Итак, фактически в первые недели войны поиском агентуры противника в Сибири никто не занимался. Учрежденные в июле военно-цензурные комитеты не могли решить, чью же переписку необходимо просматривать в первую очередь, поскольку подозреваемых в причастности к германскому или австрийскому шпионажу на свободе не осталось, а политически неблагонадежные пока еще в поле зрения этих органов не попали. Первые, довольно поверхностные, подозрения были выдвинуты против поляков, находившихся в Сибири. Из циркуляров Департамента полиции жандармам и контрразведке было известно, что И.Пилсудский вместе с другими руководителями польских националистов перед войной нелегально прибыли в Россию для подготовки террористических актов по заданию австрийцев. Военная цензура и жандармские управления взяли под наблюдение переписку поляков, военнослужащих и постоянно проживавших в Сибири гражданских лиц. Однако, ничего, что могло бы вывести на след разведки противника, не обнаружили. Антирусские настроения значительной части поляков ни для кого не были секретом. Как давно не составляло тайны стремление австрийской и германской разведок использовать поляков в качестве своих информаторов, 26 июля 1914 года ротмистр Попов уведомил начальников всех жандармских управлений Сибири о том, что некий Здислав Лабендзик рассылает полякам-корреспондентам русских газет предложения сообщать за плату сведения о вооруженных силах России{56}.
Жандармы крамольных писем в Сибири не обнаружили, и в целом данное направление в антишпионаже оказалось бесперспективным. Также напрасными оказались надежды военных с помощью перлюстрации выйти на германскую агентуру в Сибири. Например, к концу ноября 1914 года Омским жандармским управлением проверялась корреспонденция, адресованная лишь 37 получателям, из которых лишь двое были немцами, остальные находились под надзором, как участники революционного движения. Это, скорее всего, означало, что жандармы по-прежнему делали упор на контроль за политической оппозицией внутри страны, отодвигая на второй план "слепой" поиск агентуры противника{57}.
Обрести сибирской контрразведке твердую почву под ногами помог стихийно начавшийся в России процесс шпиономании. Две из множества составных частей этого процесса - доносы на отдельных лиц и доносы на иностранные торгово-промышленные компании - определили главные направления контрразведывательной работы на территории Сибири. Жандармы и военные занялись проверкой обоснованности доносов на отдельных лиц и целые организации (торгово-промышленные компании, национальное общества и т.п.)
Уже в первые дни войны в канцелярии губернаторов и жандармские управления Сибири хлынул поток доносов на немцев.
Их обвиняли в шпионаже, "подозрительном поведении", ведении антирусской пропаганды и т. д. (Подобное происходило и в Германии, только там жаловались на русских, французов и англичан.) Проверку информации вели жандармы. В отдельных случаях, ревностно относившиеся к службе офицеры пытались разобраться в возникшем деле, иногда даже устанавливали причину, побудившую "патриота" взяться за перо. Как правило, доносы содержали явную ложь. Так, 13 августа 1914 года юнкер Казанского пехотного училища Николай Телесницкий обвинил своего отчима, германского подданного Эмиля Штиглица во враждебной агитации. Штиглиц, на званом ужине якобы произнес здравицы кайзеру Вильгельму, приветствуя начало войны с Россией. В ходе расследования жандармы выяснили, что симпатий кайзеру Штиглиц не выражал, во всяком случае вслух, просто отношения между юношей и отчимом всегда были натянутыми и, сгустив краски, молодой человек решил ему досадить{58}.
В основном посредством доносов люди сводили между собой старые счеты. Доносили на немцев-колонистов, чиновников с немецкими фамилиями, их знакомых и родственников. Если в западных губерниях прифронтовой полосы какая-либо доля истины в таких доносах могла присутствовать, то в глубоком тылу, особенно в Сибири они явно не имели отношения к борьбе со шпионажем. И все же по каждому доносу велась тщательная проверка. Эта работа отнимала много времени и постепенно приобрела большую роль в деятельности сибирских жандармов. Обилие доносов в сочетании с отсутствием реальной пользы от их проверки для борьбы со шпионажем создало благоприятную среду для возникновения жандармских мистификаций.
Засидевшемуся в невысоких чинах провинциальному жандарму трудно было удержаться от соблазна сфабриковать на основе доносов "шпионское" дело и тем отличиться в глазах высокого начальства. Буйная фантазия в сочетании со знанием основ конспирации и розыскной работы позволяла тем, кто готов был любыми путями сделать карьеру, выстраивать в своих донесениях командованию невообразимые схемы якобы существующих шпионских организаций, объединив для этого разрозненную информацию доносов. Именно так возникло большинство поступавших в Департамент полиции и ГУГШ донесений о якобы существовавших в различных регионах страны (в том числе и в Сибири) гигантских шпионских организациях.
18 ноября 1914 года помощник начальника Иркутского ГЖУ в Читинском уезде ротмистр Булахов доложил директору Департамента полиции о том, что располагает агентурными сведениями о грандиозной шпионской организации, которая уже не первый год действует в Сибири. Эта организация, по мнению ротмистра Булахова, имела своих представителей в Западной и Восточной Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке. Ее районными центрами являлись Омск, Чита и Владивосток. Ротмистр назвал в рапорте фамилии руководителей центров, "городских звеньев" передаточных этапов, а также отдельных "укрывателей". Он описал способы связи между группами агентов и имена посредников. Рапорт ротмистра Булахова изобиловал подробностями относительно финансирования Берлином агентурной организации в Сибири{59}. В заключении ротмистр ставил в известность директора Департамента о том, что уже произвел первые аресты и самостоятельно приступил к расследованию. Информация была изложена весьма убедительно и картина вырисовывалась устрашающая. Поэтому рапорт ротмистра произвел впечатление и вызвал переполох в Департаменте полиции и ГУГШ. Не удивительно! Выходило, что вся Сибирь покрыта сетью шпионажа, которую до сих пор не смогла обнаружить военная контрразведка. Копии рапорта ротмистра Булахова ГУГШ направило в штабы Омского, Иркутского и Приамурского военных округов. Из Иркутска в Читу выехал начальник контрразведки ротмистр Попов, чтобы на месте проанализировать ситуацию и начать розыск. Однако никакого шпионского заговора не было. Это ротмистр Попов выяснил в первый же день. Как оказалось, основанием для вызвавшего большой шум сообщения ротмистра Булахова послужили поступившие к нему два анонимных доноса на германского подданного А. Мюллера, управляющего компании "Сибирское торговое товарищество". Жандарм, видимо, надеялся, что никто не станет проверять достоверность его сообщения и следствие поручат ему. Поэтому в рапорте ротмистр назвал анонимные доносы "негласным источником" так обычно назывались сведения, полученные тайной агентурой. Но жандарм, утратив чувство реальности, ошибся в своих расчетах. Дело в том, что его информация затронула интересы военных и как бы высветила "преступную бездеятельность" сибирской контрразведки.
Конечно, штаб Иркутского военного округа отнесся к этому вопросу очень серьезно. Контрразведка в течение двух суток установила автора доносов. Им был служащий той же компании латыш Рихард Кюнст. На одном из банкетов Мюллер, отличавшийся несдержанностью и излишней самоуверенностью, произнес оскорбительный для латышей тост. Кюнст решил отомстить и выставил своего патрона шпионом в глазах властей, а клиентов фирмы, имевших немецкие фамилии, превратил в членов германской тайной организации. Начальник контрразведки заставил ротмистра Булахова в официальном письме генерал-квартирмейстеру штаба округа признать полное отсутствие в его распоряжении каких-либо данных, указывающих на существование германского шпионажа в Сибири, иными словами сознаться во лжи{60}. Дело о "шпионском заговоре" было закрыто. Жандарм, может быть сам того не предполагая, бросил тень на репутацию военной контрразведки и этим ускорил разоблачение собственного вымысла. В данном случае межведомственная конкуренция сыграла положительную роль. Здесь традиционная рознь неожиданно превратилась из помехи в фактор, сдерживающий рост шпиономании, что, в свою очередь, заставило объективно оценить факты.
На первом этапе войны возможность злоупотребления властью жандармами или контрразведчиками в разбирательстве "шпионских" дел ограничивалась взаимным довольно пристрастным контролем.
С началом войны губернии, примыкавшие к линии фронта, были объявлены "находящимися на театре военных действий". Вся власть на их территории переходила в руки военных властей. Здесь контрразведка производила аресты самостоятельно, а местные жандармские органы беспрекословно выполняли приказы армейского командования.
В тыловых военных округах сохранился порядок взаимодействия между жандармскими и контрразведывательными органами, установленный еще в мирное время. Поэтому вне театра боевых действий военная контрразведка не имела права осуществлять аресты. Как и прежде это было делом жандармов, а потому их мнение по поводу целесообразности конкретной ликвидации подчас было решающим. Это сковывало действия контрразведки и военные пытались добиться абсолютной независимости контрразведывательных отделений от жандармских управлений по всей стране.
7 октября 1914 г. и. о. начальника Генерального штаба М.А. Беляев в письме начальнику штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевичу предложив производство арестов по делам о шпионаже повсеместно возложить только на отделения контрразведки, устранив участие в этом деле жандармского ведомства{61}.
Генерал Беляев доказывал, что в условиях войны все распоряжения военных контрразведывательных органов об арестах должны быть обязательны для жандармов, даже в том случае, когда они не согласны с мнением военных{62}. Это правило, по мнению генерала, следовало распространить на всю Россию, а не только на прифронтовые районы. Он считал, что жандармы должны быть лишь "выполнителями ликвидации, производство коих санкционировано штабами округов", так как "жандармские власти, входя в критическую оценку таких распоряжений и не будучи достаточно компетентными в вопросах шпионажа, или не выполняют, или затягивают осуществление намеченного мероприятия"{63}.
16 ноября генерал Беляев решил поставить этот вопрос перед руководством МВД. Он писал командиру Корпуса жандармов В.Ф. Джунковскому: "...остается недостаточно выясненным вопрос о том, является ли обращение контрразведывательных органов обязательным к исполнению чинов Жандармского корпуса... в тех случаях, когда они не будут согласны с заключением военного начальства о необходимости и своевременности ликвидации". Генерал Беляев убеждал Джунковского в том, что для незамедлительного проведения арестов в тыловых округах вполне достаточно санкции соответствующего штаба. В ответном письме 11 декабря генерал Джунковский, сославшись на действующие в России законы, весьма логично доказал оппоненту, что отступление от принятого порядка арестов "будет граничить со служебным произволом"{64}. Джунковский, конечно же, не хотел допустить превращения своего ведомства в послушное орудие военной контрразведки. Он объяснил генералу Беляеву, что нельзя обязать жандармские управления вне линии фронта производить аресты лишь на основании требований контрразведки, не подкрепленных серьёзными доказательствами необходимости этой акции{65}. В свою очередь он предлагал военным строже относиться к анализу агентурных материалов, служивших основанием для возбуждения вопросов об арестах. И если будут соблюдены законы, а материалы, полученные контрразведкой "подвергнуты критической оценке" начальника штаба соответствующего округа, то обязательность ареста будет вытекать не из начальнического приказа, а из самого существа дела"{66}. При этих условиях исчезнет и сама проблема, поднятая генералом Беляевым.
Не уступая давлению военных, жандармы в то же время не хотели взваливать на себя бремя контрразведки. Когда бывший командир Корпуса жандармов генерал-лейтенант П.Г. Курлов предложил передать контрразведывательные функции чинам корпуса, "одновременно проверявшим путем дознания сведения о неприятельских шпионах", против этого новшества выступили не только армейские штабы, но и сам командир Отдельного корпуса жандармов Джунковский. Как предположил П.Г. Курлов, последний "убоялся умаления власти по отношению к своим офицерам"{67}.
Как бы то ни было, но дробление контрразведывательных функций между военными и жандармами в данном случае пошло на пользу справедливости. Следует признать, что ведомственные разногласия - слишком ненадежная гарантия соблюдения законности во время войны. Она диктовала свои законы, далекие от справедливости. К нарушению принципа презумпции невиновности призывали высшие правительственные органы. Так, русскому правительству в первые месяцы войны был нужен любой предлог для арестов и возбуждения уголовных дел против находившихся в России германцев и австрийцев, как ответ на незаконные аресты русских подданных в Германии и Австро-Венгрии. Поэтому первоначально требования Министерства юстиции и МВД к местным правоохранительным органам предъявлять подданным враждебных государств обвинения в якобы совершенных ими преступлениях не были связаны со шпионажем. Именно так осенью 1914 года по инициативе Министерства юстиции на всей территории империи началась кампания уголовного преследования всех членов добровольной организации "Союз немецких обществ флота за границей". В августе 1914 года начальник Одесского жандармского управления случайно во время обыска обнаружил в квартире германского подданного брошюру на немецком языке, в которой излагались цели "Союза...". Министерство юстиции пришло к выводу, что главной целью этой организации является "усиление военной мощи Германии для утверждения пангерманизма"{68}. В той же брошюре был помещен список членов "Союза немецких обществ флота за границей", проживавших в России. Все они Министерством юстиции были заочно признаны виновными в содействии враждебному государству. Прокуроры судебных палат империи получили распоряжение министра юстиции немедленно возбудить уголовное преследование упомянутых в списке лиц "с принятием тягчайшей меры пресечения способов уклониться от следствия и суда", то есть заключить их под стражу{69}.
Одним из значившихся в списке членов флотского союза был германский, а впоследствии - голландский вице-консул в Томске Рудольф Станг. Еще в августе 1914 года он, по сведениям жандармов, выехал из Сибири в неизвестном направлении. Обыск на его квартире никаких доказательств преступной деятельности вице-консула не дал. К декабрю полиция выяснила, что он давно уже выехал в Швецию. Единственной "уликой" против Р. Станга было присутствие его имени в списке членов флотского союза{70}.
Согласно тому же списку членом организации был житель Новониколаевска Эмиль Барц, регулярно получавший немецкий журнал "Флот". На Барца также завели уголовное дело, хотя он уже был сослан в Тобольск, как военнопленный{71}.
В 13 судебных палатах, почти на всей территории империи, к началу 1915 г. были возбуждены уголовные дела против членов "Союза немецких обществ за границей". Следствие шло своим чередом, когда внезапно 21 января 1915 г. Высочайшим повелением все дела были прекращены с обязательным освобождением арестованных. Министерство юстиции циркуляром от 29 января разъяснило прокурорам судебных палат причину этого шага: "Государь-император повелел прекратить все дела о "Союзе немецких обществ флота за границей"... в том случае, если германское правительство в силу принимаемого им на себя обязательства и уважения начала взаимности, со своей стороны освободит задержанных в Германии русских подданных" и поскольку германские власти так и поступили, решено было немедленно освободить германцев{72}.
Признав законным обвинение в шпионаже большой группы людей лишь на основании их принадлежности к какой-либо общественной организации, Министерство юстиции спровоцировало на подобные действия военные и жандармские органы. За обвинением в шпионаже членов "Флот ферейн" последовали массовые обвинения сотрудников иностранных торгово-промышленных компаний, действовавших в России.
Видимо, три обстоятельства подтолкнули русские власти к идее отождествить тайную агентурную сеть противника и действующие на территории империи иностранные фирмы (особенно имевшие в составе правлений германских подданных). Во-первых, регулярные доносы сыпались, прежде всего на известных в мире бизнеса людей, многие из которых были австрийскими или германскими подданными, либо являлись этническими немцами с русским подданством. Во-вторых, высшие правительственные органы уже в начале войны подали пример огульного обвинения иностранцев в пособничестве врагу. В-третьих, тыловая контрразведка лихорадочно, но безуспешно пыталась нащупать выходы на агентурную сеть противника, и поэтому, не находя иных способов, все чаще обращала внимание на легально действовавшие предпринимательские структуры, в которых видную роль играли немцы. Так у военных зародилось предположение: а не имеют ли "существующие в пределах империи... крупные торговые фирмы... какого-либо отношения к оказанию услуг германскому военному ведомству в области военной разведки"{73}.
В России к 1914 году практически во всех сферах экономики действовали сотни иностранных предприятий. Наиболее крупные представляли собой целые империи с десятками филиалов, разбросанных по всей России и тысячами служащих, среди которых было немало немцев.
До начала войны деятельность этих крупных компаний русские власти всерьез не связывали со шпионажем.
Бытовало убеждение, что в мирное время эти компании не могут представлять угрозы безопасности России, а в военный период они начнут саботаж, чем, собственно, и будет исчерпан спектр исходящих от них угроз.
Проблеме вероятного саботажа в период войны было посвящено специальное заседание Совета министров 19 октября 1910 г. В материалах совещания фигурировали примеры из истории франко-прусской войны 1870 г., когда немцы, хозяева заводов на территории Франции, останавливали производство, срывая поставки оружия и амуниции французской армии, устраивали диверсии в ее тылах. Однако вопрос об установлении плотного контроля за деятельностью владельцев и служащих германских компаний в России не изучался{74}. Перед войной в рамках подготовки к пересмотру русско-германского торгового договора, пресса подняла шум вокруг проблемы так называемого немецкого засилья. Эта кампания встретила поддержку в буржуазных кругах, поскольку выражала интересы русских промышленников, стремившихся освободиться от германских конкурентов.
Отдельным сообщениям о немецком "засилье" в региональной промышленности (например, сообщениям штаба Омского военного округа) ГУГШ не придавало особого значения. По версии ГУГШ, промышленные и торговые компании, не имевшие контактов с армейскими штабами и не занятые в строительстве крепостей, были лишены возможности заниматься шпионажем. Правда, при этом упускали из виду вероятность сбора информации об экономическом потенциале империи. Кроме того, скудными средствами контрразведывательных отделений и жандармских управлений невозможно было контролировать одновременно деятельность десятков фирм.
Между тем германская разведка в предвоенные годы, вероятно, пользовалась услугами некоторых фирм для сбора необходимых Большому Генеральному штабу статистических сведений о России и ее промышленности. Агенты разведки действовали под видом служащих компаний, а взамен последние получали крупные правительственные кредиты. Уже в ходе войны русская контрразведка установила, что с 1905 г. Дойче Банк ежегодно проявлял непонятную щедрость, отпуская значительные суммы в виде беспроцентных ссуд владельцам германских предприятий в России{75}. В 1910 году германское посольство получило от Военного министерства Германии 25 млн. марок для передачи действовавшим в России предприятиям{76}. За эти финансовые вливания германские военные требовали от правлений компаний помощи в осуществлении разведки на территории России. Так, уже в I905 году немецкие фирмы получили официальное уведомление о том, что германское правительство считает необходимым отправить в Россию в качестве служащих этих фирм "некоторых лиц, уплату содержания которых правительство принимает на себя"{77}.
7 апреля 1908 г. Большой Генеральный штаб направил германским консулам в России циркуляр за No 2348 с просьбой предложить крупнейшим немецким компаниям принять в число служащих "некоторых торговых предприятий лиц, командированных штабом". Как впоследствии подтвердил опрос свидетелей, действительно, в 1908 году в германских торговых предприятиях появились приказчики и конторщики, совершенно не знавшие русского языка и поэтому бесполезные для фирм. Однако тогда этому власти не придали значения. Через 5 лет германский Генштаб повторил свое предложение бизнесменам, указав необходимость уплаты командированным лицам значительного денежного содержания, которое военное министерство приняло на свой счет{78}.
Конечно же помощь разведке оказывали немногие компании, а об истинных целях деятельности временных сотрудников, принятых в число служащих по просьбе военных, могли знать только хозяева предприятий. Основной контингент служащих занимался своим делом, не имея никакого отношения к шпионажу.
Совершенно случайно, незадолго до начала войны в поле зрения военной контрразведки попала компания "Зингер".
Русское акционерное общество по производству и продаже швейных машин "Зингер" имело правление в Москве, 51 отделение в крупных городах и сотни мелких магазинов по всей империи{79}. У военных зародились подозрения, что компания, обладавшая широкой сетью представительств "служит средством организации шпионажа в империи"{80}. Прямолинейные действия германской разведки еще больше укрепили эти подозрения. 19 мая 1914 года начальник контрразведывательного отделения штаба Киевского военного округа подполковник Белевцов сообщил в Одессу своему коллеге подполковнику Аплечееву, что по "достоверным сведениям" Бременская контора "Поставщик международных известий" рассыпает агентам компании "Зингер" письма с предложением вести сбор информации военного характера за солидное вознаграждение. В перехваченных Киевской контрразведкой письмах служащим "Зингер" предлагалось писать в Бремен обо всех "новостях военного мира России, а главным образом, из района Вашего места жительства"{81}.
Одесская контрразведка с помощью жандармов установила наблюдение за конторами и магазинами "Зингер" на юго-западе России. Контрразведка спешно внедрила в отделения фирмы своих агентов-осведомителей, но никаких следов "шпионских писем", либо признаков участия в шпионаже ее сотрудников обнаружить не удалось{82}. Между тем в Польше жандармы перехватили еще одно письмо служащим "Зингер" от некоего Джона Говарда из Бремена. Он предлагал подыскивать ему "лиц из военной среды, которые бы за соответствующее денежное вознаграждение доставляли все последние сведения о новых распоряжениях, происшествиях, переменах и пр. в войсках"{83}. Никаких конкретных доказательств связи сотрудников "Зингер" с германской разведкой военные не имели. И все же ГУГШ в первые дни войны сочло нужным известить все контрразведывательные отделения о попытках Германии использовать сотрудников компании в целях шпионажа.
Сибирские жандармы впервые узнали о подозрениях в адрес "Зингер" из циркуляра начальника Иркутской контрразведки в июле 1914 года{84}. МВД не обратило внимания на страхи военных: слишком зыбки были все их подозрения. Только однажды, 5 ноября 1914 года, Департамент полиции отдал распоряжение начальникам жандармских управлений установить наблюдение за работниками компании "Зингер" в связи с тем, что ее правление неоднократно поручало своим агентам "собирать негласным путем сведения о количестве и названиях селений с указанием в таковых численности усадеб и жителей..."{85}.
После этого жандармское ведомство почти на год забыло о существовании фирмы. Зато военная контрразведка настойчиво искала подтверждений все более крепнувшим подозрениям о "шпионской сущности" фирмы. Состав правления, регулярные поездки директоров в провинцию, котировка акций на бирже - все казалось фальшивым прикрытием откровенного шпионажа. Но главным доказательством шпионской сути компании была строгая и разветвленнаяя структура фирмы. До 1914 года во главе Московского правления стоял директор-распорядитель, он имел 4 помощника, каждый заведовал определенным сектором (районом) России, в котором находилось 10-11 "центральных" отделений фирмы. Отделение руководило работой нескольких "депо" или магазинов. По утверждению военных компания обязывала каждого своего агента детально изучить "подведомственную ему местность" и по нескольку раз в год представлять руководству списки населенных пунктов с указанием числа жителей и крестьянских дворов. Управляющие "центральными отделениями", по той же версии, при объездах своих районов всякий раз собирали информацию о расположении войск, железнодорожных узлов и т.п. ГУГШ делало вывод: "Таким образом, при посредстве своих агентов компания "Зингер" всесторонне изучала Россию, располагая полными сведениями об экономическом положении страны, о состоянии фабрично-заводской промышленности, о средствах обороны, о количестве ее населения, способного носить оружие"{86}.
Осенью 1914 года военные окончательно пришли к выводу о том, что "Зингер" есть ни что иное, как гигантская агентурная организация, замаскированная под торговое предприятие. Уничтожение его означало бы ликвидацию значительной части германской агентурной сети в России.
1 декабря 1914 года генерал-квартирмейстер ГУГШ сообщил начальникам окружных штабов как об очевидном факте, что компания "Зингер" посредством широко разбросанной по территории империи агентуры занимается шпионажем в пользу Германии. Он безапелляционно заявлял: "...представляется настоятельно необходимым пресечь преступную деятельность компании". Предлагал и план борьбы с ней. Военным властям надлежало немедленно приступить к обследованию деятельности филиалов компании, затем по результатам "разработки" провести аресты "руководителей и сознательных исполнителей", к которым военные отнесли директоров, инспекторов и управляющих отделениями, а после этого при возможности закрыть в "установленном порядке" филиалы компании. Обращает внимание стремление ГУГШ в этот период учитывать в своих контрразведывательных акциях действовавшие в империи законы. ГУГШ настоятельно просило начальников штабов немедленно докладывать ему о каждом случае ареста служащих компании " в виду предложения возбудить вопрос о полном прекращении деятельности компании "Зингер" в России, если шпионская тенденция получит еще ряд конкретных подтверждений"{87}.
Фактов, указывавших на причастность к разведке отдельных сотрудников фирмы, было немало, однако вся информация, собранная контрразведкой, касалась событий пяти-шестилетней давности. Участники разведывательных операций давно уже покинули Россию. Например, военная контрразведка установила, что в 1912 году в Иркутск для ревизии местных контор и магазинов компании приезжали два инспектора из Гамбурга, но по свидетельству конторщиков, их интересовали не бухгалтерские книги, а большей частью расположение войск и артиллерийские склады. Управляющий иркутским отделением Юлий Гейстер поручал рядовым сотрудникам ежегодно отмечать на розданных им картах отдельных районов Сибири новые железнодорожные линии и технические сооружения.
В кронштадтской конторе компании при обыске был обнаружен циркуляр управления от 26 сентября 1909 года с запросом о количестве нижних чинов в армейских частях и матросских экипажах{88}.
О шпионаже "Зингер" заговорила столичная и провинциальная пресса. "Сибирский промышленный вестник" в No 13 за 1915 год опубликовал статью "Что за учреждение К "Зингер" в России", где недвусмысленно указывалось на "тайную" деятельность фирмы. Это еще больше подстегнуло энтузиазм сыщиков. Особое рвение проявляли дилетанты, к числу которых относился "главный специалист" по германскому шпионажу начальник штаба VI армии генерал-майор М.Д.Бонч-Бруевич. Он так представлял себе методы работы "шпионской" компании "Зингер": "...У каждого агента имелась специальная, выданная фирмой географическая карта района. На ней агент условными значками отмечал число проданных в рассрочку швейных машин и другие коммерческие данные. Контрразведка установила, что карты эти весьма остроумно использовались для собирания сведений о вооруженных силах и военной промышленности России.
Агенты сообщали эти данные ближайшему магазину, и там составлялась сводка. Полученная картограмма направлялась в Петроград в центральное управление общества "Зингер". Отсюда выбранные из картограмм и интересующие германскую разведку сведения передавались за границу{89}.
В мемуарах генерал Бонч-Бруевич уже на исходе жизни заявлял: "Я постарался нанести по разведывательной деятельности германского Генерального штаба несколько чувствительных ударов"{90}. Чтобы разом "накрыть" всю германскую агентуру, работавшую под прикрытием "Зингер", 6 июля 1915 года по предложению Бонч-Бруевича практически во всех военных округах страны были одновременно произведены обыски в конторах и магазинах фирмы. Обысков не было только на территории Московского военного округа. Вероятно, власти не хотели провоцировать повторение майских погромов, учиненных толпами хулиганов в Москве и других городах центра России под влиянием антинемецкой пропаганды. К тому же, большая часть московских магазинов "Зингер" в ходе погромов была разрушена.
Результаты всероссийской "облавы" оказались весьма скромными. Только в 2 отделениях компании - в Петрограде и Гельсингфорсе - контрразведка нашла документы, которые можно было условно принять за инструкции по сбору информации о промышленности России{91}. Зато удалось выяснить, что многие циркуляры правления и центральных отделений "Зингер" за 1913-1914 годы уже уничтожены.
Ссылкой на это военные, с одной стороны, оправдывали неудачу своей операции, а с другой, доказывали обоснованность своих подозрений. По требованию военных магазины "Зингер" были закрыты, начались аресты служащих. В ответ правление компании подало прошение министру внутренних дел с ходатайством "об открытии магазинов, закрытых в разных городах властями с возникновением данного дела"{92}. Комиссия, образованная из представителей Земского и Городского союзов в августе 1915 года признала, что фирма "Зингер", основанная американскими и британскими подданными, не может быть закрыта как германское предприятие.
В возникшей ситуации либо военное ведомство должно было оставить в покое служащих фирмы, либо гражданским властям и деловым кругам России следовало смириться с произволом военных не только в прифронтовой зоне, но и на всей территории империи.
В конце концов, правительство решило напомнить всем о существовании в России законов и передало расследование дела министерству юстиции. Благо, при министерстве скопилось большое число важных судейских чинов, оставшихся без должностей после захвата неприятелем западных губерний империи.
10 августа 1915 года по указанию товарища министра юстиции сенатора А. Веревкина судебному следователю при Варшавском окружном суде коллежскому советнику Матвееву было поручено приступить к "производству на пространстве всей империи предварительного следствия по обвинению различных агентов фабрики швейных машин "Компании Зингер" в государственной измене". Наблюдение за расследованием министерство возложило на товарища прокурора Варшавской судебной палаты Жижина. Сенатор Веревкин решил, что "в целях скорейшего расследования необходимо, сосредоточив в руках следователя Матвеева производство общего дела "О служащих Компании Зингер", как сообществе, составившемся для содействия Германии в ее военных против России действиях", расследование отдельных преступлений "сообщества" в провинции поручить местным судебным властям под общим руководством того же Матвеева{93}.
Таким образом, министерство юстиции формально приняло сторону военных, возбудив дело против всей компании, как единого шпионского "сообщества", а не ограничилось обвинениями в адрес конкретных лиц. Для достижения "единства и планомерности действий" все сведения по делу "Зингер" следователи должны были направлять в Москву коллежскому советнику Жижину. Без его разрешения ни один документ, изъятый при обыске в конторах компании, не мог быть возвращен владельцу.
Жесткая централизация предполагала, что дело будет расследовано "тщательно и без промедления".