* Американская администрация помощи (ARA, организация по оказанию помощи странам, пострадавшим в Первой мировой войне), которая шесть месяцев спустя взяла на себя помощь голодающей России, утверждала, что нет необходимости в сборе дополнительных средств для приобретения продовольствия, «поскольку ARA располагает во всех портах и на всех дорогах, ведущих в Россию, большим объемом продовольствия, чем может осилить советский транспорт» (Szczesniak В. The Revolution and Religion. Notre Dame, Ind., 1959. P. 70).
** Два месяца спустя Ленин перенес сильный приступ, что, впрочем, не помешало ему исполнять обязанности главы государства еще целый год, но пагубно отразилось на его способности оценивать ситуацию. Доктор, лечивший его в последней стадии болезни, отмечал, что болезнь «нередко вызывала припадки сильного раздражения, протекавшие бурно, сопровождавшиеся резко выраженным приливом крови к голове, опасным для больного, уменьшением задерживающих влияний, но что явилось естественным и неизбежным последствием глубокого склеротического поражения его сосудистой системы...» (Осипов В.П. // Красная летопись. 1927. № 2/23. С. 247).
На следующий день Политбюро в составе Троцкого, Сталина, Каменева и секретаря ЦК Молотова во исполнение инструкций Ленина приняло решение: «В центре и в губерниях создать секретные руководящие комиссии по изъятию ценностей...
Одновременно с этим внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия.
Видных попов по возможности не трогать до конца кампании, но официально (под расписку через губполитотделы) предупредить их, что в случае каких-либо эксцессов они отвечают первыми...»65.
22 марта Комиссия по реализации ценностей, заседавшая под председательством Троцкого, проголосовала за продолжение изъятий и выход с изъятыми ценностями на международные рынки. Продажу должна была организовать пользующаяся дипломатической неприкосновенностью советская делегация на Генуэзской конференции, которая должна была состояться в апреле66. Красин настаивал на том, чтобы ценности продавались не случайным покупателям, а организованно: конфискованные алмазы, по его мнению, следовало продать компании Де Бирс, с которой он обсуждал эту сделку67.
Почти тотчас же начались судебные процессы. 13 апреля «Известия» сообщали, что 32 человекам предъявлено обвинение в «противодействии изъятию». В Шуе трое были приговорены к смерти68. В иных местах обвиняемые представали перед революционными трибуналами по обвинениям в «контрреволюции», попытке свергнуть советское правительство, что неотвратимо влекло смертный приговор69. Историк Д.А.Волкогонов ознакомился в архиве Ленина с его распоряжением, которым вождь требовал ежедневно ставить его в известность о числе расстрелянных священников70.
Так было положено начало печально знаменитым показательным судам — тщательно спланированным постановкам, где приговор был предопределен заранее и целью которых было унизить подсудимых и на их примере устрашить единомышленников. Тут мы имеем дело с любопытным явлением, когда жизнь подражает искусству. В 1919 г. большевистские пропагандисты изобрели и с тех пор неустанно совершенствовали особый тип театрального действа — «агитсуд». В таких спектаклях представали перед судом и получали справедливый приговор самые ненавистные властям личности и явления — «беляки», «кулаки» и «буржуи», а также еврейские школы и Священное Писание. Процессы над священниками, проходившие в 1922 г., в точности повторяли такие «агитсуды», за одним лишь исключением, а именно — приговоры были не театральными, а вполне реальными. Это послужило репетицией для сталинских показательных процессов.
В Москве перед судом предстали 54 человека, среди которых были и священники, и миряне. Суд проходил с 26 апреля по 6 мая в помещении Политехнического музея, находящегося по соседству с Лубянкой и вмещавшего 2 тыс. зрителей. Лжесвидетели из отступников-священников, принадлежавших к так называемой «Живой церкви» (о которой подробнее мы расскажем ниже), доказывали, что согласно церковным канонам выдача освященных сосудов при определенных условиях не только возможна, но и обязательна. Следуя инструкциям Ленина, процессы использовались для того, чтобы продемонстрировать, что иерархия православной церкви, в сговоре с эмигрантскими монархическими кругами, организовала «контрреволюционный заговор». Поскольку никакого такого «заговора» в действительности не было, подсудимые обвинялись в попытке противодействовать изъятию ценностей. 11 обвиняемых были приговорены к смерти за неподчинение распоряжению правительства о сдаче церковных ценностей71. Шестерым из них высшую меру заменили тюремным заключением, как говорили, по настоянию Троцкого. Остальные пятеро были расстреляны72.
За московским процессом последовал сходный процесс в Петрограде (11 июня—5 июля), где число подсудимых достигло 86*. Главным обвиняемым здесь был митрополит Вениамин73. Его защищал известный адвокат Я.С.Гурович. Митрополит и проходящие с ним по этому же делу обвинялись в том, что препятствовали выполнению декрета об изъятии церковных ценностей, допускали в храмах своих епархий «клеветнические проповеди» и поддерживали тайные сношения с эмигрантским церковным Собором в Карловцах. Главными свидетелями обвинения выступили священники-отступники Владимир Красницкий и Александр Веденский (будущий митрополит Московский), оба тесно связанные с ГПУ. Когда троих свидетелей со стороны защиты арестовали, больше смельчаков выступить в пользу обвиняемых не нашлось. Суд проходил в бывшем Дворянском собрании в крайне напряженной атмосфере. Приговоры, учитывая серьезность обвинения, оказались на удивление мягкими: Вениамина, как и многих его подельщиков, лишили сана. В действительности, однако, он и трое других были тайно убиты**. Сообщения о казнях в печати не допускались, а иностранным журналистам было запрещено упоминать об этом в репортажах74.
* Этот суд проходил параллельно с процессом над лидерами эсеров в Москве (см. ниже).
** Регельсон Л. Трагедия русской церкви, 1917—1945. Париж, 1977. С. 308; McCullagh F. The Bolshevik Persecution of Chrstianity. London, 1924. P. 52; Польский М. Новые мученики российские. Джорданвилль—Нью-Йорк, 1949. С. 56. Казнены были также архимандрит Сергий (В.П.Шеин), бывший депутат Думы, профессоры Ю.Л.Новицкий и И.М.Ковшаров (Регельсон Л. Трагедия русской церкви. С. 298—303).
Обвинения, выдвинутые на суде, были беспочвенны, а приговор заранее предопределен: как стало известно из письма Ленина от 19 марта, партийные органы указывали судам, какие им выносить решения. Советские судьи, действуя в духе уголовного кодекса 1922 г., могли отвергнуть любые неугодные им доказательства и в любом объеме, поскольку единственным критерием виновности или невиновности служили интересы государства75. Фальшь всей кампании хорошо видна из того факта, что Ленин отверг предложение Ватикана, сделанное ему 14 мая 1922 г., о выкупе всех православных и католических богослужебных предметов, предназначенных к конфискации, за любую требуемую сумму76. Кроме того, отмечалось, что в распоряжении большевиков находились драгоценные камни Российской короны, ценность которых во много раз превосходила все, что можно было взять у церкви, и, если бы большевики действительно заботились о голодающих, они могли бы продать их за границу*.
* McCullagh F. The Bolshevik Persecution of Christianity. P. 8. В марте 1922 года Ленину доложили, что в Оружейной палате Московского Кремля обнаружили драгоценности, стоимость которых, по оценкам экспертов, превосходила 3 миллиона золотых рублей (РЦХИДНИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 1165). В 1923 г. советское правительство намеревалось пустить часть этих драгоценностей за поставки германского оружия (Muller R.D. Das Tor zur Weltmacht. Boppard am Rhein, 1984. S. 118—119).
Кампания против церкви часто принимала форму самосудов и преследований со стороны ЧК, в чем убеждают даже отрывочные, случайно дошедшие до нас свидетельства. Существуют жуткие рассказы об издевательствах и истязаниях, которым подверглись некоторые известные духовные лица. Архиепископу Пермскому Андронику вырезали щеки, отрезали нос и уши и выкололи глаза, в таком виде провезли по городу, а затем бросили в реку. Гермогена Тобольского бросили в воду с камнем на шее77. В 1920 г. Тихон говорил, что, насколько ему известно, начиная с 1917 г. погибло 322 епископа и священника78. В 1925 г. незадолго до своей смерти он рассказал одному посетившему его англичанину, что около 100 архиереев и 10 тыс. священников находятся в тюрьмах и ссылках*. Существует опубликованный список с именами 18 убитых или казненных епископов. Английский журналист установил, что антицерковная кампания стоила жизни 28 епископам и 1215 священникам79. Недавно ставшие доступными свидетельства говорят о том, что в течение 1922 года в столкновениях из-за церковных ценностей погибло или было казнено более 8 тыс. человек80. Среди жертв были и евреи, на которых пал народный гнев за осквернение святынь, вылившийся в еврейские погромы в Смоленске, Вятке и других местах**.
* Mackenzie F.A. The Russian Crucifixion. London, n.d. P. 84. Согласно Маккензи, официальный список насчитывал 117 митрополитов, архиепископов и епископов, находящихся в тюрьмах или ссылках на 1 апреля 1927 г.
** Szczesniak В. The Russian Revolution and Religion. P. 70. В многих случаях зловещая роль евреев в антицерковных акциях намеренно выпячивалась большевиками: именно евреев посылали осквернять храмы. «В некоторых случаях, мне известных, — писал Максим Горький — юные евреи-коммунисты были нарочито вовлечены в эти акты для того, чтобы обыватель и мужик видел: именно евреи разоряют монастыри, издеваются над "святынями". Мне кажется, что это делалось отчасти из опасения, отчасти же с явной целью скомпрометировать еврейство. Делалось это антисемитами, которых немало и среди коммунистов» (Новое русское слово. 1954. №15559. 2 дек. С. 3).
В сентябре 1922 г. власти объявили, что кампания по сбору церковных ценностей принесла 8 триллионов рублей в дензнаках и что эти деньги пошли на закупку продовольствия голодающим81. Но это были пустые цифры и лживые уверения. В конце года «Известия» в иных тонах характеризовали эффективность кампании: результат, названный «до смешного пустяковым», исчислялся 23 997 пудами серебра и небольшим количеством золота и жемчуга, в денежном выражении равный сумме от 4 до 10 млн. долларов — по-видимому, наиболее отвечает действительности именно низший предел*. И хорошо, если хоть ничтожная доля этого пошла на борьбу с голодом.
* Известия. 1922. № 2S7/1726. 19 дек. С. 3; № 197/1636. 3 сент. С. 4. При стоимости серебра от 52 до 74 центов за унцию сумма должна была равняться приблизительно 8 млн долларов. McCullagh F. (The Bolshevik Persecution of Christianity. P. 8) исчисляет ее равной 1650000 фунтов стерлингов, что более или менее соответствует выше приведенной цифре. Луи Фишер (Current History. July 1923. P. 594) приводит официальную статистику, дающую цифру порядка 5 млн. долларов. Согласно Уолтеру Дюранте, «почти невозможно» получить точные цифры, но, судя по всему, «было реализовано не более 4 млн долларов а скорее всего — много меньше» (New York Times. 1922. October 16. P. 4).
Не может не удивлять и не поражать то, что все эти бесчинства учинили сами русские, при всем своем глубоком религиозном чувстве, и это не вызвало массового протеста населения: «История должна отметить тот факт, что в 1922 году русские православные солдаты громили церкви по призыву правительства, состоящего исключительно из атеистов и врагов церкви. Они скидывали в мешки священную утварь, в сверхъестественную силу которой верили еще десять лет назад. Они хватали священников, которых всего десять лет назад почитали за чудотворцев, способных повергнуть их в прах одним своим проклятием. Они расстреливали своих единоверцев за попытку защитить храмы; наконец, они расстреливали слуг Божиих. Нелепо говорить, будто во всем этом повинны евреи, латыши и китайцы; люди, совершившие все это, были, к несчастью, русскими, и более того, народ в целом не выразил особого недовольства, не поднялся на всенародное восстание, как того можно было ожидать»82.
Кампания против церкви сопровождалась новым антирелигиозным выступлением. В декабре 1922 г., в канун Рождества, правительство с помощью комсомола предприняло попытку дискредитации религиозных праздников. Во многих крупных городах устраивались сатирические театрализованные представления, высмеивающие церковные обряды. Самым популярным из них было так называемое «комсомольское рождество». В канун Рождества комсомольские ячейки получили указания от ЦК комсомола «проводить массовые карнавалы»83. В ночь на 6 января 1923 г. и на следующий день, когда православный мир отмечал Рождество (по старому стилю), на улицы с плакатами высыпали шумные толпы молодежи, глумясь над идущей в храмах службой. Вот как описывал это корреспондент «Известий»: «Невиданное зрелище узрела богобоязненная московская обывательщина. От Садовой до площади Революции протянулось нескончаемое шествие богов и жрецов мира... Здесь и желтый Будда с подкорченными ногами и благословляющими руками, изможденно-плутоватый и раскосый, и вавилонский Мардук, и православная богородица. Китайские бонзы, католические попы, в желтой тиаре римский папа, благословляющий новых своих адептов с пестрого автомобиля, протестантский пастор на длинном шесте... Русский поп в типичной епитрахили предлагает за небольшую мзду перевенчать кого угодно. А вот монах верхом на черном гробе с мощами. Он тоже выхваляет свой товар для невзыскательного покупателя. Еврейский раввин-кантор, воздевая руки, печально-истошным голосом рассказывает о том, как у попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса. Раввин показывает на собственной ладони, какой это был большой кусок мяса. Ах, он ее убил... Стройной колонной проходят молодые девушки, мелькая разрумяненными на морозе лицами. Мерзлый пар вырывается вместе с звуками песни:
Не надо нам раввинов, не надо нам попов.
Бей буржуазию, дави кулаков»84.
По мнению корреспондента, это представление, устроенное в один из самых священных для христиан дней, было историческим событием не только для Москвы и не только для Советской России в целом, но и для всего человечества.
Подобные «карнавалы» прошли и в других городах, как правило, в виду церкви во время всенощной. В Гомеле, городе со смешанным населением, в местном театре был устроен «суд» над православными, католическими и иудейскими «богами», представшими перед публикой в виде чучел. Судьи при шумной поддержке зрителей приговорили их к сожжению, которое и состоялось на следующий день, в Рождество, на городской площади85.
Антирелигиозная кампания не пощадила даже невинной детской веры в Святого Николая и ангелов, видя в ней символ «закрепощения детского сознания». И чтобы вытеснить эти упаднические суеверия, власти устраивали в Сочельник театрализованные представления, где детей потчевали «сатирами на Лозаннскую конференцию, правительство Керенского и буржуазную жизнь за границей»86.
Следующей весной подобным издевательским образом встречали праздник Пасхи. Затем наиболее почитаемый еврейский праздник Йом-Кипур87. Такие представления вкупе с карикатурами и плакатами, выполненными в намеренно вульгарной, шокирующей манере, нарушающие глубоко укоренившиеся нравственные запреты, производили эффект, близкий к порнографии.
Хотя коммунистическая пресса утверждала, что такая продукция с энтузиазмом встречена широкими массами, в действительности дело обстояло иначе. Г.П.Федотов, социал-демократ, обратившийся к богословию, так описывал сатирическую рождественскую процессию в Москве: «Население, и не только верующие, наблюдали этот отвратительный карнавал в немом ужасе. На безмолвных улицах не слышно было возмущения — годы террора сделали свое дело — но, сталкиваясь с этой невообразимой процессией, всякий спешил свернуть в сторону. Я лично, как очевидец московского карнавала, могу поручиться, что в них не было ни капли народного веселья. Парад продвигался по пустынным улицам, и его попытки вызвать смех или гнев встречались мрачным молчанием со стороны случайных свидетелей»88.
О том, что дело обстояло именно так, свидетельствует решение партии о прекращении подобной деятельности. Резолюция, принятая XII съездом в марте 1923 года, требовала, чтобы атеисты воздержались от оскорбления чувств верующих, поскольку их насмешки приводят только к «закреплению религиозного фанатизма»89. Это была очевидная победа тактики Луначарского над приемами Емельяна Ярославского.
Хотя декрет об отделении церкви от государства даровал каждому гражданину свободу вероисповедания, исполнение религиозных потребностей в публичных местах запрещалось. Не дозволялось совершать церковные обряды даже на похоронах. Традиционные церковные праздники стали будничными рабочими днями. Им на смену пришли гражданские праздники: Новый год, годовщина Кровавого воскресенья (22 января) и Февральской революции (12 марта), день Парижской коммуны (18 марта), Международный день трудящихся (1 мая) и годовщина Октябрьской революции (7 ноября)90.
В 1922 г. вышла в свет ежедневная газета «Безбожник» под редакцией Ем. Ярославского, за которой в 1923 г. последовал еженедельник с тем же названием — в конце концов оба издания слились. В них публиковались короткие статьи и грубые карикатуры, высмеивающие религиозную веру и обряды: в отношении евреев они не чурались антисемитских стереотипов, предвосхитив нацистский «Stunner». Симпатизирующие направлению газеты приглашались вступать в Союз безбожников, образованный тогда же.
* * *
Суды над священниками и антирелигиозная пропаганда представляли собой лишь два внешних фланга широкомасштабной атеистической кампании. Другой фронт — внутренний — создавался путем углубления противоречий между реформаторским меньшинством и консервативным большинством в среде духовенства, с одной стороны, и между приходским духовенством и монашествующим, с другой. Излюбленная большевистская тактика «разделяй и властвуй» была узаконена решением Политбюро от 20 марта, предписывающим «внести раскол в духовенство». Исполняя это решение, власти опирались на те элементы в лоне православной церкви, которые по тем или иным причинам были недовольны ее руководством. Центральный комитет предписывал местным партийным организациям «взять под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия». «Политическая задача, — писал ЦК РКП(б), — состоит в том, чтобы изолировать верхи церкви, скомпрометировать их на конкретнейшем вопросе помощи голодающим и затем показать им суровую руку рабочего государства, поскольку эти верхи осмеливаются восставать против него»91.
Во исполнение этой директивы партии власти породили и вскармливали раскольное, обновленческое движение, известное как «Живая церковь». Идея расколоть церковную иерархию принадлежит, по-видимому, Луначарскому, который писал Ленину в мае 1921 г. об архиепископе Владимире, священнике-отступнике, расстриженном за, как выразился автор письма, «церковный большевизм». По словам Луначарского, Владимир предлагал воспользоваться расколом среди духовенства во благо революции и ради примирения с советским правительством92. В то время это предложение, как видно, не встретило должной поддержки. Почти год спустя, 12 марта 1922 г., Троцкий вновь поднимает этот вопрос: он предлагает внести раскол в церковь, воспользовавшись проблемой изъятия ценностей и привлекая сочувствующее советской власти духовенство к участию в конфискации93. На следующий день Политбюро это предложение одобрило. В конце марта с целью сначала обвинить церковную иерархию в преступлениях против властей и человечности, а затем отстранить ее от руководства церковью «Живой церкви» было, так сказать, дано право на жизнь94. Весьма разнообразная по своему составу, «Живая церковь» включала реформаторов-обновленцев, стремящихся привести церковную жизнь в соответствие с социальными переменами, произошедшими в России с 1917 г., в «Живую церковь» устремилось и приходское духовенство, недовольное исключительным правом монашествующих на продвижение по служебной лестнице, а центральным пунктом программы «Живой церкви» было снятие запрета для женатого духовенства на вступление в архиерейский сан. Были и просто отступники-оппортунисты, подкупленные властями95. Среди последних оказалось немало монархистов и черносотенцев: один из лидеров живоцерковников в период дела Бейлиса в 1913 г. был среди сторонников «кровавого навета», то есть обвинения евреев в том, что они используют в ритуальных целях христианскую кровь96.
«Живой церкви», эквиваленту левоэсеровской организации в 1917—1918 гг., была предназначена роль совершить переворот в церкви. В середине мая 1922 г. несколько священников-коллаборационистов посетили находящегося под домашним арестом в Троице-Сергиевой лавре патриарха Тихона. Они потребовали от него созыва Собора, а до этого времени устранения от всякого участия в делах. Мотивировалось это требование тем, что его клеветнические послания уже стоили жизни одиннадцати священникам, приговоренным к смертной казни в Москве, а также тем, что, находясь под арестом, он не может в полной мере осуществлять своих полномочий. Тихон ответил, что он никогда не искал патриаршества и с радостью откажется от него, если на то будет воля Собора. В тот же день он направил митрополиту Ярославскому Агафангелу послание, в котором объявлял, что «вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения <его> к гражданскому суду», он ставит Агафангела во главе церковного управления до созыва Собора97. Советская пресса по-своему исказила этот акт, придав ему значение отречения98. Когда же митрополит Агафангел дал понять, что не собирается сотрудничать с узурпаторами, ему не дали приехать в Москву и приступить к своим обязанностям; впоследствии он был арестован и сослан в Сибирь. Присущую патриарху власть присвоил себе церковный орган, именуемый Высшим церковным управлением и состоящий из деятелей «Живой церкви». 20 мая эта организация захватила патриаршую резиденцию и канцелярию. Это было не что иное, как церковный переворот. Руководство Высшим церковным управлением — отголоском отжившего свой век Святейшего Синода при царском режиме — осуществлялось «Живой церковью» номинально под контролем ЦИКа, а в действительности ГПУ, в котором был создан особый отдел по церковным делам: таким образом, церковная администрация стала чем-то вроде отдела государственной службы безопасности. Протесты из-за границы по поводу этого либо игнорировались, либо объявлялись недопустимым вмешательством во внутренние дела Советской России. Троцкий охарактеризовал протест британского духовенства, которое возглавил архиепископ Кентерберийский, «как продиктованный узкокастовой солидарностью, целиком направленный против действительных интересов народа и элементарных требований человечности»99.
Развернулась громкая публичная кампания, призывающая к отмене патриаршества и внушившая такой страх некоторым архиереям, что они примкнули к «Живой церкви». Те же, кто не признавал незаконную иерархию, подвергались аресту и заменялись более сговорчивыми священнослужителями. К августу 1922 г. православная церковь оказалась расколотой: из 143 епископов 37 поддерживали «Живую церковь», 36 не признавали ее, а остальные 70 стояли на распутье100. В том же августе «Живая церковь» провела съезд, одним из участников которого был В.Н.Львов, обер-прокурор Святейшего Синода во Временном правительстве и участник спора между Керенским и Корниловым101.
Готовый принять мученическую кончину, патриарх Тихон не уступал. В декабре 1922 г. он предал анафеме Высшее церковное управление и «всех имеющих с ним какое-либо общение» как «учреждение антихриста» и благословлял христиан принять геройскую смерть в защиту истинной церкви102. Патриаршая церковь стала вне закона и ушла в подполье.
Крайнее раболепие «Живой церкви» перед режимом проявилось в постановлениях Второго Поместного собора, который был созван в апреле 1923 г. и состоял по преимуществу из ее приверженцев (из 430 делегатов 385 представляли различные ответвления «обновленческого» движения)103. Собор приветствовал Октябрьскую революцию как «христианское творение» за ее борьбу с капитализмом, отверг возводимые на большевиков обвинения в преследовании церкви и проголосовал за выражение благодарности Ленину как «мировому вождю» и «вождю борцов за великую социальную правду». Советское правительство, заявлялось на Соборе, есть единственное в мире правительство, которое стремится осуществить на земле «идеалы Царства Божьего». Обвиняя Тихона в том, что он возглавил контрреволюционный заговор, Собор формально сместил его, не дав даже возможности высказаться, и упразднил патриаршество. Он даровал епископам право жениться, а овдовевшим священникам сочетаться вторым браком104.
В силу тяжести обвинений, выдвинутых против патриарха Тихона, ожидалось, что ему неотвратимо придется предстать перед судом и что именно таково намерение правительства. Но после месяца пребывания в тюрьме ГПУ он был отпущен на свободу. Служебное донесение начальника одного из отделов ГПУ, в сферу деятельности которого входило наблюдение за духовенством, позволяет предположить, что Тихон пошел на сотрудничество с большевиками ради сохранения власти в церкви и предотвращения гибельного раскола105. С той поры он стал крайне сговорчив и подписывал любой документ, предложенный ему. 16 июня 1923 г. он направил властям послание, почти наверняка составленное кем-то другим: он признавал справедливость обвинений, приведших к его аресту, и отрекался от своего «антисоветского» прошлого. Он также снял анафему, которой предал в декабре прошлого года «Живую церковь», заявив, что это была фальшивка106. В награду за это Тихона полностью реабилитировали и позволили вновь открыть патриаршие церкви.
Патриарх Тихон скончался в апреле 1925 г. от сердечного приступа, оставив завещание, в котором он прославляет Советское государство за предоставление полной свободы вероисповедания и призывает христиан оказывать поддержку советской власти, потому что она «действительно народная, рабочая и крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая»107.
По мнению одного русского богослова, при всей своей революционности именно «Живая церковь» представляла «старый, традиционный церковный уклад»108, возрождая издавнее подчинение церкви государству. С этой точки зрения, наоборот, патриаршая церковь, стремясь к независимости и самоуправлению, выступала за обновление.
«Живая церковь» была создана лишь с одной целью: расколоть и низвергнуть существующую церковь. Когда цель была достигнута, а это случилось вслед за капитуляцией патриарха Тихона, деятельность обновленцев потеряла смысл. Зная, что «Живая церковь» не пользуется никаким уважением в народе, власти перестали ее поддерживать. Вскоре она сошла со сцены и окончательно исчезла в начале 30-х, когда были арестованы ее лидеры.
Представители иных христианских сект (как, например, баптисты) — сектанты — пользовались сравнительно толерантным отношением властей к себе: большевики верили, что притесняемые царским режимом и официальной церковью, они будут более сочувственно относиться к новой власти109.
* * *
Хотя многие христиане были убеждены, что виновниками обрушившихся на них гонений были евреи и призывы духовенства к сопротивлению во многих местах сопровождались антисемитскими выходками, иудаистские религиозные институты тоже страдали от большевистской антирелигиозной политики. Немыслимо, разумеется, определить степень страданий представителей той или иной религии, лишенных возможности исполнять свои обряды. Однако в определенном смысле можно сказать, что евреи претерпели от большевистской политики больше, чем христиане, поскольку их религиозные институции служили не только для совершения обрядов и обучения детей, но были средоточием всей жизни еврейской общины: «Для евреев удар по религиозной жизни был особенно жесток и губителен, поскольку еврейская вера и обычаи пронизывали все стороны их повседневной жизни и были исполнены национальных ценностей и переживаний... Семейные отношения, работа, молитва, учеба, отдых и культура — все это сплеталось в неразрывную сеть, ни одной нити которой нельзя было затронуть, не всколыхнув ее всю»110.
Государственный атеизм раздирал самую ткань социальной и культурной жизни подавляющего большинства евреев, которые проживали в местечках, сохраняя традиционный уклад жизни. У русского человека, лишенного возможности посещать церковь, оставалась литература и вообще все окружающее культурное пространство; правоверный еврей без своей Торы, Пророков и Талмуда оказывался словно на пустыре.
Декрет от 20 января 1918 г. об отношениях между церковью и государством поначалу не так болезненно отозвался на евреях, как на православных христианах, поскольку им и прежде никогда не доводилось пользоваться государственными субсидиями или такой роскошью, как обязательное религиозное воспитание в школах. Да и в синагогах не хранилось никаких особых ценностей, на которые могли бы покуситься власти. Тем не менее, по смыслу этого декрета синагоги со всем их содержимым становились точно таким же объектом интереса властей, как и церкви. Согласно инструкциям 1918— 1919 гг., достаточно было местным Советам решить, что испытывается недостаток в помещениях для жилых, школьных или медицинских целей или просто такова воля «народных масс», чтобы обратить молитвенные дома на гражданские нужды111. На практике, как и церкви, до 1922 г. большинство синагог оставались нетронутыми.
Когда в начале 1922 г. было решено, что настал подходящий момент для широкого наступления на религию, большевики прибегли в отношении еврейских общин к той же испытанной тактике «разделяй и властвуй». Если в кампании против православной церкви они воспользовались разногласиями между реформаторами и консерваторами в среде духовенства, а также между приходским духовенством и монашествующим, в отношении евреев они пытались извлечь пользу из вечной вражды евреев-социалистов с раввинами и синагогами. Главной опорой в этом им послужил Бунд, еврейская секция социал-демократической партии. После Февральской революции бундовцы оказались отвергнутыми как правоверными их соплеменниками, так и теми, кто, не слишком строго блюдя еврейские религиозные традиции, исповедовал принципы сионизма. Поначалу бундовцы не поддержали октябрьский переворот, однако, оказавшись в изоляции, они стали тяготеть к большевизму. Именно их посредничеством и воспользовались в 20-е годы власти, чтобы разрушить еврейскую общину. Бундовцы попирали религию своих отцов с особым рвением, дабы на деле доказать несправедливость антисемитских подозрений. Вот пример того, как рассуждала обратившаяся к коммунизму член Бунда: «Если русским однажды западет в голову, что мы небеспристрастны к евреям, то евреям придется туго. На благо евреям мы должны быть абсолютно объективны в отношении к духовенству, равно еврейскому или нееврейскому. Опасность состоит в том, что массы могут подумать, будто антирелигиозная пропаганда не затрагивает иудаизма, и, значит, еврейским коммунистам нужно быть еще беспощаднее к раввинам, чем нееврейским коммунистам к своим священникам»*.
* Bogen B.D. Born a Jew. New York, 1930. P. 329. Автор приведенного рассуждения, Эстер Фрумкин, была арестована в 1938 г. и сгинула в сталинских лагерях (Gitelman Z. A Century of Ambivalence. New York, 1988. P. 110).