В листе 15-м любопытно признание, что Трутня в 1770 году «не покупают и в десятую долю против прежнего» и опять письмо к издателю «Трутня», в котором говорится: «Ты вздумал, будто всякий вздор, да лишь бы напечатан был под заглавием Трутня, то примется читателями, равно как и хорошие сочинения, в нем напечатанные». Вспоминая с похвалою ряд статей прошлого года, автор письма говорит: «Я не скажу, чтобы совсем не было подобных прежним сочинениям и в нынешнем твоем Трутне; но скажу по чести, что они в нем так редки, как были редки в прошлогоднем худые». Новиков прибавил к этим двум письмам свою заметку: «Подобных сим я получил еще четыре письма; в коих во всех приносится, инде с ласкою, а инде с бранью, на меня жалоба мне же самому» и т.д.
Журнал явно умирал. В том же 15 листе «Трутня» объявлялось, что «Всякая всячина» скончалась; «это еще скрывают, но через неделю о том узнают все». Через две недели умер и «Трутень». Последняя статья его, «Расставание или последнее прощание с читателями», начинается с фразы, достаточно ясно говорящей о насильственности его «смерти»: «Против желания моего, читатели, я с вами разлучаюсь».
Союзники «Трутня». Борьба новиковского «Трутня» с Екатериной II проходила не один на один. Одновременно издававшиеся сатирические журналы не могли не откликнуться на нее. Пример Новикова заражал других, и его смелость внушала смелость другим. Новиковский журнал оказался центром притяжения оппозиционных сил в литературе. Правда, находились люди, считавшие более выгодным для себя держать сторону власти. Так, журнал Рубана «Ни то ни се», вполне оправдывавший свое название всем своим содержанием, покорно следовал указаниям правительственного издания, так же как издававшийся тем же Рубаном в 1771 году «Трудолюбивый муравей». Но зато журналы Эмина явно тяготели к поддержке Новикова. Эмин позволял себе резкую сатиру и в особенности часто сатиру «на лицо», сатиру на конкретных лиц. В «Адской почте» он выступил против духовенства, его распущенности и жадности, и эту же тему перенес в «Смесь». В «Смеси» и в «Адской почте» он нападал на бюрократию, на петиметров, защищал третье сословие. Очень сильна статья «Смеси», названная «Речь о существе простого народа».
Здесь в пародийно-сатирической форме разрешается вопрос – людьми или животными являются крестьяне. «Чем далее кто начнет рассуждать, тем более будет находить, что по сим основаниям нет разума в простом народе. Имеет ли он добродетель? И того не знаю. Затем, что стихотворцы прославляют добродетели лирическим гласом, однако я никогда не читал похвальной оды крестьянину, так же как и кляче, на которой он пашет. Но простой народ терпелив: он сносит голод, жар, стужу, презрение от богатых, гордость знатных, нападки от управителей, разорение от помещиков, одним словом, от всех, кои его сильнее...» «Если же простой народ оказывает одно только естественное стремление во всех своих хороших качествах, то же самое видно и в его пороках. Ударь крестьянина, то он бросится сам на тебя, так точно, как дикой зверь. Но благородная душа иногда и снесет от тебя обиду, дабы по времени тебе хорошенько отомстить, или вынув шпагу, честно тебя заколет. Простые разбойники грабят, терзая людей наподобие тигров; и их за то наказывают. Но разумные люди знают, что надобно иметь хороший чин, защиту и место, и тогда уже начинают грабить, ибо приняв все нужные предосторожности не опасаются наказания...» После руссоистского изображения русского крестьянина в качестве «естественного» человека, свободного в самозащите и первобытно добродетельного, в противоположность развращенному цивилизацией дворянину, автор вводит читателя в круг воспоминаний античных демократий и подходит к выводу:
«Все сии сравнения, повседневно утверждаемые знатными и дворянами, привели меня в такое сомнение, что я не знал, какими животными считать сих людей, коих мы называем простым народом и которых в древние времена греки и римляне почитали большей частью своея силой и требовали их голоса для многих важных предприятий, касающихся до благосостояния отечества. Демосфен и Цицерон говорили им речи: почему должно думать, что сии славные мужи считали их людьми. Приняв сие в рассуждение, просил я одного искусного анатомиста, чтоб он рассмотрел голову крестьянина и голову благородного. Сей искусный человек к великому моему удивлению показал мне в крестьянской голове все составы, жилы и прочее, способствующее к составлению понятия, и через свой микроскоп увидел, что крестьянин умел мыслить основательно о многих полезных вещах. Но в знатной голове нашел весьма неосновательные размышления: требование чести без малейших заслуг, высокомерие, смешанное с подлостью, любовные мечтания, худое понятие о дружбе и пустую родословную. Наконец, уверил меня, что и простой народ есть создание, одаренное разумом, хотя князья и бояре утверждают противное. Но что до того нужды: многие сограждане видят истину, закрытую завесом ложного предрассуждения. Пусть народ погружен в незнание, но я сие говорю богатым и знатным, утесняющим человечество в подобном себе создании».
Остроумна и язвительна также статья «Смеси», в которой по типу «Персидских писем» Монтескье дается сатира в форме замечаний дикаря, удивленного цивилизацией и видящего в современном обществе те пороки, которые скрыты от привычного взгляда члена этого общества, «светского человека»; в «наивных» рассуждениях камчадала представлены недостатки и нелепости социального и бытового уклада России XVIII в. Камчадал все эти нелепости объясняет колдовством.
«Колдовство уверяет простой народ, что он должен пахать, сеять и собирать жатву единственно для своих помещиков, а иногда от того и умирать с голоду; одним словом, он думает, что рыбы, птицы, звери и все видимое на свете принадлежит боярам».
«Смесь» Эмина приняла участие и в непосредственной полемике «Трутня» с «Всякой всячиной». Еще в 4-м листе «Смеси», т.е. до начала этой полемики, Эмин позволил себе довольно ядовитый выпад против «Всякой всячины», отказываясь от чести считать «Смесь» дочерью журнала Екатерины. Затем, в листе 11-м «Смеси», была помещена резкая статья против «Всякой всячины», против ее претензий исправить «все в народе дурные нравы» и против ее мелочной бытовой сатиры. В том же листе (номере) было напечатано следующее письмо к издателю:
«Объявите мне, отчего происходит желание причитаться в родню? Затем, что я вижу в городе такую бабушку (так называли «Всякую всячину»), которая всех писателей журналов включает в свое племя, и всегда на них ворчит, хотя сквозь зубы; из чего заключаю, что они не от нее происходят, а она сама на них клеплет. Но почто же называться роднёю? Или она уже выжила из ума? Сомнение мое час от часу умножается: я рассматривал ее труды и после сличал с ее потомством, однако не находил ни малых следов, чтоб она была способна к такому детородию; ибо последние ее внучата поразумнее бабушки; в них я не вижу таких противоречий, в каких она запуталась. Бабушка в добрый час намеряется исправлять пороки, а в блажный дает им послабление: она говорит, что подьячих искушают, и для того они берут взятки: а это так на правду походит, как то, что чорт искушает людей и велит им делать зло. Право, подьячие без всякого искушения, сами просят за работу. Сия же старушка советует, чтобы не таскаться по приказным крючкам, то должно мириться и разделываться добровольно: всякий сие знает, и конечно, по пустому тягаться не сыщется охотников. Верно, если б все были совестны и наблюдали законы, то не надобно бы было и судов и приказов, и подьячим бы не шло государево жалованье. Но когда сие необходимо, то для чего ей защищать подьячих? Знать, что они-то истинное ее поколение...»
В следующем листе «Смеси» опять ядовитый выпад против «Всякой всячины». Такие же смелые выпады мы видим в «Смеси» по поводу проповеди «Всякой всячины» беззубой улыбательной сатиры (лист 15). Наконец, в листе 20-м помещено письмо к Новикову с прямой поддержкой его против «Всякой всячины».
На «Всякую всячину» осмелился напасть даже робкий и избегавший острых социально-политических тем журнал Чулкова «И то и сио».
Понятно, что в глазах Екатерины эти дерзкие нападки на ее журнал и на ее «советы» писателям выглядели как блок всех передовых сил в литературе как дворянских, так и буржуазных. Она решила прекратить всю затею с сатирическими журналами так же, как она прекратила фарсу Комиссии 1767 года. Непокорные журналисты должны были замолчать.
«Пустомеля». Однако Новиков был упрям, и молчать он не хотел. 27 апреля 1770 года вышел последний номер «Трутня», а через месяц, 26 мая того же года некий маклер Андрей Фок подал в типографию Академии наук (печатавшую ряд журналов) «доношение» о желании его «на собственный кошт» издавать ежемесячный журнал «Пустомеля». Андрей Фок был подставным лицом; за ним скрывался Новиков, очевидно, опасавшийся или и вовсе не имевший возможности выступать под своим именем. Новиков хотел тщательно скрыть свою принадлежность к новому журналу*.
* Редактор-издатель «Пустомели» был неизвестен до работы В.П. Семенникова «Русские сатирические журналы 1769–1774 гг. » (СПб., 1914), в которой он на основании изучения архивных документов установил, что это был Новиков. Дело в том, что «Доношение» в Академию наук с просьбой о разрешении печатать в академической типографии журнал «Пустомеля» было только подписано Фоком, а написано оно рукою Новикова. Анализ содержания журнала, произведенный В.П. Семенниковым, подкрепил его догадку.
В первой же статье, написанной от имени «автора» журнала, он подчеркивает, Что он, т.е. этот безымянный автор, впервые выступает в печати. Однако в этой же статье был и скрытый намек на его, уже Новикова, редактора «Трутня», отношения к Екатерине и ее «Всякой всячине». Говоря об авторском самолюбии, он писал: «Я исследовал самого себя и думал, что я не самолюбив, но меня одна госпожа, которую я очень много почитаю, уверила, что я обманулся: и подлинно, я после узнал, что погрешности в чужих сочинениях мне гораздо приметнее, как в своих...» Это было некоторой уступкой. Первый, июньский, номер «Пустомели» составлен осторожно. Почти весь он занят материалом, лишенным социальной и политической сатиры. Но в самом конце номера, на самом незаметном месте – опять острая, чисто новиковская сатира, хотя и в небольшой дозе: несколько портретов в виде загадок; первый из них «ласкатель», т.е. льстец, придворный подлипала; потом судья Взяткохват, светский волокита Вертопрах и другой волокита дурак-Разиня. Статья подписана «С.П.», т.е. «сочинитель Пустомеля».
В других статьях лишь отдельные сатирические выпады, и опять против знатного вельможи «в случае» (стр. 34), против петербургского светского общества (стр. 37).
Июльский номер составлен несколько смелее, но и июньский, видимо, задел кое-кого; «иные (читатели), – пишет Новиков, – по известному своему добросердечию ругали мои загадки, говоря, что это не загадки, а наглый вздор»; видимо, загадки попали в цель.
Во втором номере «Пустомели» помещены две «опасные» статьи. Одна – очень конспиративная; это «Завещание Юнджена китайского хана к его сыну», перевод А.Л. Леонтьева (анонимный; ср. в «Трутне» его же перевод китайской статьи, о которой говорилось выше). Чего невиннее перевода с китайского? Но и перевод можно выбрать с умыслом. Во-первых, статья вообще слишком политическая для неофициального издания; во-вторых, в ней легко можно было найти «применение» к современности. Китайский император говорит о том, что он избрал и утвердил наследником престола своего сына, официально обеспечил его права на престол и затем ввел его в работы по управлению страной. Но дело в том, что именно около 1770 г. вопрос о правах Павла Петровича, сына Екатерины, приобрел острополитический характер. Павла воспитывал глава дворянской оппозиции – Н.И. Панин, воспитывал в своих идеях. На Павла надеялись все единомышленники Панина. Он становился знаменем партии недовольных. Между тем приближалось его совершеннолетие, и уже обнаружилась рознь между ним и его матерью. Уже в 1771 г., когда произошел чумный бунт в Москве, шли разговоры о перевороте в пользу Павла, и в это дело замешивали Паниных. Такие же разговоры шли и раньше, еще сразу после вступления на престол Екатерины. В свете всех этих отношений слова китайского императора могли звучать многозначительно.
Другая исконная тема домогательств и пропаганды оппозиции – необходимость твердых законов, вводящих в рамки произвол единовластия, своего рода дворянская конституция. И вот китайский император, говоря в «Пустомеле» о своих заслугах перед отечеством, указывает, что он переделал регламенты своей страны и «утвердил их на веки»; при этом он выработал законы «обще с верховными вельможами», т.е. с помощью дворянского совета, как на этом настаивал и Н.И. Панин.
Ясно было, что невинное заглавие «Пустомели» не будет соответствовать его содержанию.
В том же номере Новиков поместил сатирическое и вольнодумное «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» Фонвизина. «Послание напечатано анонимно, но сопровождено заметкой об его авторе, дающей хвалебную характеристику его творчества. Всего этого было достаточно для правительства. Вторая книжка «Пустомели» была последней. Новикову не удалась попытка уклониться от удара, нанесенного «Трутню». Отметим, что «Пустомеля» уделял внимание и вопросам литературы и театра. Как и в «Трутне», здесь встречаем выпады против Лукина и, с другой стороны, против В. Петрова. Сумароков, конечно, превознесен в «Пустомеле».
«Живописец». После неудачи с «Пустомелей» Новиков как журналист умолкает на полтора года. С апреля 1772 г. он начинает издавать «Живописца».
В 1771 г. многое выяснилось во внутренних отношениях групп и «партий» в России. Страна переживала тяжелые дни. Шла трудная и разорительная война. Чума проникла в Москву, и вот – преддверие пугачевского восстания – чумный бунт в «первопрестольной», едва не вылившийся в подлинное крестьянское восстание. Накануне бунта деспотия переходит от «увещаний» к действиям. Один из вождей фронды Петр Панин, только что взявший у турок Бендеры, принужден выйти в отставку, оказывается в опале, под полицейским надзором. Вокруг него в Москве штаб фронды. Сумароков подчеркивает свое сочувствие опальному. В то же время и тоже в Москве Сумароков вступает в конфликт с главнокомандующим, ставленником власти, и терпит поражение.
Обострение борьбы передовой интеллигенции с деспотией Екатерины сказалось в «Живописце», самом радикальном из журналов Новикова. Наиболее интересны в «Живописце», без сомнения, статьи о крепостном праве, и не только «Отрывок из путешествия в*** И*** Т***», приписываемый Радищеву. Эти статьи знаменательны. Вместе с назреванием пугачевского движения крестьянский вопрос приобретал характер все более неотложный. Нужно было действовать. Новиков-писатель, который свел борьбу независимых дворян с бюрократической властью и поддерживавшими ее слоями с высот шестистопного ямба и «языка богов» в сферу каждодневной практической журнальной борьбы, как и другие идеологи его партии, стремился к внесению, начал культуры и законности в отношения между дворянами и крестьянами. В борьбе против азиатского рабства и азиатской деспотии Новиков искал союзников повсюду. Он шел даже на союз с более радикальными писателями, чем был он сам. Пока дело шло об искоренении общих врагов, разница исходных позиций не ощущалась слишком сильно. Во всяком случае; уже в 5-м листе «Живописца» был помещен «Отрывок» Радищева (анонимно).
Споры о том, кто был автором «Отрывка путешествия в*** И*** Т***», и, в частности, о том, написал ли эту статью Радищев, идут уже на протяжении восьмидесяти лет. В 1858 г. сын Радищева, Павел Александрович в своих замечаниях на статью Пушкина «Александр Радищев» написал о том, что части «Путешествия из Петербурга в Москву» были напечатаны в «Живописце» Новикова в 1776 г. и в «Северном Вестнике» Мартынова, ч. V, январь 1805, стр. 61, «Смесь». (Русский Вестник, 1858. Т. XVIII. Кн. 1. С. 429). Это глухое и не совсем точно указание было подтверждено примечанием А. Корсунова к статье П.А. Радищева «А.Н. Радищев», напечатанной там же. А. Корсунов, лично познакомившийся с П.А. Радищевым и беседовавший с ним о его отце, считает, что автором «Путешествия в*** И*** Т***» был А.Н. Радищев, хотя прямо и не утверждает этого (Русский Вестник, 1858. Т. XVIII. Кн. 1. С. 406-407).
Иную точку зрения на вопрос об авторе Отрывка высказал А.И. Незеленов в своей книге «Н.И. Новиков, издатель журналов 1769–1785 гг.», СПб., 1875. С. 238. Приводя данные об участии в позднейшем журнале Новикова «Утренний Свет» известного масона И.П. Тургенева, он писал в примечании: «...отсюда, может быть, можно сделать заключение, что и «Путешествие в*** И*** Т***», напечатанное в «Живописце», принадлежит тому же Тургеневу, тем более, что оно написано худшим языком, чем писал Новиков, как мы знаем по его предисловиям к изданиям». Это весьма осторожно высказанное предположение пытался утвердить без всяких оснований Л.Н. Майков (Очерки из истории русской литературы XVII и XVIII столетий. СПб., 1889. С. 407-408). В дальнейшем версия об И.П. Тургеневе более не появлялась в науке, как явно несостоятельная. Все, что мы знаем о Тургеневе, о его мировоззрении и литературной деятельности, резко противоречит этой версии. К тому же он в 1772 г. находился в Крыму в походе (во время Турецкой войны). Наконец, можно быть уверенным, что буквы И.Т. не обозначают инициалов автора столь «криминальной» статьи; такая странная неосторожность совершенно не вяжется с устойчивой системой анонимности сатиры 1769–1774 гг. Высказанное же Л.Н. Майковым предположение, им же отвергаемое, об авторстве Новикова убедительно отвел В. П. Семенников (Радищев. Л., 1923. С. 327).
Против авторства Радищева высказался П.А. Ефремов в примечаниях к своему изданию «Живописца» (7-е изд. СПб., 1864. С, 319–320). Однако соображения П.А. Ефремова весьма неубедительны, что доказал В.П. Семенников (см. ниже), что было ясно и другим исследователям (например В. Маяковскому).
Затем В. А. Мякотин вновь высказался в пользу авторства Радищева (Мякотин В.А. Из истории русского общества. 2-е изд. СПб., 1906. С. 18).
Как бы ответом на замечания В.А. Мякотина явилось то место работы В.В.Мияковского «Учебные годы А.Н. Радищева», в котором идет речь об «Отрывке путешествия в*** И*** Т***» (Голос минувшего. 1914. № 5. С. 101–104). В. В. Мияковский опирался на то, что в третьем издании «Живописца» в конце «Отрывка» указано: «Продолжение сего Путешествия напечатано будет при четвертом издании сей книги». В 4-м и 5-м издании обещано продолжение в «новом издании». «Это обещание, – говорит В.В. Мияковский, – уже не имело бы смысла, если б автором «Отрывка» был Радищев, так как в 1793 г., когда вышло 5-е издание «Живописца», наш писатель жил уже в Сибири». В.П. Семенников разбил этот аргумент, указав, что в 1793 г. не только Радищев, но и Новиков, издатель «Живописца», был уже лишен свободы и сидел в Шлиссельбургекой крепости. Пятое же издание «Живописца» является простой коммерческой перепечаткой четвертого, сделанной книгопродавцем Г. Зотовым, механически сохранившим весь текст 4-го вместе с примечанием к «Путешествию» (Указ. соч. С. 325).
Наконец, вопросом об авторе «Отрывка» в «Живописце» занялся В.П. Семенников. Кратко он осветил этот вопрос в своей книге «Русские сатирические журналы 1769–1774 гг.» (СПб., 1914. С. 54–55), высказавшись, хотя еще осторожно, в пользу авторства Радищева. В 1916 г. он напечатал брошюру «Когда Радищев задумал «Путешествие?», специально посвященную вопросу об авторстве «Отрывка». В.П. Семенников изложил здесь историю вопроса и решительно стал на сторону авторства Радищева. Он отверг соображения в пользу И.П. Тургенева и Новикова и отвел возражения против Радищева. Он дал тщательный анализ содержания, композиции, литературной манеры, языка «Отрывка» и установил разительное совпадение их с манерой Радищева, в частности, с «Путешествием из Петербурга в Москву». Даже целый ряд отдельных выражений в «Отрывке» и в несомненных произведениях Радищева совпадает, причем выражений специфических и в характерном радищевском использовании и осмыслении.
Работа В.П. Семенникова, по нашему мнению, окончательно установила авторство Радищева по отношению к «Отрывку». Следует добавить к аргументам В.П. Семенникова также и то, что самое свидетельство П.А. Радищева, в сущности, решает вопрос. П.А. Радищев, которому было 19 лет, когда умер его отец, в течение всей своей долгой жизни чтил его память, собирал сведения о нем. Биографичесгое указания, заключенные в его работе об А.Н. Радищеве, соответствуют действительности.
В 1923 г. В.П. Семенников перепечатал свою работу в книге «Радищев. Очерки и исследования» (под названием: «К истории создания «Путешествия из Петербурга в Москву»); здесь он учел и те возражения, которые делались ему рецензентами. Еще в недавнее время была сделана попытка оспорить тезис В.П. Семенникова о Радищеве как авторе «Отрывка». В 1927 г. появилась статья З.И. Чучмарева «Участие А.Н, Радищева в журнальной деятельности его времени» (Научные записки Научно-исследовательской кафедры истории европейской культуры. Т. II. Госуд. изд. Украины, 1927. С. 95-123). З.И. Чучмарев пытается разбить положение В.П. Семенникова путем стилистического анализа, произведенного, однако, недостаточно глубоко и вполне механично. «Трудно признать его доводы убедительными. Единственное веское соображение, высказанное им, это указание на то, что еще в «Трутне» Новиков обещал читателям какое-то «Путешествие по России какого-то молодого автора»; между тем, когда издавался «Трутень», Радищев был еще в Германии. Однако пока нет оснований идентифицировать ненапечатанное в «Трутне» произведение неизвестного автора с «Путешествием в*** И*** Т***».
Наконец, в 1935 г. вышел капитальный труд Я.Л. Барскова «Материалы к изучению «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева» (II том его издания «Путешествия»), подытоживший его более чем тридцатилетнюю работу по изучению Радищева. Я.Л. Барсков решительно стал на сторону В.П. Семенникова. Он считал возможным «с уверенностью приписать Отрывок Радищеву» (стр. 117; на стр. 500-502 он убедительно полемизирует с З.И. Чучмаревым и опять отстаивает авторство Радищева).
В отрывке «Путешествия» дана удручающая картина нищеты и отчаяния крепостной деревни. Очерк Радищева – это гневное обличение крепостничества.
В конце статьи помечено: «Продолжение будет впредь», а затем идет примечание от редактора:
«Сие сатирическое сочинение под названием Путешествия в*** получил я от г. И*** Т*** с прошением, чтобы оно помещено было в моих листах. Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы я читателя моего потчи-вать с этого блюда, потому что оно приготовлено очень солоно, и для нежных вкусов благородных невежд горьковато. Но ныне премудрость, сидящая на престоле, истину покровительствует во всех деяниях. Итак, я надеюсь, что сие сочиненьице заслужит внимание людей, истину любящих. Впрочем я уверяю моего читателя, что продолжение сего путешествия удовольствует его любопытство».
Ясно, что Новиков понял, как смело выступление «И*** Т***», и попытался защитить его. Через несколько недель в листе 13-м «Живописца» Новиков поместил статью «Английская прогулка». Здесь рассказывается о том, как издатель «Живописца» прогуливался с неким почтенным человеком, почитателем его журнала.
«Он спрашивал: для чего я не издаю продолжения «Путешествия в*** И*** Т***». Без сомнения дошли до вас, говорил он, толки, сим листочком произведенные: но вы не должны о том беспокоиться. Правда, что многие наши братья дворяне пятым вашим листом не довольны, однако ж ведайте и то, что многие за оной же лист и похваляют вас... Впрочем, я совсем не понимаю, продолжал он, почему некоторые думают, что будто сей листок огорчает целый дворянский корпус...»
И далее идет защита «Путешествия в*** И*** Т***» и сильные выпады против злоупотребления крепостным правом; при этом, по мнению почтенного собеседника автора (т.е. его самого), такие злоупотребления приносят вред государству. Автор резко порицает порицателей «Путешествия в*** И*** Т***», «надменных дворянством» людей. В конце он говорит о том, что пагубная мода на все французское сменилась теперь модой на все английское и предлагает объявить пятый лист журнала, т.е. «Путешествие», написанным в английском вкусе.
Нам представляется несомненным, что «Отрывок путешествия в*** И*** Т***» написан Радищевым. Это – как бы ранний набросок, эскиз к «Путешествию из Петербурга в Москву».
Очевидно, что «Путешествие в*** И*** Т***» было замечено и вызвало неблагоприятные для Новикова толки в «высших сферах». Очевидно, что эти «сферы» оказались прозорливы и усмотрели в очерке Радищева скрытую в нем мысль о пагубности крепостного права вообще.
В следующем номере, вслед за тем, в котором Новиков поместил «Английскую прогулку», он напечатал «Продолжение отрывка путешествия в*** И*** Т***», столь же «дерзкое». В нем он принужден был выбросить одно место «по некоторым причинам: благоразумный читатель и сам их отгадать может», – писал он в примечании. В следующем затем (15-м) номере журнала опять идет речь о «Путешествии в*** И*** Т***», которым возмущается дикий уездный дворянин-рабо-владелец.
Тема жестокости помещиков затронута и в других статьях «Живописца», например, в листе 3-м или листе 15-м. Здесь помещено «Письмо уездного дворянина к его сыну». Это опять смелая сатира на помещиков. «Письмо» переносит нас в круг людей и понятий Простаковых и Скотининых. «Уездный дворянин» пишет:
«...с мужиков ты хоть кожу сдери, так не много прибыли. Я, кажется, и так не плошаю, да што ты изволишь сделать: пять дней ходят они мою работу, да много ли в пять дней сделают; секу их нещадно, а все прибыли нет: год от году все больше мужики нищают: господь на нас прогневался...» и ниже: «И во святом писании сказано: друг другу тяготы носите, и тако исполните закон Христов: они на нас работают, а мы их сечем, ежели станут лениться; так мы и равны, – да на што они и крестьяне: его такое и дело, што работай без отдыху...» и т. д. И в конце о собаке, которую укусила другая, бешеная: «Ну да полно и было за ето людям, Сидоровна твоя всем кожу спустила: то-то проказница; я за то ее и люблю, што уж коли примется сечь, так отделает, перемен двадцать подадут...» Одно место Новиков выпустил в статье и сделал здесь примечание: «Я нечто выключил из сего письма: такие мнения оскорбляют человечество». В «Письме» есть и пассаж для цензуры: «Уездный дворянин» пишет о том, что «бояра» свихнулись: «недалеко от меня деревня Григория Григорьевича Орлова; так знаешь ли почему он с них (крестьян) берет: стыдно сказать, по полтора рубли с души, а угодьев-та сколько и мужики какие богатые...» и т.д. Этот пассаж в то же время мог дать пример для подражания. Вообще, оброк, видимо, пропагандировался здесь, а барщина унижалась.
В дальнейших номерах «Живописца» были помещены письма самого Фалалея, сына «уездного дворянина», опять его отца, его матери и дяди. Все они вместе составляют .как бы серию очерков, написанных с необычайной художественной силой и посвященных одной теме – изображению тупой, жестокой, суеверной жизни, хамства и гнусности мелкого провинциального дворянства. «Письма эти замечательны по мастерству своего лукавого юмора», – пишет Добролюбов.
Мотивы, близкие к фонвизинскому «Недорослю», находятся и в статье «Следствия худого воспитания» (лист 18). Образ дворянина и история его «воспитания» в этой статье сходны в характерных чертах с образами известной «Похвальной речи в память моему дедушке» И.А. Крылова (1792).
Наконец, «Живописец» поместил сатирическое стихотворение «Похвала учебной палке», обличающее жестокость и палкоманию вообще, и, в частности, в армии, где в XVIII веке чудовищный процент рекрутов забивали на смерть при «учении».
Как и в прежних своих журналах, так и в «Живописце» Новиков ведет борьбу с правительственной вельможно-бюрократической верхушкой дворянской иерархии, с придворными, с «высшим светом». «Живописец» особенно усиленно нападает на светских щеголей, петиметров, золотую молодежь придворного круга с ее французскими манерами, нарядами. Он нападает на распущенность ее нравов, на пустоту светской жизни, высмеивает условный салонный жаргон петиметров. «Живописец» выступает со злой сатирой против лицемерия «светских людей», придворных политиканов, вельмож-интриганов и т.д. Он обрушивает свой гнев на льстецов, составляющих окружение вельмож, на молодых дворян, делающих карьеру путем клиентуры у знатного негодяя. «Живописец» задел на своих страницах и духовенство, точнее, монахов; статья о них состоит из комического письма к «Живописцу» некоего монаха Тарасия и ответа «Живописца»; оба письма написаны славянским языком, пародирующим слог церковных документов.
Однако либерализм «Живописца» имеет, как и у «Трутня», ограниченный характер. Его свободомыслие не идет дальше Вольтера и не приобретает черт демократического и тем более революционного мировоззрения. В «Живописце» также сказывается растущий патриотизм Новикова, национальный пафос, сознательно связанный для него с вопросами поощрения отечественной промышленности и торговли.