившись в подвал, обнаружил там жену и детей, отвел их к знакомому в уцелевший от пожара дом, а сам стал учить инструкцию.
По этой инструкции Жданову надлежало идти в Калугу, узнать численность русской армии, куда она идет, укомплектованы ли после Бородина полки, подходят ли резервы и поинтересоваться, как люди относятся к идее заключения мира. Кроме того, Жданов должен был рассказать, что в Москве полно хлеба и французы останутся там на зиму.
Если же станет известно, что Кутузов ведет армию на Смоленскую дорогу, то следовало как можно скорее возвратиться в Москву и доложить о том лично маршалу Даву, а задание сохранить в глубочайшей тайне.
Семью Жданова перевезли на следующий день в дом княгини Гагариной, а его самого 14 сентября 1812 года в три часа дня отправили за город.
Вскоре он натолкнулся на казачий пикет из боевого охранения арьергарда, которым командовал генерал Милорадович. Жданова привели к нему, он тут же во всем признался. Затем привели его к Кутузову, а 23 сентября отправили к императору Александру. В свидетельстве, которое Жданов получил в штабе Кутузова, говорилось, что он сообщил весьма важные сведения о состоянии и положении неприятельской армии.
Прибыв в Петербург, Жданов был представлен императору и получил от Александра золотую медаль на алой ленте.
Семья Жданова была оставлена в покое, так как вскоре у французов появилось множество других более неотложных дел – их ждала тяжелая дорога отступления.
ТАРУТИНСКИЙ МАРШ-МАНЕВР
Что это такое?
В русской военно-исторической литературе «Тарутинским маневром», или «Тарутинским маршем-маневром» называют скрытное движение армии Кутузова от Москвы до села Тарутино, расположенного в восьмидесяти километрах к юго-западу от столицы.
2 сентября армия вышла на Рязанскую дорогу и 4 сентября у Боровского перевода переправилась на правый берег реки Москвы.
5 сентября Кутузов повернул армию на запад – к Подольску, а еще через три дня – на Старую Калужскую дорогу, по которой армия шла до Красной Пахры. 9 сентября войска остановились на шестидневный отдых и лишь 15 сентября продолжили движение на юго-запад.
Десять дней французские авангарды не могли определить, где находятся главные силы Кутузова, так как он направил большой кавалерийский отряд на Владимирскую дорогу и несколько казачьих полков оставил на Рязанской дороге, незаметно для противника свернув 5 сентября к Калуге.
Только 12 сентября конники Мюрата столкнулись с русским арьергардом у Подольска, но главные силы уже шли к Тарутино, где находились стратегические склады оружия, боеприпасов и продовольствия.
Село Тарутино располагалось на стыке трех дорог, ведущих в изобильные южные губернии, не разоренные войной, где располагались ресурсы и базы армии.
Армия Кутузова заняла угрожающее положение по отношению к тылу неприятеля и его коммуникациям, получив возможность посылать летучие диверсионно-партизанские отряды в сторону Москвы и Смоленска.
Военные теоретики справедливо считают Тарутинский маневр выдающимся стратегическим достижением Кутузова, вписавшего замечательную страницу в историю военного искусства.
Во время Тарутинского маневра произошли важные события, о которых вы, уважаемые читатели, узнаете далее.
Рапорт Кутузова Александру I
Этот рапорт был написан Кутузовым в деревне Жилино на третий день после того, как была оставлена Москва.
«После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26-го числа августа, сражения, должен я был оставить позицию при Бородине по причинам, о которых имел счастие донести Вашему Императорскому Величеству. После сражения того армия была приведена в крайнее расстройство. Вторая армия весьма уже ослабела. В таком истощении сил приближались мы к Москве, имея ежедневно большие дела с авангардом неприятельским, и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностию принять неприятеля. Войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти; неприятель же пустил две новые колонны – одну по Боровской, а другую по Звенигородской дорогам, стараясь действовать на тыл мой от Москвы, а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение остатков армии, но и кровопролитнейшее разрушение и превращение в пепел самой Москвы. В таком крайне сумнительном положении, по совещании с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен я был решиться попустить неприятеля взойти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества как казенные, так и частные вывезены, и ни один дворянин в ней не остался.
Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение по Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с армиями Тормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского.
Хотя я не отвергаю того, чтобы занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операцию со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым, отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и, обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию.
Генералу Винценгероде предписано от меня держаться самому на Клинской или Тверской дороге, имея между тем по Ярославской казачий полк для охранения жителей от набегов неприятельских партий.
Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества…»
Большое недоразумение
А теперь вернемся к концу августа 1812 года, когда только что закончилось Бородинское сражение.
В донесении Александру, написанном в ночь на 27 августа прямо на позиции при Бородино, когда еще не было известно о понесенных потерях, Кутузов сообщал: «Войска Вашего Императорского Величества сражались с неимоверною храбростию. Батареи переходили из рук в руки и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами».
Написав это, Кутузов получил сообщение, в котором указывалось, что его потери превосходят сорок тысяч человек.
Такой итог первого дня заставил Кутузова изменить решение о продолжении сражения, и он отдал приказ об отходе армии с занимаемых позиций.
Курьер с донесением о Бородинском сражении еще не отправился в Петербург, и Кутузов приписал, что из-за больших потерь он отступает за Можайск.
Победный тон реляции заставил Александра подумать, что в приписке речь идет о смене позиции для продолжения генерального сражения, в победном исходе которого, как он понял, не сомневался даже осторожный Кутузов, и тотчас же велел служить благодарственные молебны во всех церквях, объявляя о победе, одержанной над Наполеоном.
Кутузов был произведен в фельдмаршалы, и ему было пожаловано сто тысяч рублей. Его жена Екатерина Ильинична стала статс-дамой. Героя Бородина Барклая де Толли, чей правый фланг нерушимо стоял весь день, царь наградил орденом Св. Георгия 2-й степени. П. И. Багратион, смертельно раненный, был награжден пятьюдесятью тысячами рублей, а всем солдатам и унтер-офицерам, оставшимся в живых, было выдано по пяти рублей.
Последующая неделя прошла для Александра и всех жителей Петербурга в томительном ожидании известий из армии. День шел за днем, а никаких сообщений о ходе военных действий не было.