Надежда правительства на то, что Дума поможет справиться с таким положением вещей, не оправдалась. Даже кадеты отказывались осудить террористов, считая революционный террор естественной реакцией на террор правительственный. Когда один из думских депутатов отважился заявить, что при конституционном строе нет места террору, его сотоварищи набросились на него и назвали провокатором, а предложенная им резолюция набрала лишь тридцать голосов30.
В столь сложных обстоятельствах — непокорный парламент, беспорядки в деревне и повсеместный террор — монархия обратилась к помощи «сильного человека», саратовского губернатора Петра Аркадьевича Столыпина.
* * *
Столыпин, которому было суждено занимать пост председателя Совета министров с июля 1906 года до самой своей гибели в сентябре 1911 года, был без сомнения самым выдающимся государственным деятелем имперской России. Единственным его соперникам — Сперанскому и Витте — при всех их несомненных талантах, недоставало присущего Столыпину сочетания кругозора государственного деятеля с искусством политика. Вовсе не оригинальный в своих начинаниях — большинство его идей были предначертаны ранее другими политиками, — Столыпин поражал и русских и иностранцев силой духа и цельностью характера; сэр Артур Николсон, британский посланник в России, считал его не более не менее как «самой замечательной фигурой в Европе»31. В своих действиях он руководствовался системой взглядов либеральной бюрократии, убежденной, что России нужна сильная власть, но что в современных условиях такая власть не может отправляться без поддержки населения. Дворянство, по его мнению, было вымирающим классом, и монархии следовало опираться на слой независимых крестьянских землевладельцев, создание которого и стало одной из основных целей его политики. Без парламента при этом обойтись было нельзя. Столыпин — почти единственный русский премьер-министр, обращавшийся к народным представителям как к равноправным коллегам, и в то же время он не верил, что парламент может управлять страной. Как и Бисмарк, примеру которого он во многих отношениях следовал, Столыпин рассматривал парламент лишь как вспомогательный институт*. И то что его усилия не увенчались успехом, свидетельствовало о непримиримости российских разногласий и о том, что стране трудно было избежать крушения.
* «Я вовсе не поклонник абсолютистского правления, — заявил Бисмарк в рейхстаге в 1884 году, — я считаю парламентское сотрудничество, верно примененное, столь же нужным и полезным, сколь парламентское же правление — вредоносным и невозможным» (Was sagt Bismarck dazu? / Ed. Klemm M. B. 2. Berlin, 1924. S. 126).
Столыпин родился в 1862 году в Германии в дворянской семье, верой и правдой служившей престолу еще с XVI века.
Как характеризовал Столыпина Струве, он был типичным «служилым человеком, в средневековом понимании, инстинктивно и безоговорочно преданным своему царственному господину»32. Его отец был артиллерийским генералом, отличившимся в Крымскую кампанию; мать состояла в родстве с Александром Горчаковым, министром иностранных дел в царствование Александра II. Столыпину тоже прочили военную карьеру, однако физический недуг, перенесенный в детстве, помешал этому. Окончив гимназию в Вильно, он поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, который окончил с отличием в 1885 году с кандидатским дипломом за диссертацию по земледелию. Человек высокообразованный (говорят, он свободно изъяснялся на трех иностранных языках), он предпочитал считать себя интеллигентом, а не чиновником, и это ощущение усугублялось тем, что и петербургское чиновничество смотрело на него как на постороннего, даже когда он поднялся на высшую ступень бюрократической лестницы33.
Завершив образование, Столыпин поступил на службу в министерство внутренних дел. В 1889 году он был направлен в Ковно (бывшая польско-литовская территория), где находилось имение его жены, О.Б.Нейдгарт, принадлежавшей к высшему обществу. Здесь он провел тринадцать лет (1889— 1902), исполняя должность предводителя дворянства (должность, назначаемая в этой области) и посвящая свободное время усовершенствованиям в поместье жены и изучению земледелия.
Годы, проведенные в Ковно, решающе повлияли на образ мыслей Столыпина. В западных губерниях России, где не знали общинного землевладения, полноправным хозяином земли был крестьянин. Сравнивая значительно лучшее положение сельского населения здесь с положением в центральной России, Столыпин готов был согласиться с теми, кто видел в общинном землевладении главное препятствие развитию села; а поскольку благосостояние села — главное условие устойчивости государства, то для сохранения в России закона и порядка, считал он, потребуется упразднить общинный уклад в деревне. Общинное землевладение во многих отношениях препятствовало улучшению экономических условий жизни крестьянства. Постоянные земельные переделы лишали крестьян заинтересованности в повышении плодородия полноправно не принадлежащей им земли, в то же время общинный уклад обеспечивал мужику прожиточный минимум. Благоприятствовал он и ростовщической деятельности предприимчивых и усердных крестьян. Столыпин был убежден, что России нужен класс независимых крестьян-землевладельцев, которые могли бы занять место отмирающего дворянства и явить собою пример для всего крестьянского населения страны34.
Его плодотворную деятельность в должности предводителя дворянства заметили в министерстве внутренних дел, и в мае 1902 года Столыпин был назначен губернатором Гродно. В свои сорок лет он стал самым молодым из занимавших этот пост в Российской империи. Менее чем через год его перевели в Саратов — наиболее беспокойную губернию в России, известную крестьянскими волнениями в сильным эсеровским влиянием. Говорили, что этим назначением он был обязан Плеве, который желал примирить общественное мнение, подбирая деятелей, известных своими либеральными взглядами35. За годы службы в Саратове он еще более утвердился в убеждении о пагубности общинного уклада, но, с другой стороны, понял, как сильно влияние общины на мужика, привлеченного ее уравнительным характером. При этом, как подметил Столыпин, община допускала лишь «равнение» на самый низкий уровень благосостояния. Чтобы дать возможность трудолюбивым крестьянам равняться по самому высокому уровню, необходимо, понял он, раздать удельные и государственные земли независимым земледельцам для образования и развития значительного частновладельческого крестьянского сектора наряду с общинным36.
В 1905 году в Саратове было очень неспокойно. И в усмирении крестьянских волнений Столыпину пришлось проявить весь свой ум и отвагу. В отличие от многих других губернаторов, запиравшихся в тревожные минуты в кабинетах и предоставлявших усмирение населения жандармам и солдатам, он отправлялся в самые беспокойные, горячие места, беседовал с бунтовщиками и спорил с радикальными агитаторами. И своего поведения Столыпин не изменил, несмотря на многочисленные посягательства на его жизнь, при одном из которых он был ранен. Стремясь как можно реже прибегать к насилию, он снискал в правых кругах репутацию человека «мягкого» и «либерального», что никак не могло пойти на пользу его дальнейшей карьере.
Однако испытанные административные таланты, отвага и преданность царскому дому не остались незамеченными в Петербурге и сделали Столыпина идеальным кандидатом на министерский пост. 26 апреля 1906 года вслед за отставкой Витте ему был предложен портфель министра внутренних дел в правительстве Горемыкина. После недолгих колебаний он принял этот пост и переехал в столицу. Шестидесятисемилетний любимец двора, раболепный сановник Горемыкин оказался совершенно неспособным ни справиться с Думой, ни усмирить народные волнения. Типичный бюрократ, ревностный служака, снискавший титул «Его Высокое Безразличие», он был выведен в отставку в день роспуска Первой думы (8 июля 1906 года). Столыпин занял кресло председателя Совета министров, не оставив поста министра внутренних дел.
Приступая к исполнению новых обязанностей, Столыпин исходил из предпосылки, что Октябрьский манифест пролег водоразделом Русской истории. Он говорил Струве: «О восстановлении абсолютизма не может быть и речи»37. Такие его убеждения не находили, конечно, сочувствия при дворе и среди консерваторов. С самого начала Столыпин обнаружил, что проводит политику, не встречающую сочувствия не только при дворе, но и в министерстве внутренних дел, где многие предпочитали привычные насильственные методы. Столыпин скрепя сердце пошел на суровое подавление волнений, но в репрессиях, не сопровождавшихся реформами, пользы не видел. Он считал, что важнее всего поднять культурный уровень населения, чему должна была бы служить административная децентрализация, составлявшая суть смелого его замысла38.
В марте 1907 года он начертал широкую программу реформ, направленных на расширение гражданских свобод (свобода совести, личная неприкосновенность, гражданское равноправие), на улучшения в сельском хозяйстве, обеспечение социальной защищенности промышленных рабочих, распространение власти органов местного самоуправления, реформу полиции и введение прогрессивного подоходного налога39.
Исполненный решимости действовать в сотрудничестве с обществом, он установил контакт с лидерами всех политических партий, кроме, разумеется, тех, что исповедовали революцию. В парламенте он стремился создать коалицию своих сторонников по примеру «Друзей короля» при Георге III и Reichsfreunde Бисмарка. Ради достижения этой цели он готов был на многое, идя на компромиссы в законотворчестве и не гнушаясь подкупом. Его выступления в Думе были выдающимися образцами парламентского красноречия, отличаясь не только силой доводов, но и тем, что в них звучал голос русского патриота, обращавшегося к своим соотечественникам, а не царского приказчика. В своих действиях, также как и в публичных заявлениях, он исходил из той казавшейся ему вполне очевидной истины, что интересы России превыше любых личных или партийных интересов. Устремления Столыпина находили слабый отклик в стране с таким низким уровнем развития национального и государственного самосознания. В глазах оппозиции Столыпин был прислужником презренной монархии, при дворе его считали честолюбивым и своекорыстным политиком. Правящая бюрократия тоже не признавала его своим, потому что ему не пришлось карабкаться по чиновной лестнице петербургских министерств.
* * *
Самой настоятельной задачей, с которой столкнулся Столыпин при вступлении в должность, было восстановление общественного порядка. И решать эту проблему он взялся жесткими мерами, навлекшими на него ненависть интеллигенции. Непосредственным поводом к развернувшейся кампании ответного террора было едва не достигшее цели покушение на его жизнь.
Перебравшись в Петербург, Столыпин сохранил заведенный еще во времена его губернаторства обычай держать по воскресеньям дом открытым для просителей. И, несмотря на предупреждения полиции, не изменял этому правилу. В полдень 12 августа 1906 года три «максималиста», переодетых жандармами, направились к его даче на Аптекарском острове. Когда что-то заподозривший охранник попытался их остановить, они швырнули в дом портфели, наполненные взрывчаткой40. Последовал ужасающий взрыв, и в кровавой мясорубке погибли 27 посетителей и охранников и сами террористы, 32 человека были ранены. Столыпин чудом спасся, но двое его детей получили тяжелые увечья. Со свойственным ему самообладанием он стал распоряжаться оказанием помощи жертвам.
Покушение на Столыпина было лишь одним, пусть самым сенсационным, проявлением терроризма, не ослаблявшего своей смертельной хватки. Его жертвами уже пали командующий Черноморским флотом, саратовский и варшавский губернаторы. Не было дня, не приносившего сообщений о гибели очередного служащего полиции. Положение еще более отягощалось тем, что монархисты, восприняв революционную тактику, тоже прибегли к террору, и 18 июля был убит депутат Думы еврей Михаил Герценштейн, представивший в Думе земельную программу кадетской партии, предусматривавшую принудительное отчуждение земель*. Никакое правительство в мире не могло бы взирать спокойно на такой взрыв насилия. А так как новый состав Думы еще не был избран, Столыпин воспользовался действием 87-й статьи. Впоследствии он часто прибегал к этой законной оговорке, и в полугодовой период между роспуском Первой и созывом Второй думы Россия, действительно, управлялась декретами. При его преклонении перед законом он шел на этот шаг с сожалением, однако иного выбора не видел: такие действия были продиктованы «печальной необходимостью» и могли быть оправданы тем соображением, что бывают времена, когда на первое место выступают интересы государства41.
* В марте 1907 года рабочий, подстрекаемый политиком правого толка Казанцевым, убил другого кадетского депутата Думы, тоже еврея, Григория Иоллоса. Поняв, что Казанцев обманул его, заставив поверить, что Иоллос агент полиции, рабочий заманил Казанцева в лес и убил.
С 1905 года правосудие на доброй части России отправлялось по законам военного времени: в августе 1906 года из 87 губерний и областей Российской империи на положении «усиленной охраны» находилось 8242. Этих мер оказалось недостаточно, и под сильным давлением двора Столыпин пошел на внедрение упрощенной процедуры судопроизводства. 19 августа, через неделю после покушения на Аптекарском острове, он учредил, воспользовавшись положениями 87-й статьи, военно-полевые суды для гражданских лиц43. Новый закон предусматривал на территориях, находящихся на военном положении или положении «чрезвычайной охраны», право губернатора и командующего военной части подвергать военному суду лиц, чья вина была столь очевидна, что не требовала дальнейшего расследования. Состав суда определялся местным командующим и должен был включать пять офицеров. Судебные слушания надлежало проводить при закрытых дверях, подсудимые не могли пользоваться услугами защитника, но могли вызывать свидетелей. Военно-полевому суду следовало собираться в течение 24 часов с момента совершения преступления, приговор должен был быть вынесен в 48 часов. Приговоры военно-полевых судов не подлежали обжалованию и должны были приводиться в исполнение в течение 24 часов.
Этот закон оставался в силе восемь месяцев и прекратил действие в апреле 1907 года. Всего, как было подсчитано, за время существования столыпинских военно-полевых судов было вынесено 1000 смертных приговоров44. В дальнейшем террористы и другие лица, обвиненные в тяжких политических преступлениях, представали перед обычными гражданскими судами. Можно установить при этом, что в 1908-м и 1909 годах было рассмотрено 16 440 дел по обвинению в политических преступлениях и вооруженных нападениях, вынесено 3682 смертных приговора и 5517 человек приговорены к каторжным работам45.
Репрессивные меры Столыпина вызвали вопли негодования со стороны тех, кто проявлял завидное хладнокровие в отношении революционного террора. Кадеты, не замечавшие эсеровских злодеяний, не жалели слов в осуждение неправовых методов, направленных на их пресечение. Кадетский депутат Федор Родичев назвал виселицы — символ военно-полевых судов — «столыпинскими галстуками», и острота эта прижилась. В июле 1908 года Л.Н.Толстой пишет «Не могу молчать!», где говорит о том, что правительственное насилие во сто крат хуже насилия уголовного и террористического, так как совершается хладнокровно. По его мнению, с революционным терроризмом можно было покончить, отменив частную собственность на землю. Вопрос этот вызывал такие разногласия, что попытка Гучкова защитить столыпинские военно-полевые суды как «жестокую необходимость»46 вызвала раскол партии октябристов и привела к отставке Шипова, одного из наиболее уважаемых ее членов.
Между тем общественный порядок был восстановлен, и это открыло Столыпину путь к осуществлению его программы экономических и политических реформ.
* * *
Не дожидаясь созыва Второй думы, Столыпин вновь воспользовался 87-й статьей и стал проводить серию аграрных реформ, в которых видел ключ к упрочению России.
Первым шагом в этом направлении явился закон от 5 октября 1906 года, впервые в истории России уравнивавший крестьянство в гражданских правах с другими сословиями47.
Этот закон снимал все ограничения на передвижения крестьян и лишал общину права препятствовать выходу из нее. Земские начальники не могли уже наказывать крестьян. Тем самым был уничтожен последний отголосок крепостной зависимости.
Одновременно Столыпин занялся и проблемой нехватки земли, увеличив ресурсы продажных пахотных земель и облегчив выдачу ссуд под залог надельных земель. Крестьянский поземельный банк, основанный в 80-е годы прошлого века, в 1905 году уже обладал широкими возможностями предоставлять крестьянам ссуды для приобретения земли. Столыпин увеличил площадь покупной земли, склонив двор пустить в продажу крестьянам казенные и удельные землевладения. Это было формализовано законами от 12 и 27 августа 1906 года48. Удельные земли, пригодные для этой цели, составляли 1,8 млн. десятин (2 млн. га) пахотной земли, а казенные земли — 3,6 млн. (4 млн. га). Приблизительно столько же по площади было пущено на продажу леса — 11 млн. десятин (12 млн. га)49. Эти землевладения вкупе с теми, что были проданы помещиками после аграрных волнений 1905—1906 годов, значительно увеличивали крестьянские наделы.
Требовалось организовать и финансировать широкую программу миграции крестьян из перенаселенных районов центральной России. К этому правительство во исправление прежней политики, препятствовавшей передвижению крестьян, приступило уже в марте 1906 года, еще до вступления в должность Столыпина. При Столыпине же поддерживаемая государством программа переселения достигла небывалых размеров, и пик ее пришелся на 1908—1909 годы. В период с 1906 по 1916 год три миллиона крестьян переселились в Сибирь и степи Центральной Азии, осваивая земли, выделенные правительством для покупки (547 тыс. впоследствии вернулись в родные места)50.
Русские либералы и социалисты считали непреложной истиной, что «земельный вопрос» может быть решен единственно путем отчуждения казенных, удельных, церковных и частновладельческих земель. Как и Ермолов, Столыпин понимал, что в основе этой идеи лежит великое заблуждение: в стране попросту не было такого количества некрестьянских землевладений, чтобы обеспечить всех нуждающихся и покрыть потребности ежегодного прироста населения. В прекрасно аргументированной речи, произнесенной в Думе 10 мая 1907 года, Столыпин показал, что социал-демократическая программа национализации земли не выдерживает критики: «Предположим же на время, что государство признает это [национализацию земли] за благо, что оно перешагнет через разорение целого <...> многочисленного, образованного класса землевладельцев, что оно примирится с разрушением редких культурных очагов на местах, — что же из этого выйдет? Что, был бы, по крайней мере этим способом, разрешен, хотя бы с материальной стороны, земельный вопрос? Дал бы он или нет возможность устроить крестьян у себя на местах? На это ответ могут дать цифры, а цифры, господа, таковы: если бы не только частновладельческую, но даже всю землю без малейшего исключения, даже землю, находящуюся в настоящее время под городами, отдать в распоряжение крестьян, владеющих ныне надельною землею, то в то время, как в Вологодской губернии пришлось бы всего вместе с имеющимися ныне по 147 дес. на двор, в Олонецкой по 185 дес, в Архангельской даже по 1309 дес, в 14 губерниях недостало бы и по 15, а в Полтавской пришлось бы лишь по 9, в Подольской всего по 8 десятин. Это объясняется крайне неравномерным распределением по губерниям не только казенных и удельных земель, но и частновладельческих. Четвертая часть частновладельческих земель находится в тех 12 губерниях, которые имеют надел свыше 15 дес. на двор, и лишь одна седьмая часть частновладельческих земель расположена в 10 губерниях с наименьшим наделом, то есть по 7 десятин на один двор. При этом принимается в расчет вся земля всех владельцев, то есть не только 107 000 дворян, но и 490 000 крестьян, купивших себе землю, и 85 000 мещан, — а эти два последние разряда владеют до 17 000000 дес. Из этого следует, что поголовное разделение всех земель едва ли может удовлетворить земельную нужду на местах; придется прибегнуть к тому же средству, которое предлагает правительство, то есть к переселению; придется отказаться от мысли наделить землей весь трудовой народ и не выделять из него известной части населения в другие области труда. Это подтверждается и другими цифрами, подтверждается из цифр прироста населения, за 10-летний период, в 50 губерниях Европейской России. Россия, господа, не вымирает; прирост ее населения превосходит прирост всех остальных государств всего мира, достигая на 1000 чел. 15,1 в год, таким образом, это даст на одну Европейскую Россию всего на 50 губерний 1 650 000 душ естественного прироста в год, или, считая семью в 5 человек, 341 000 семей. Так что для удовлетворения землей одного только прирастающего населения, считая по 10 дес. на один двор, потребно было бы ежегодно 3 500 000 дес. Из этого ясно, господа, что путем отчуждения, разделения частновладельческих земель земельный вопрос не разрешается. Это равносильно наложению пластыря на засоренную рану»*.
* Государственная дума: Стеногр. отчеты. II созыв, 1907 г. II сессия. Заседание 36. Т. 2. СПб., 1907. С. 436—437. Статистические данные, которые представил Столыпин, были несколько неверными: ежегодный естественный прирост населения (который был в действительности выше, чем он считал, и составлял 18,1 на тысячу человек) не приходился целиком на сельское население центральной России. Впрочем, общие его выводы оказались верны, как показала экспроприация земли в 1917—1918 годы.
Затем Столыпин обратился к своей излюбленной теме: о необходимости передачи земли в индивидуальное пользование для поднятия роста продуктивности сельского хозяйства:
«Но, кроме упомянутых материальных результатов, что даст этот способ стране, что даст он с нравственной стороны? Та картина, которая наблюдается теперь в наших сельских обществах, та необходимость подчиняться всем одному способу ведения хозяйства, необходимость постоянного передела, невозможность для хозяина с инициативой применить к временно находящейся в его пользовании земле свою склонность к определенной отрасли хозяйства, все это распространится на всю Россию. Всё и все были бы сравнены, земля стала бы общей, как вода и воздух. Но к воде и к воздуху не прикасается рука человеческая, не улучшает их рабочий труд, иначе на улучшенные воздух и воду несомненно наложена была бы плата, на них установлено было бы право собственности. Я полагаю, что земля, которая распределялась бы между гражданами, отчуждалась бы у одних и предоставлялась бы другим местным социал-демократическим присутственным местом, что эта земля получила бы скоро те же свойства, как вода и воздух. Ею бы стали пользоваться, но улучшать ее, прилагать к ней свой труд с тем, чтобы результаты этого труда перешли к другому лицу, — этого никто не стал бы делать... Вследствие этого культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин-изобретатель, самою силою вещей будет лишен возможности приложить свои знания к земле. Надо думать, что при таких условиях совершился бы новый переворот, и человек даровитый, сильный, способный силою восстановил бы свое право на собственность, на результаты своих трудов. Ведь, господа, собственность имела всегда своим основанием силу, за которою стояло и нравственное право»51.
Столыпин прекрасно представлял себе, каким влиянием на крестьян пользуется в Великороссии община, и не надеялся рассеять его одними лишь правительственными санкциями. Он предполагал, скорее, воздействовать наглядным примером, дав возможность развиваться, наряду с общиной, и параллельной системе индивидуальных хозяйств. Все удельные и казенные земли, переданные в Крестьянский поземельный банк, должны были служить этой цели, и, чтобы увеличить этот земельный фонд, он был не против и частичного отчуждения крупных землевладений. Поэтому решающим для него было, чтобы земли, предназначенные крестьянам, не оказались в общинном владении, а попали именно в руки крестьян, которые смогли бы создать цветущий оазис независимых хозяйств, неотразимая притягательная сила примера коих со временем, как верил Столыпин, привлечет всех крестьян и заставит отказаться от общинного землепользования. Той же цели должно было служить законодательство, призванное облегчить выход из общины и заявление своих прав на земельный надел.
Проведение этой программы Столыпин полагал непременным условием экономических улучшений, которые, в свою очередь, заложат основу стабильности и величия страны. («Им нужны великие потрясения, — заключил он свое выступление в мае 1907 года, — нам нужна великая Россия!»)
В упразднении общинного землевладения Столыпину кроме того виделось первейшее средство поднять уровень гражданского самосознания россиян. Его, как и Витте, повергал в ужас низкий культурный уровень деревни52. По его мнению, более всего Россия нуждалась в воспитании гражданского сознания, первейшим и главнейшим средством к чему было внушение сельскому населению представления о законе и уважения к частной собственности. И его аграрные реформы, таким образом, тоже служили в конечном итоге политическим целям — а именно созданию школы гражданского сознания.
Принципы столыпинской земельной реформы были далеко не оригинальны: уже с конца прошлого столетия они стали одной из постоянных тем дискуссий, ведшихся в правительственных кругах53. В феврале 1906 года правительство обсуждало проект закона о предоставлении крестьянам возможности выхода из общины и закреплении в их собственность надельной общей земли. Сходный проект выдвинул в апреле 1906 года, за несколько дней до ухода в отставку, и Витте54. Идея упразднения общин и организации переселения в Сибирь находила теперь сторонников даже среди самых консервативных землевладельцев, видевших в этих мерах способ избежать принудительного отчуждения их земельных владений. Всероссийский союз помещиков и Совет объединенного дворянства склонялись к подобного рода мероприятиям еще до выхода на сцену Столыпина. Товарищ Столыпина Крыжановский говорил: реформы стали столь неотвратимы, что, не будь Столыпина, их взялся бы проводить кто-нибудь другой, хотя бы даже и такой архиконсервативный министр как Дурново55. И тем не менее, поскольку именно Столыпин стал проводить эти проекты в жизнь, они неотрывно связаны с его именем.
Краеугольным камнем столыпинской земельной реформы явился закон от 9 ноября 1906 года, и его значение станет понятным, если принять во внимание, что общинное землевладение, о котором в нем шла речь, охватывало в Европейской России 77,2% сельских хозяйств56. Закон освобождал общинных крестьян от обязательств остаться в общине. Существенное положение закона гласило: «Каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли» — и насколько возможно единым нерасчлененным наделом. Чтобы оставить общину, крестьянину больше не нужно было согласия большинства ее членов, право решения принадлежало ему самому. Пройдя необходимые формальности, домохозяин мог либо предъявить имущественные права на свой надел и остаться в деревне, либо распродать землю и уехать. В общинах, где переделы не производились с 1861 года, надел автоматически становился частной собственностью земледельца. Так как правительство шаг за шагом аннулировало все задолженности по выкупным платежам (начиная с 1 января 1907 года), а десятина пахотной земли стоила более 100 руб., то типичное хозяйство из десяти десятин могло получить земли на 1000 руб. 15 ноября 1906 года Крестьянскому поземельному банку было дано распоряжение предоставлять выгодные ссуды в помощь крестьянам, желающим выйти из общины57.
Этот закон впервые сделал возможным нарождение в центральной России независимого крестьянства западного типа*. Но закон этот таил в себе и гораздо более революционный смысл, оспаривая глубоко укоренившееся крестьянское представление о том, что земля никому персонально не принадлежит, что она ничейная, и проводя взамен идею о «преобладании факта владения над юридическим правом пользования»58. И весьма типично для политической жизни последних лет империи, что такая радикальная перемена аграрного устройства проводилась по статье 87 — то есть как чрезвычайная мера, а Думой была одобрена лишь 14 июня 1910 года, спустя три с половиной года после ввода закона в действие.
* Одно из общераспространенных заблуждений русской историографии, навязанное советскими историками, состоит в том, что столыпинские аграрные реформы были рассчитаны на поддержку «кулачества», то есть деревенских ростовщиков и эксплуататоров. В действительности они имели прямо противоположную цель: дать предприимчивым крестьянам возможность обогатиться своим трудом, а вовсе не ростовщичеством и эксплуатацией.
Насколько же эффективна была столыпинская аграрная реформа? Вопрос этот весьма сложен и противоречив. Одни историки утверждают, что она вела к быстрым глубоким переменам в деревне, которые могли бы предотвратить революцию, если бы не смерть Столыпина и удары, нанесенные первой мировой войной. Другая историческая школа не видит в них ничего, кроме правительственных мер, навязанных крестьянам против их води и немедленно отвергнутых ими после падения царского режима59.
Факты говорят следующее60. В 1905 году в 50 губерниях европейской части России было 12,3 млн. крестьянских хозяйств, возделывавших 125 млн. десятин земли; из них 77,2% хозяйств и 83,4% всех земельных площадей принадлежали общинам. В Великороссии общинное землепользование охватывало 97—100% всех хозяйств и пашен. И несмотря на утверждения противников общинного землепользования, что земельные переделы уже не производятся, в центральной России они практиковались повсеместно.
В период с 1906 по 1916 год 2,5 млн. (или 22%) входящих в общины хозяйств, обрабатывавших 14,5% пахотной земли, выразили желание заявить права на свои наделы. Из этой же статистики видно, что новым законом воспользовались в основном беднейшие крестьяне с небольшими семьями, едва сводившие концы с концами: если среднее землевладение в центральной России составляло десять десятин, то крестьяне, пожелавшие выйти из общины, владели всего тремя десятинами61.
В общем, чуть более одного общинного хозяйства из пяти воспользовались преимуществами, предоставленными законом от 9 ноября. Но эти статистические данные упускают одно существенное обстоятельство и тем самым дают гораздо более благополучную картину реформ, чем было на самом деле. Экономическая отсталость общинного землепользования заключалась не только в практике земельных переделов, но еще и в практике чересполосицы, которая была существенным следствием общинного уклада землепользования. Экономисты критиковали такую практику за то, что она тормозила интенсивное земледелие, вынуждая крестьянина постоянно перебираться с полосы на полосу, перетаскивая за собой все необходимые орудия. Столыпин, прекрасно представляя неудобства такой практики, чтобы избавиться от нее, внес в закон положение, согласно которому крестьянину, пожелавшему выйти из общины, предоставлялось право выделения цельного, неделимого надела. Однако общины не подчинялись этому указанию, и, по имеющимся свидетельствам, три четверти домохозяев, заявивших свои права на земельный надел согласно столыпинскому законодательству, должны были удовольствоваться разрозненными полосами62. Такие владения получили название отруба; хутора же, то есть независимые хозяйства с цельными наделами земли, развивать которые чаял Столыпин, распространены были главным образом в окраинных районах. Таким образом, на пагубную практику чересполосицы столыпинское законодательство почти не повлияло. Накануне революции 1917 года, спустя целое десятилетие с начала столыпинских реформ, лишь 10% крестьянских хозяйств России представляли собой хутора с цельными наделами, в остальных 90% бытовало все то же чересполосное землепашество63.
Таким образом, взвесив все обстоятельства, следует признать, что результаты столыпинских аграрных реформ были весьма скромными. «Аграрной революции» не получилось, и новый класс независимых землевладельцев не народился. Когда же у крестьян попытались выяснить мотивы выхода из общин, то оказалось, что половина из заявивших свои права на землю предприняли этот шаг только для того, чтобы продать землю и уйти из деревни, и лишь 18,7% — из стремления к более плодотворному хозяйствованию. Тем самым реформа способствовала исходу из общин самых бедных землепашцев; более благополучные крестьяне оставались в общине, часто расширяя свои хозяйства, и почти все наделы — общинные или единоличные — по-прежнему представляли собой разрозненные полосы.
В подавляющем большинстве случаев русские крестьяне отвергали уже сами предпосылки столыпинских аграрных реформ. Когда реформы стали проводиться, оказалось, что крестьяне с презрением отнеслись к тем из своих соседей, кто выделился из общины, чтобы завести индивидуальное хозяйство. Общинные крестьяне неколебимо верили, что решение их экономических трудностей лежит в обретении в общинное владение всех частновладельческих земель. Они противились столыпинскому законодательству из опасения, что выход из общины части крестьян и выделение им наделов усугубит нехватку общинных земель и поэтому нередко, вопреки закону, не позволяли выйти из общины64. В глазах соседей те, кто воспользовался возможностью, предоставленной законом Столыпина, уже не были крестьянами: и действительно, согласно положениям избирательного закона от 3 июня 1907 года, крестьяне, владевшие 2,5 и более десятинами земли, зачислялись в «помещики». Тем самым дни их были сочтены. В 1917 году, когда пал старый режим, отруба и хутора стали первыми жертвами крестьянского недовольства: в мгновение ока они, словно песочные замки, были сметены и поглощены бескрайним морем общественных земель.
И даже если в сельском хозяйстве России в период председательства Столыпина и после произошли какие-либо значительные изменения, то их нельзя ставить в связь с его законодательством.
Дворянство, потеряв вкус к земле, забросило деревню. В период с 1905-го по 1914 год помещичьи землевладения в европейской части России сократились на 12,6% — с 47,9 до 41,8 млн. десятин. Большинство земель, продаваемых помещиками, приобретали общинно или единолично крестьяне. В результате накануне революции Россия более чем когда-либо являла собой страну мелких, самодостаточных хозяйств.