Существенным препятствием отъезда русских за рубеж, как уже говорилось выше, долгое время оставалось общественное мнение, традиционно осуждавшее желающих по какой-либо причине покинуть Родину. Однако при Петре Великом и на рубеже XVIII–XIX веков положение дел несколько меняется. Это очевидно из «Писем русского путешественника», автором которых был писатель и историк Николай Карамзин. Из своей заграничной поездки он вынес одно главное заключение: России надо не сторониться Западной Европы, а учиться у нее.
Долгое проживание за рубежом и эмиграция в различных видах и формах постепенно становится в порядке вещей, больше не приравнивается к преступлению и все реже расценивается как повод для порицания. В то же время легальный переход россиян в другое гражданство был запрещен, а срок пребывания за границей ограничен пятью годами. Для его продления требовалось подать прошение. Если человек получал отказ или пренебрегал официальной процедурой, он терял гражданство и вместе с ним права на имущество, а при самовольном возвращении в Россию подлежал вечной ссылке.
В обеспеченной дворянской среде приходит мода на сезонное (с осени до весны) пребывание в мягком климате Западной Европы вдали от русских морозов и метелей. Не менее популярен и затяжной летний отдых где-нибудь в Альпах и на Средиземноморье.
В конце 1830-х – начале 1840-х годов известный литератор Николай Греч публикует записки путешественника сразу по восьми европейским странам. Сочинение Греча служит чем-то вроде путеводителя и справочника для многих тогдашних туристов из России.
Аристократические семьи обзаводятся собственными домами и виллами в Италии, Франции, Швейцарии, Германии, чтобы проводить там время в свое удовольствие.
Люди творческие пользуются любой возможностью, чтобы год, два, а то и несколько лет прожить в иной обстановке, в отличной от России атмосфере.
В европейских городах и курортных местечках все чаще слышится русская речь.
Подданные Российской империи оседают за границей в силу разных обстоятельств. Например, довольно велик среди русских, покинувших родное отечество, военный контингент. Это, как правило, офицеры, реже солдаты, вынужденные остаться в той или иной стране во время войн. Ранение или контузия исключали их скорое возвращение на родину. Пока их лечили, ставили на ноги, они, пообвыкнув на новом месте, обживались, заводили семьи и потом принимали решение остаться.
Портрет Н.И. Греча, ок. 1850 г.
Временная эмиграция не исключала окончательной, то есть пожизненной, но случалось и так, что последняя в силу каких-то обстоятельств прерывалась или сокращалась ввиду неожиданно представившейся благоприятной возможности возвращения на родину.
Очень распространенное явление в XIX веке – выезд за границу по медицинским показаниям. Кто-то едет на воды и грязи, кто-то для лечения в первоклассной клинике. Наиболее частый диагноз, заставлявший русских постоянно жить в какой-нибудь теплой стране, где круглый год сияет солнце, это туберкулез.
Конечно, проживание и лечение за рубежом стоили дорого, и далеко не все могли себе это позволить. Однако и в Швейцарских Альпах, и в горно-морских городах и поселках Италии, славившихся целебным воздухом, обязательно проживали состоятельные люди из России, которые не жалели средств для поправки своего здоровья.
В XIX столетии приток русских в зарубежье не ослабевает. Они оставляют родину по различным причинам и едут за границу, движимые разными целями. Тех, кто намерен навсегда связать судьбу с другой страной, обрести вторую родину, пожалуй, немного. Большинство рассматривает свое пребывание вне России как временное. Они надеются, что где-нибудь там, в благополучной Европе, им улыбнется счастье, удастся разбогатеть, и тогда не стыдно будет и возвратиться.
Заграница манила. Столько там было всего необыкновенного, неизведанного, любопытного. Ходила крылатая фраза одного из петербургских острословов, в которой он обыгрывал слова из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» «И дым отечества нам сладок и приятен»: «Дымом отечества мы уже всласть надышались – пора изведать, чем Европа пахнет».
Типичная русская диаспора того времени за рубежом представляет собой пеструю смесь из сравнительно небольшого слоя тех, кто уже пустил корни на чужбине, натурализовался, но и, приняв гражданство другой страны, не порывал связи с родиной, не мыслил себя вне России.
Большая группа заграничных русских – это приехавшие на учебу, стажировку, по тем или иным служебным надобностям, но неожиданно для себя вошедшие во вкус новой жизни и задержавшиеся сначала на месяц, потом на год, а затем и на неопределенный срок.
Наконец, еще одна категория русских, живущих за границей, – политические эмигранты. Они были неоднородны и составляли два крыла, между которыми существовали острые разногласия и расхождения. Чисто условно тех и других можно разделить на революционеров слова и революционеров действия. Первые ставили перед собой высокие и благородные цели добиваться социальной справедливости мирными средствами, путем реформ, и им было не по пути со вторыми – бомбистами, считавшими единственно верным и возможным способом реализации своих туманных идеалов террор и насилие. Как первым, так и вторым возвращение на родину грозило тюрьмой и ссылкой. Они и без того уже были лишены царским судом всех прав гражданского состояния, а нередко еще и приговорены к вечному изгнанию из России. Следовательно, по законам империи, вернувшись, подлежали немедленному аресту как государственные преступники, что оставляло им выбор всего из двух вариантов: сидеть за решеткой и отбывать наказание на родине или пожизненно пребывать за рубежом. Разумеется, при всей готовности к самопожертвованию они предпочитали второе.
«Кто был в Италии, тот скажет «прощай» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю». Эти слова принадлежат классику русской литературы Николаю Гоголю.
Когда солнечная Италия стала для обитателей снежной Московии земным воплощением рая, определенно сказать трудно. Еще при великом князе Иване III в XV столетии прибывшие на Апеннинский полуостров из далекой России гости восхищались теплым климатом страны, местной кухней, разнообразными природными и рукотворными (художества) красотами.
Вид Венеции. Рио-Марина. Ф.Р. Унтербергер
Сохранились и старинные предания о праведном муже Антонии Римлянине, который приплыл из Рима в Великий Новгород. Согласно апокрифическим (недостоверным, не нашедшим подтверждения) текстам XII–XVI веков, гость из Италии почувствовал себя на Руси не чужим, а своим, и как свой был принят местными жителями.
Духовная близость и культурное родство Италии и России – это некая константа, которая не оспаривается ни в той, ни в другой стране.
Но, пожалуй, подлинное открытие русскими Италии приходится на XIX век. Кто только не приезжал тогда на родину Данте и Рафаэля с родины Рублева и Пушкина!
Позапрошлое столетие – это время активного взаимодействия народов и культур двух стран, о чем написано очень много.
В течение XIX столетия выявились и главные центры сосредоточения и притяжения русской диаспоры в Италии. Это в первую очередь, конечно, Рим, Флоренция и Неаполь. Но наряду с ними русские колонии складывались и в других городах и живописных местечках страны, включая большие и малые острова.
Именно в XIX веке в России была невиданная мода на Италию. Туда ехали путешественники и искатели приключений, уже состоявшиеся и будущие художники и литераторы, артисты и музыканты, школяры с родителями и гувернерами, студенты и вступающие в самостоятельную жизнь университетские выпускники.
Если учесть, что Италия в те годы была не единой, а раздробленной, то только русский дипломатический корпус представлял немалый штат и был рассыпан по разным городам.
Известно немало случаев, когда русские, прибыв в Италию не по делам службы, а, например, на стажировку или лечение, задерживались там надолго, и это долговременное проживание за рубежом превращалось как бы в полуэмиграцию. Их не смущало и не тяготило постоянное проживание вдали от родины. В Италии они себя чувствовали комфортно. Им там хорошо работалось и отдыхалось. Они обросли обширным кругом дружеских связей, знакомств, освоили язык, нравы, обычаи, традиции страны. Так зачем же было торопиться с возвращением? Ведь родина, как сказал один из таких русских итальянцев, закончивший свои дни в любимом им Турине, никуда не денется.
Во времена императрицы Анны Иоанновны потомок древнего княжеского рода Михаил Голицын по влечению сердца тайно женился на незнатной итальянке. Влюбленный аристократ не только не обратил будущую жену в православную веру, но в приливе чувств сам принял католичество. В наказание за такую дерзость и провинность Анна своей монаршей властью повелела немедленно расторгнуть этот брак, супругу князя выслать из России, а его самого насильно произвести в шуты. И он еще легко отделался! За подобные вещи можно было угодить в вечную ссылку, а то и лишиться головы на эшафоте. Ведь отказ от веры приравнивался к измене родине и расценивался как очень тяжкий проступок.
Улица во Флоренции в дождь. К. Коровин. 1888 г.
Однако на исходе XVIII и в XIX столетии утверждается довольно снисходительное отношение светских и церковных властей к перемене вероисповедания. Так, в царствование Александра I, в 1817 году, семейство графа Дмитрия Бутурлина беспрепятственно переезжает на постоянное место жительства в Италию, причем это не связано ни с дипломатической, ни с какой-то другой миссией. К тому времени Бутурлин уже несколько лет жил там как частное лицо и был свободен от дел службы. Поехать в теплые края ему порекомендовали врачи, поскольку он жестоко страдал от астмы, и климат Апеннинского полуострова идеально подходил для укрощения болезни.
Восприимчивый ко всему прекрасному, знавший толк в изящных искусствах, Бутурлин особо не колебался, решая, куда держать путь. Наиболее притягательна для него была Флоренция. Туда и отправилось семейство.
Супругу же графа в Италию влекло другое. Она попала под большое влияние религиозного философа Жозефа де Местра. Он был посланником сардинского короля в России и, часто посещая дом Бутурлиных, излагал хозяйке свои клерикальные взгляды. Графиня до того прониклась его идеями, что в конце концов уже на итальянской земле (1825) перешла в католичество, и ее примеру последовали дочери и старший сын.
Сам граф Бутурлин твердо держался за православную веру, как и его младший сын Михаил.
Во Флоренции Бутурлины приобрели большой особняк на виа деи Серви, где была устроена домовая церковь.
В своем палаццо, возведенном одним из зодчих эпохи Возрождения, граф хлебосольно, совсем по-московски принимал гостей, особенно соотечественников. Как правило, приезжие из России рано или поздно оказывались в гостеприимном доме Бутурлиных и потом уже до конца своего пребывания во Флоренции бывали у них и посещали храм.
Страстный любитель книг, граф собрал во Флоренции обширную библиотеку, которая насчитывала 33 тысячи томов.
Вторым именитым русским семейством, обосновавшимся в Италии, были богатые промышленники, владельцы заводов на Урале – Демидовы.
Николай Демидов, приехав во Флоренцию в 1810 году в качестве российского посланника в Великом герцогстве Тосканском, окончательно поселился в этом городе искусств через 12 лет, посчитав, что лучшего места для жизни не найдет. К этому времени ему уже почти пятьдесят. О продолжении придворной карьеры он больше не думает, тем более что баснословное состояние позволяет ему не только жить с размахом, ни в чем себе не отказывая, но и широко заниматься меценатством и благотворительностью. Он не скупился на щедрые пожертвования, предоставлял огромные суммы в пользу бедных и нуждающихся. В то же время, находясь в Италии, Н.Н. Демидов не терял контроль над горнозаводским делом на Урале, умело направлял его и приумножал свой и без того колоссальный капитал.
Дворец, который был построен для русского богача близ Флоренции, в Сан-Донато (по названию находившегося по соседству с виллой аббатства), при всей роскоши и великолепии не произвел особого впечатления на местных жителей. Покупка им за два миллиона рублей княжеского титула не прошла незамеченной, но тоже была воспринята всего лишь как прихоть эксцентричного миллионера и очередная газетная сенсация.
А вот добрые дела новоиспеченного князя Флоренция оценила очень высоко и приняла их как акты христианского человеколюбия и милосердия. О том, что город хранит благодарную память о русском, который на свои средства открыл приют для престарелых, аптеку, бесплатную начальную школу, свидетельствуют название площади, носящей его имя (Piazza Demidoff) и памятник князю, установленный на этой площади в 1871 году.
В Сан-Донато Демидовым было выделено специальное помещение под церковь. Она стала основным и наиболее посещаемым православным храмом во Флоренции. Всего их в XIX веке, включая бутурлинскую, было три.
Позднее племянник Николая Демидова Павел приобрел и бережно отреставрировал некогда принадлежавшую роду Медичи виллу Пратолино, а имение Сан-Донато продал. Он, как и дядя, был благотворителем и меценатом: давал деньги на дешевые столовые и ночлежные дома для бедных, выделял крупные суммы на приведение в порядок памятников старины. Герб Павла Демидова справа у главного входа в знаменитый кафедральный собор Санта-Мария дель Фьоре – дань признательности ему за финансирование работ по облицовке фасада этого грандиозного сооружения мрамором. И конечно, приезжающим во Флоренцию россиянам отрадно и приятно сознавать причастность русского человека к величайшему шедевру, объекту всемирного культурного наследия.
Самый знаменитый в Риме фонтан Треви служит фасадом большого, в стиле барокко, дворца – палаццо Поли. Некогда второй этаж этого роскошного здания снимала русская княгиня Зинаида Волконская.
Она родилась в в 1792 году в Турине в семье русского посланника при дворе сардинского короля. В России княгиня прожила всего лишь несколько лет и бывала там наездами. Однако московский дом Волконской на Тверской быстро занял первое место среди других аристократических салонов. Здесь собиралось избранное общество, причем не только представители высшей знати, но и литераторы, художники, музыканты. Человек искусства, наделенная сценическим и музыкальным дарованием и многими другими талантами, очаровательная хозяйка салона устраивала у себя концерты, маскарады, оперные спектакли и сама с подлинным артистизмом играла на сцене и великолепно пела. У нее был чудный голос – редкий контральто.
Великий Пушкин любил бывать у Волконской и назвал ее царицей муз и красоты. Частые гости княгини – поэты Е.А. Баратынский и Д.В. Веневитинов, художники К.П. Брюллов и Ф.А. Бруни. Она живо интересовалась русской стариной и приглашала к себе известных профессоров, знатоков рукописных и печатных раритетов, археологов, с которыми свела знакомство в Обществе истории и древностей российских, куда вступила в 1825 году.
В Риме Волконская тоже устраивает что-то вроде русского салона. С 1829 года и до самой смерти, то есть в течение 30 лет, она живет в Италии и в Россию приезжает лишь дважды, чтобы повидаться с мужем и сыном.
Зинаида Волконская в костюме Танкреда. Ф.А. Бруни. 1820 г.
При столь долгом отсутствии на родине княгиня должна была, согласно установленному порядку, лишиться имущества. Но благодаря личному покровительству императора Николая I для нее было сделано исключение: она получила разрешение на бессрочное пребывание за границей, а ее имение и прочая недвижимость в России после соответствующего оформления бумаг перешли к сыну. Государь вообще был расположен к Зинаиде Волконской и вопреки своему обыкновению даже к ее переходу в католичество отнесся снисходительно.
В Риме Волконская позднее обзавелась собственной виллой в престижной части города, близ площади Иоанна Латеранского и храма Сан-Джованни ин Латерано. Это был своеобразный музей русской культуры с огромной библиотекой и богатой коллекцией произведений искусства. В первой половине и середине XIX века эта вилла – признанный центр тогдашнего русского зарубежья. В доме княгини собирается примерно тот же круг людей, что бывали у нее в Москве. Это заезжие русские аристократы, многочисленные писатели, художники, архитекторы, композиторы, ученые. Частыми визитерами здесь были братья (один живописец, другой архитектор) Карл и Александр Брюлловы, композитор Михаил Глинка, поэт Василий Жуковский, историк Михаил Погодин, художники Сильвестр Щедрин и Александр Иванов, зодчий Константин Тон. В 1837 году у Волконской долго гостил Н.В. Гоголь.
Римский салон княгини пользовался популярностью и среди западноевропейских деятелей культуры, но для соотечественников это было нечто большее: настоящий русский уголок. Через большой сад к вилле вела «Аллея воспоминаний» с мраморными стелами в честь А. С. Пушкина, Н.М. Карамзина и других дорогих княгине людей, которых она знала, с которыми неоднократно встречалась и считала своими друзьями.
При чтении повести графини Евдокии Ростопчиной «Палаццо Форли» возникает полное впечатление, что она написана итальянцем. Флоренция первой половины XIX века предстает настолько живо, детали быта, нравы, национальные обычаи, тосканский колорит схвачены и отражены с такой точностью, будто автор родился и вырос под солнцем Италии и вместе с молоком матери впитал в себя язык, культуру, звуки и запахи этой страны.
Между тем Ростопчина в Италии бывала, хоть часто и продолжительно, но лишь как путешественница. И итальянский, как немецкий, французский и английский, которыми она тоже владела свободно, был для нее языком не родным, а иностранным.
Графиня происходила из богатой аристократической семьи, получила прекрасное образование, вращалась в высшем интеллектуальном обществе, не пренебрегая, впрочем, обычными светскими развлечениями: балами, маскарадами, приемами, визитами. Еще в юные годы она обратила на себя внимание лирическими стихами о неразделенной любви. Со временем ее творчество оформилось во вполне профессиональную поэзию и прозу, и Ростопчина стала одной из самых известных в России зачинательниц русской женской словесности, хозяйкой модного литературного салона. О ее произведениях с одобрением отзывались Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Василий Жуковский.
Е.П. Ростопчина. Акварель П.Ф. Соколова. 1842–1843 гг.
Со многими знаменитыми отечественными и зарубежными писателями, художниками, композиторами она была коротко знакома и много общалась. Особенно дружеские и доверительные отношения были у нее с юных лет с Лермонтовым, который подарил ей на память альбом с такими строками:
Очарованные ее женской привлекательностью, тонким, гибким умом и чувством юмора ей посвящали стихи Федор Тютчев, Лев Мей, Николай Огарев.
Ее семейная жизнь не сложилась. Не поладив со свекровью, с мужем она подолгу жила врозь. Постоянно окруженная толпой поклонников, имея шумный успех у мужчин, давая повод для сплетен и пересудов любовными историями и романами, связанными с ее именем, она тем не менее глубоко страдала от одиночества, от отсутствия рядом по-настоящему близкого человека, родственной души.
Упомянутая повесть Евдокии Ростопчиной «Палаццо Форли» принадлежит к остросюжетной прозе. Она посвящена итальянской жизни и судьбе последних представителей знатного тосканского рода – брата и сестры Лоренцо и Пиэррины. Эти последние отпрыски некогда блистательных маркизов Форли становятся жертвами интриг, козней и обмана со стороны их врагов, задумавших завладеть бесценными художественными сокровищами, собранными в усадьбе, и даже титулом древнего рода.
Яркие, выразительные описания, картины и образы Италии, уличные сценки, карнавальные шествия – все это дышит жизнью, а автор выступает не как сторонний наблюдатель, а как человек, который не чувствует себя чужим под итальянским небом. Со знанием дела и безупречным вкусом рассказывает Ростопчина об архитектуре и живописи Ренессанса, о выдающихся мастерах Флорентийской и Венецианской художественных школ.
Однако, отдавая должное зарубежью, Ростопчина далека от противопоставления Запада и России. Она принадлежит к той большей части русской аристократии, для которой родное отечество всегда превыше всего, лучше, ближе, дороже и милее, чем любая другая страна. И, как ни хороша Италия, графиня довольно скоро начинает там скучать и испытывать что-то вроде усталости от бесконечных музеев, достопримечательностей, круглосуточных серенад и даже от бессменно сияющего солнца. Эта согретая лучами славы литературная дама очень любила все русское, была убежденным православным человеком, и все ее стихи, пьесы, романы, повести исполнены негромкого, непафосного, но необычайно искреннего патриотизма.
Италия как обитель муз привлекала десятки людей искусства из России. В Рим, Милан, Флоренцию, Неаполь, Болонью, Парму ехали учиться и искать вдохновение начинающие и маститые художники.
Самым знаменитым русским художником, которого в 1830-х годах знала вся Италия, был, конечно, Карл Брюллов. Его грандиозная картина «Последний день Помпеи» имела ошеломляющий успех. В городах, где было выставлено это произведение, его автора ждал триумфальный прием. Брюллова носили по улицам на руках, встречали музыкой, восторженными криками и ликованием. Осыпали цветами, устраивали в его честь факельные шествия. По многочисленным портретам русского живописца в газетах и журналах, стоило ему появиться в публичном месте, тут же узнавали и приветствовали громкими аплодисментами. Академии художеств всех городов искусств избрали его своим почетным членом. При пересечении границы, когда он ехал из одного итальянского княжества в другое, его беспрепятственно пропускали, не требуя паспорта.
В Италии Брюллов прожил свои лучшие годы и завершил жизненный круг. Он умер в местечке Манциана под Римом и похоронен на кладбище Тестаччо в итальянской столице.
С Италией связаны жизнь и судьба еще двух блистательных русских художников первой половины XIX века. Это мастер пейзажа Сильвестр Щедрин и великолепный портретист Орест Кипренский.
Ни тот ни другой не могли бы сравниться славой с Великим Карлом, как в знак восхищения его могучим талантом называли Брюллова современники. И все же оба его коллеги и соотечественника были необычайно популярны в Италии. Им не посвящали стихи, не устраивали овации, но их широкая известность – факт совершенно бесспорный.
Террасы, увитые виноградными листьями, гавани, обрамленные скалами, парусники, бесшумно скользящие по синеве Неаполитанского залива, фасады домиков, тянущихся по крутому берегу, рыбаки со своим уловом, люди, занятые привычными повседневными делами, – все это необыкновенно поэтично и искусно запечатлено кистью Сильвестра Щедрина. В Неаполе и его окрестностях он работал много и плодотворно. Спрос на его картины был настолько велик, что он не успевал справляться с заказами. Художник внезапно умер в расцвете творческих сил, не дожив и до сорока лет.
Романтический образ Италии – родины искусства и свободы, по выражению А.С. Пушкина, – замечательно передан в живописи Ореста Кипренского. Им создана целая галерея выразительных портретов, в которых внутренняя сущность натуры человека, проницательное внимание к его индивидуальным особенностям мастерски усилены бытовыми деталями или фрагментами окружающего пейзажа.
Первоначально Кипренский провел в Риме и Неаполе шесть лет (1816–1822), затем вернулся в Петербург, но в 1828 году вновь уехал в Италию и оставался там уже до конца жизни. В 1836 году он женился на своей юной воспитаннице, итальянке Анне-Марии Фалькуччи и для заключения этого брака согласился принять католичество.
В Италии он получил высокое признание, участвовал в выставках, был избран членом Неаполитанской академии художеств, по заказу неаполитанского короля написал получившую высокую оценку знатоков и признание большого круга любителей живописи картину «Итальянский мальчик».
Кипренский умер в Риме от воспаления легких. На средства русских художников в церкви Сант-Андреа-делле-Фратта, где он погребен, установлена памятная стела, а автопортрет художника в почетной галерее Уффици во Флоренции подтверждает, что он входил в круг избранных мастеров живописи.
В краеведческом музее города Шадринска на Урале внимание посетителей непременно привлекут великолепные картины художника XIX столетия Федора Бронникова. Сразу видно, что их автор – не просто профессионал, а мастер высочайшего класса и не случайная фигура в живописи. Бросается в глаза и другая интересная особенность: большинство его полотен посвящены итальянской теме. Это характерные виды Италии, итальянские бытовые сюжеты, жанровые сцены, будни и праздники.
Какова же история этих произведений? Как они попали в провинциальный музей?
Жизнь в искусстве Федора Бронникова может служить классическим примером завидно последовательной и удачно сложившейся карьеры.
Художник родился в Шадринске в 1827 году. Его родители, люди простого звания, никак не предполагали, что их сын будет учиться в Императорской Академии художеств, добьется известности, твердого достатка и завершит свою жизнь вдали от отчего дома и от родины, в Италии.
Рано проявившийся талант к рисованию и горячее желание стать художником привели Федора в Санкт-Петербург. Юного провинциала, убедившись в его способностях, взял в ученики за кров, еду и одежду хозяин гравировальной мастерской. Это были не впустую потраченные годы – Бронников прошел отличную профессиональную школу, освоил тонкости ксилографии, постиг секреты графики, свел полезные знакомства.
Гимн пифагорейцев восходящему солнцу. Ф.А. Бронников. 1869 г.
Со временем ему удалось осуществить давнюю мечту – поступить в Академию художеств. Природное дарование плюс необыкновенные работоспособность и усердие помогают ему успешно справляться с творческими заданиями и участвовать в конкурсах, занимая первые места. Он пишет портреты с натуры, увлекается церковной живописью и постоянно совершенствует мастерство, выполняя множество этюдов. За картину «Божья Матерь всех скорбящих» для одноименной церкви в Петербурге Бронников удостоился похвалы самого императора Николая I. Но высочайший отзыв, как говорится, на хлеб не намажешь. А Бронников отчаянно материально нуждается, бедствует и недоедает. Профессор А.Т. Марков, который руководит занятиями одаренного юноши, доволен успехами своего питомца и оказывает ему всяческую поддержку: помогает деньгами, содействует в назначении ежемесячной стипендии в 10 рублей, что было большим подспорьем.
По всем академическим показателям Бронников заслуживал пенсионерства за границей, но таких претендентов было несколько. Однако он вытягивает счастливый билет – его отправляют в Италию. Ему все хочется посмотреть. Он много путешествует по стране, делает зарисовки с натуры, копирует шедевры гениев Возрождения. Но работа работой, а молодая кровь играет, и Федор с товарищами по академии отдает должное местному вину, переходя из одной таверны в другую. Их веселые кутежи и пирушки всякий раз заканчивались громогласным пением «Вниз по матушке по Волге» и лихой камаринской с молодецким посвистом. Однажды в Сорренто они раскрасили белого пуделя местного аббата под «кардинала» и еле унесли ноги от разгневанных служек.
По завершении трехгодичной командировки Бронников представил на суд академии, как это было положено, свою большую картину – итог практики за рубежом. При ее одобрении он мог бы рассчитывать на продление своего пребывания в Италии. Однако внушительное полотно «Гладиатор-славянин, умирающий на арене цирка» (1857) не понравилось, и Бронникову предстояло возвращаться на родину, что в его планы вовсе не входило. Поэтому он с готовностью принимает предложение – выполнить роспись церкви при русском посольстве в Париже, и деликатный вопрос с новым сроком пенсионерства улаживается сам собой.
После девяти лет отсутствия Бронников привозит в Россию на суд академии картину «Квестор читает смертный приговор римскому сенатору Тразею Пету». На этот раз высокая комиссия благосклонна к художнику. Еще лучше принята его следующая работа – «Гораций читает свои сатиры меценату» (1864).
Но Бронников далек от того, чтобы почивать на лаврах. На родине он приходит к выводу, что его искусство должно быть ближе к жизни. В 1865 году художник снова уезжает в Италию с намерением параллельно с античной темой разрабатывать в дальнейшем и жанровое направление. С тех пор произведения, выдержанные в прежней академической традиции, чередуются у него с реалистическими мотивами и сюжетами. Он пишет «Мозаичистов перед судом трех в Венеции» и «Бедное семейство, выгоняемое с квартиры», «Гимн пифогорейцев восходящему солнцу» и «Старика нищего», «Алкивиада и Аспазию перед архонтом» и «Раздачу пищи бедным перед монастырскими воротами». Впрочем, и в картины на античные темы Бронников все чаще привносит правду жизни, как, например, в «Освящение гермы» (1874) и «Проклятое место» (1878). Еще острее получается у него современность: «Больной у стен католического монастыря», «Покинутая», «Сторож на железной дороге», «Бродяга на площади Пополо в Риме», «Художники в приемной богача». Последняя картина – одна из лучших по уровню мастерства работ художника.
В Россию Бронников так и не вернулся. Он женился на итальянке и окончательно поселился в Риме. Русская тема все реже встречается в его произведениях, да и то как историческая ретроспектива. Это «Крещение великого князя Владимира» или «Встреча греческой царевны Софьи Палеолог» (обе 1883).
Прах Ф.А. Бронникова покоится на Русском кладбище в Риме. По его завещанию около 40 тысяч рублей и более 300 полотен художника поступили в распоряжение Шадринской городской управы. Сейчас картины знаменитого земляка – основное ядро художественной экспозиции местного краеведческого музея.
Знаменитый русский художник Александр Иванов прожил в Италии почти 30 лет (1831–1858), двадцать из которых (1837–1857) посвятил созданию многофигурных композиций, портретов, жанровых акварелей, пейзажей, бесчисленных рисунков и этюдов, ставших основой для величайшего монументального полотна «Явление Христа народу». Наиболее известные работы художника на итальянскую тему: «Эскиз в венецианских тонах», «Октябрьский праздник в Риме», «Аппиева дорога», «Неаполитанский залив у Кастелламаре».
Явление Христа народу. А.А. Иванов. 1837–1857 гг.
Третьяковская галерея, Москва
Поэт В.А. Жуковский каждое свое путешествие по Италии воспринимает как странствие по садам живописи, поэзии и быстрых страстей. В одном из его частных писем за 1833 год содержится такой отзыв: «…видел чудесный… сон – Италию». Другой поэт Е.А. Баратынский, внезапно умерший в Неаполе, незадолго до смерти посвятил Италии последнее стихотворение.
Н.В. Гоголем под небом Вечного города написаны «Мертвые души», а Ф.М. Достоевский находит во Флоренции вдохновение, чтобы завершить роман «Идиот».
А сколько было безвестных русских, которые после странствий по дорогам Европы почти безвыездно жили в Италии! Они покидали дворянские гнезда на родине, становились вечными постояльцами отелей, пансионов, съемных квартир, втягивались в здешний образ жизни и уже не желали менять его ни на какой другой.
Говорить о полной эмиграции было бы не всегда правильно, потому что многие сохраняли российское подданство и не помышляли о перемене гражданства. И все же немало людей и формально, de jure, de lege lata (по праву, с точки зрения действующего закона), и de facto (фактически) подпадали под статус эмигрантов. Наплыв русских в Италию в XIX веке не прекращался. И всегда находились благовидные предлоги (дела, обстоятельства, состояние здоровья, учеба, церковная надобность и т. п.), чтобы задержаться, если позволяли средства, сверх первоначально запланированного времени, а позднее снова перенести срок отъезда и остаться еще. И так могло тянуться достаточно долго.
Италия привносит особые краски в культуру России Серебряного века (конец XIX – начало XX столетия).
Скульптор князь Павел (Паоло) Трубецкой, братья-художники Александр и Павел Сведомские, поэты Андрей Белый и Вячеслав Иванов, публицист и драматург Александр Амфитеатров, философ Николай Бердяев, писатели Павел Муратов и Михаил Осоргин – вот лишь некоторые знаменитые русские, для которых встречи с Италией стали знаковыми. Их мысли и высказывания об этой стране объясняют, почему именно туда устремилось из России после Октябрьской революции 1917 года так много интеллектуалов и людей творческих профессий, отчего так велик русский некрополь в Неаполе, Венеции, Сан-Ремо.
Можно было бы привести бесконечное число цитат, выразительных фрагментов из «Итальянских сонетов» В. Иванова или выдержек из «Итальянских писем» А. Белого.
Однако и те суждения П. Муратова и Н. Бердяева, которые следуют ниже, дают предметное представление о магнетизме Италии для русского сердца.
Из книги Павла Муратова «Образы Италии» (1911):
«В Италии все важно для нас и драгоценно».
«Не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души, живая страница нашей жизни, биение сердца, взол-нованного великим и малым, – такова Италия, и в этом ничто не может сравниться с ней».
«Мы возвращаемся из Италии с новым мироощущением слиянности начал и концов, единства истории и современности, неразрывности личного и всемирного, правды вечного круговорота вещей, более древней правды, чем скудная идея прогресса…»
Из статьи Михаила Осоргина «По этапам экскурсантских мытарств» (1912):
«Иногда Италия представляется мне моей собственной квартирой. Вот ее приемная – Венеция… Вот моя библиотека и картинная галерея – Флоренция. Вот мой деловой кабинет – Милан. Вот Рим – моя святая святых, склад ценностей неизреченных, собранных моими предками и мной преумноженных… А вот мой балкон – это Неаполь».
Из очерка Николая Бердяева «Чувство Италии» (1915):
«Италия обладает таинственной и магической силой возрождать душу, снимать тяжесть с безрадостной жизни. Такова вечная, неумирающая, неразрушимая Италия».
«Нигде русский человек не чувствует себя так хорошо, как в Италии. Только в Италии не чувствует он давления и гнета».
В биографии если не каждого пятого, то каждого шестого из просвещенных русских людей XVIII–XIX веков присутствует строка: «Учился в Сорбонне». Некоторые россияне при посещении Парижа считали нужным хотя бы избирательно прослушать несколько лекций в старейшем вузе страны, как это сделал весной 1857 года писатель Лев Толстой.
Знаменитый французский университет давал не только добротное образование, но предоставлял кров. Большое общежитие для студентов было устроено здесь еще во времена, когда Сорбонна представляла собой всего лишь богословский коллеж в Латинском квартале.
Одним из первых в Сорбонне оказался Василий Тредиаковский – поэт, филолог, известный своим новаторством в русском стихосложении.
Он родился в 1703 году в Астрахани в семье священника. В двадцать лет из-за разлада с отцом, который хотел видеть сына не иначе как своим преемником, сбежал из дома в Москву, где поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Но по какой-то причине это первое в России высшее учебное заведение он так и не закончил, самовольно оставил учебу и отправился искать счастья за границу. Сам Тредиаковский объяснял свой побег исключительно неодолимой страстью к наукам. Тогда выходит, что все те знания, которые он мог далее получить в академии, его больше не удовлетворяли. Очевидно, амбициозный попович руководствовался девизом, который стал популярен у русских студентов Сорбонны в следующем столетии: «Единственное, что никогда не стыдно приобретать за рубежом, – это знание».
Не совсем понятно, как он беспрепятственно покинул пределы Российской империи и, минуя государственные границы, добрался до Голландии. О том, что этот бедный и беглый молодой человек был очень целеустремленным и настойчивым, свидетельствует его путешествие от Гааги до Парижа. Весь путь занял у него около месяца, потому что за отсутствием средств он шел пешком, а дорогу, верный мудрой русской народной присказке: «Язык до Киева доведет», спрашивал у встречных прохожих. И вот наконец Василий у цели – перед ним лежит столица Франции.
Как он покорил Париж и стал в 1727 году студентом Сорбонны и секретарем посла России князя Бориса Куракина – загадка. По-видимому, в первую очередь ему помогли находчивость, упорство и незаурядные способности. Вероятно, французский давался Тредиаковскому легко. Иначе другой русский студент – Василий Ададуров, который уже несколько месяцев прожил в Париже, не предложил бы ему разделить с ним комнату в обмен на обязательство практиковаться в языке.
Эти двое – не единственные в ту пору студенты из России. В записках Тредиаковского бегло упоминается, что на Новом мосту было постоянное место встреч соотечественников, но как много их было и сколько именно, он не сообщает.
В университете В.К. Тредиаковский прослушал в 1727–1730 годах курсы лекций по математике, философии, богословию, совмещая свои занятия с работой у Куракина. Однако при этом он много гулял по Парижу, развлекался, посещал злачные места и, как и положено русскому человеку, отчаянно скучал по родному отечеству, а чтобы унять тоску, слагал «Стихи похвальные России».
Оказавший гостеприимство Тредиаковскому В.Е. Ададуров – тоже вполне состоявшаяся личность. Он – видный филолог, математик, писатель и переводчик, автор первой русской грамматики.
В Сорбонне учился известный философ, филолог, теоретик архитектуры, путешественник, участник Войны за независимость США Федор Каржавин. В Петербург он возвращался вместе с начинающим зодчим Василием Баженовым. Тот прошел длительную стажировку (включавшую пребывание в Италии) в Парижской академии художеств.
Куратором и покровителем русских студентов во Франции был посланник Петербурга «со степенью полномочного министра» Антиох Кантемир – блистательный поэт и искусный дипломат. Он занимал пост русского резидента в Париже с 1738 по 1744 год – до самой своей смерти, причиной которой, возможно, был яд.
(Уже в XIX веке первое место в тогдашнем русском зарубежье устойчиво занимает Франция. Эта страна долгое время остается вне конкуренции как прибежище эмигрантов из России всех мастей и играет особую роль в судьбах миллионов русских людей.
Как ни странно, притягательность для россиян Франции после Отечественной войны 1812 года не уменьшилась, а даже увеличилась.
Однако к фактам. За бесславным отступлением войск Наполеона из Москвы последовал заграничный поход русской армии, и император Александр I верхом на белом коне лично возглавил триумфальное вступление русских в Париж. Интересно, что между победителями и побежденными изначально установились не враждебные, а приязненные отношения. Как тогда говорили, русские покорили Париж, а Париж покорил русских. Офицерам и солдатам открылись многие привлекательные стороны французской жизни, тем более что обоюдная симпатия значительно облегчила и упростила сближение и взаимопонимание.
В памяти участников заграничного похода навсегда отложились яркие картины увиденного ими за рубежом. И наибольшее впечатление своим политическим и социальным устройством, общими порядками и установлениями и, конечно, обилием всевозможных развлечений, увеселений, доступных любому человеку, произвела Франция.
На французской реке. Фриц Таулов. 1893 г.
Впоследствии, уже спустя много лет после возвращения на родину, многих русских тянуло вновь окунуться в парижскую жизнь, побывать в опере или драматическом театре, посидеть в уютном ресторанчике за бокалом хорошего вина, посетить музеи и художественные галереи, побродить по знакомым улицам, порыться в знаменитых книжных развалах на набережной Сены…
Для дворянства и образованной публики, которую в России было принято именовать интеллигенцией, время от времени выезжать во Францию и приобщаться к сокровищам мировой культуры, практиковаться в языке со второй половины XI века стало не только модой, делом престижа, но и настоятельной потребностью.
Именно Франция принимает в XIX столетии наиболее заманчивый собирательный образ зарубежья, где найдется место всякому русскому человеку.
Разные жизненные обстоятельства заставляли русских людей навсегда или подолгу находиться вне родины. Например, революционеры Александр Герцен и Михаил Бакунин живут во Франции как политические эмигранты. Возвращение в Россию равносильно для них добровольному согласию на тюремное заключение.
А вот всемирно известный писатель Иван Тургенев годами и десятилетиями делит жизнь между Россией и Францией по причине личного характера. Однажды и на всю жизнь он страстно влюбился во французскую оперную певицу, испанку по национальности, Полину Виардо, и с тех пор его судьба тесно связана с этой женщиной. Она была замужем, отказывалась оставлять семью, но не порывала и с Тургеневым, относясь к нему неизменно тепло, участливо и не просто по-дружески, а более чем благосклонно, постоянно давая надежды на совместное будущее и не желая с ним расставаться, как бы держа про запас. Вряд ли придет в голову, что знаменитые «Записки охотника» написаны не в России, а во Франции, но это так.
Порой, знакомясь с биографиями конкретных людей, трудно провести черту между эмигрантами и неэмигрантами, потому что сама эта граница, как уже отмечалось выше, довольно условна. Ведь многие россияне, подолгу живя в той же Франции, но имея возможность в любой момент вернуться при желании на родину, строго говоря, отличались друг от друга только наличием или отсутствием российского подданства. Но русскими и гражданами России осознавали себя и те и другие.
Пары, катающиеся на коньках. Гравюра. XIX в. Франция
Русская Франция неоднородна по человеческому составу, и было бы неверно представлять ее сплошь из оппозиционеров и вольнодумцев, которым, подобно Герцену, путь на родину был закрыт.
Среди эмигрантов были настоящие аристократы по происхождению и бунтари по духу, по убеждениям, например, один из идеологов анархизма князь Петр Кропоткин, известный также как видный географ, ученый-естествоиспытатель и путешественник.
Фигура куда более мелкого масштаба – другой представитель эмигрантской аристократии, князь Н.И. Трубецкой. Он никогда не был борцом с царским режимом, но приобрел репутацию критика самодержавия благодаря резким высказываниям и демонстративным переходом из православных в католики.
В числе эмигрантов оказывались и случайные люди вроде офицера в отставке И.И. Савича. Он ничем себя в глазах царских властей не скомпрометировал, а эмигрантом стал по недоразумению: в 1848 году находился во Франции, и его застала там революция. Из-за этого Савич не вернулся в срок в Россию и сам себя счел неблагонадежным гражданином, нарушившим закон пребывания за рубежом и тем самым совершившим преступление.
Франция и ее сердце Париж притягивали многих русских из мира науки, литературы и искусства. Их пребывание, как правило, было непродолжительно: от двух недель до месяца. Но затем нередко следовали повторные приезды.
Бывало, что ученые из России проводили во Франции по нескольку лет, как, например, математик и механик Михаил Остроградский.
«Шесть лет, проведенные в Париже, – делился он позднее воспоминаниями с друзьями, – для меня – как успешное окончание шести университетов. Так много я почерпнул знаний в этом городе».
Во Франции плодотворно работали и со взаимной пользой общались с французскими коллегами химики Николай Зинин, Александр Бутлеров, Владимир Лугинин, математики Пафнутий Чебышев и Софья Ковалевская, географ Михаил Венюков, экономисты Виктор Порошин и Людвиг Тенгоборский, политолог и социолог Максим Ковалевский, микробиолог и эпидемиолог Николай Гамалея, историк Сергей Соловьев и его сын Владимир – философ с мировым именем.
Почти тридцать лет (1887–1916) прожил во Франции биолог, один из основоположников эволюционной эмбриологии Илья Мечников. В Париже ему, уже известному ученому, была предоставлена лаборатория самим отцом современной
Парижское кафе. К.А. Коровин. Конец 1890-х
Многолетняя жизнь и работа связывают с Францией географа, геолога и путешественника Петра Чихачева. Он, как и Мечников, был избран действительным членом Парижской академии наук.
Встречаясь с соотечественниками, Чихачев признавался, что в Париже ему легко дышится и вдохновенно работается.
Подобные отзывы русских о французской столице попадаются постоянно, причем эти высказывания вовсе не обязательно принадлежат людям благополучным и устроенным. Многие эмигранты, которым приходилось жить в дешевых пансионах на парижских окраинах, а то и ютиться в ночлежных домах и грязных притонах, не чувствовали себя отбросами общества. Для них не были закрыты двери ни Славянской библиотеки в Париже, основанной по инициативе князя И.С. Гагарина, ни Русской библиотеки, созданной писателем И.С. Тургеневым как читальня для малоимущих и носящей его имя, ни Русской высшей школы общественных наук – свободного учебного заведения, организованного в начале XX века за счет добровольных пожертвований состоятельных людей.
Низы русской эмиграции, то есть люди без титулов, капиталов и званий, были вхожи на собрания, концерты, диспуты в этих центрах культурной и научной жизни, свободно участвовали в чтениях, которые там часто проводились. Словом, русская эмигрантская среда дореволюционной поры была более дружной, открытой для новых лиц и демократичной, чем та, которая появилась в той же Франции после 1917 года.
Одна из улиц Ниццы носит имя Марии Башкирцевой.
Какое-то время популярность этой русской женщины во Франции была очень велика. Она ярко и жадно прожила свою короткую жизнь и оставила по себе память и след, которые до сих пор привлекают к ней внимание.
Мария Башкирцева родилась в 1858 году на Украине в дворянской семье. Еще в подростковом возрасте она заболела туберкулезом, и мать привезла ее в Ниццу в надежде, что целебный воздух Лазурного Берега плюс курс лечения вернут дочери здоровье.
С детства Мария увлекалась музыкой и рисованием. У нее были отличные вокальные данные. Но из-за болезни к девятнадцати годам она потеряла голос – чудесное, редкое сопрано и больше петь не могла. Зато как художница проявила себя в полной мере. Окончив экстерном (за два года вместо семи положенных) частную Академию живописи Рудольфа Жулиана в Париже, Башкирцева стала регулярно участвовать в выставках. Ее картины были представлены и на очередном Салоне, куда ежегодно отбирались лучшие произведения изобразительного искусства.
Автопортрет с палитрой. М. Башкирцева. 1880 г.
Ее заметили! О ее картинах лестно отозвались Эмиль Золя и Анатоль Франс. Еще более высоким признанием таланта художницы было приобретение некоторых ее работ Лувром.
Она спешила жить, много работала, страдала от несчастной любви и снова влюблялась… Свои мысли, чувства, мечты, надежды, разочарования Мария откровенно и искренне поверяла дневнику, который вела на французском языке с двенадцати лет и до самой смерти. Впоследствии ее записки будут опубликованы и принесут автору не меньшую известность, чем картины.
Башкирцева сожалела, что ее литературный дар никому не ведом. «Однажды, – пишет она в дневнике, – я проснулась, ощущая потребность, чтобы какой-нибудь знаток оценил по достоинству, как красиво я умею писать». Ей хочется, чтобы мир узнал, насколько она умна и разносторонне талантлива. Может быть, именно с целью показать себя во всем литературном блеске Башкирцева сочинила и отправила анонимное письмо Ги де Мопассану. Он ответил ей. Завязалась переписка. Марии удается заинтересовать и заинтриговать своего адресата, на чем она и останавливается, так и не открывшись ему.
Она не была красавицей, но умела нравиться. Ее шарм и обаяние отмечали все, кто с ней общался. У нее были романы, но не было настоящей любви. И всю свою нерастраченную силу чувств Башкирцева обратила в творчество. Лучшие из ее творений – «Молодая женщина с букетом сирени», серия «Три улыбки», «Митинг» (изображена ватага что-то горячо обсуждающих мальчишек), «Весна». Не ограничиваясь живописью, она успешно пробует себя в ваянии. Ее скульптуры так же притягательно таинственны своей недосказанностью, как и картины.
Когда она уставала, когда болезнь одерживала над ней верх, спасительным местом была Ницца. «Я люблю Ниццу; Ницца – моя родина, – признавалась Башкирцева, – в Ницце я выросла, Ницца дала мне здоровье, свежие краски. Там так хорошо!»
Чахотка оборвала ее жизнь, когда ей было только двадцать пять лет. Но и за столь короткий век, который был ей отмерен, Башкирцева многое успела. Она создала более 150 картин, не считая эскизов, рисунков, акварелей. Основная часть ее наследия, возвращенная после смерти художницы (1884) на родину, была безвозвратно утрачена в годы революции и Второй мировой войны. Те работы, что сохранились, находятся сейчас в музеях Франции, России, Украины, а также в частных коллекциях в разных странах мира.
В своем дневнике она грезила о славе. Ее мечта сбылась. Так мало прожив, она достигла не только истинного мастерства, но и бессмертия.
Как бы ни была мила Франция сердцу многих русских эмигрантов, это вовсе не означало, что они безоговорочно стали франкофилами и, впадая в эйфорию, идеализировали страну Вольтера и Марата. При всем своем шарме Франция не только очаровывала, но и разочаровывала. Впервые побывавший в Париже летом 1862 года Федор Достоевский быстро разобрался, что ему не по душе, и в письме литературному критику Н.Н. Страхову так передал свои впечатления: «Француз тих, честен, вежлив, но фальшив, и деньги у него – все. Идеала никакого. Не только убеждений, но даже размышлений не спрашивайте. Уровень общего образования низок до крайности…»
Во второй половине XIX века во Франции сошлись два русских мира: эмигрантский и придворный. Последний обосновался на Лазурном Берегу. Вдова Николая I императрица Александра Федоровна пожелала приобрести в Ницце, в бухте Вильфранш, землю для Российского императорского дома. И обошлось она ей, по преданию, всего лишь в нитку жемчуга. Так было положено начало созданию на юге Франции популярного в среде высшей русской аристократии курорта и всей Французской Ривьеры. Ну а рассказы о том, что русские появились в этом райском уголке Франции чуть раньше французов, но позднее, чем римские легионеры, это, конечно, шутка, веселая байка, которую, однако, охотно подхватили местные гиды.
Русская элита (сливки общества, высшая аристократия) жила в Ницце своей жизнью и будто бы не соприкасалась с эмигрантской диаспорой.
Портрет императрицы Александры Федоровны. Н.К. Бондаревский. 1907 г.
Но на самом деле те 400 близких ко двору русских семей, которые обзавелись землей и жильем в Ницце, были связаны с некоторыми из эмигрантов родственными узами или многолетней дружбой. Теперь вдали от России судьба опять свела их вместе, и кто-то из лиц избранного круга так и не решился, а кто-то отважился и счел возможным возобновить прерванные контакты и прежние взаимоотношения.
Однако к началу XX века состав русской политической эмиграции существенно обновляется и меняется за счет членов экстремистских партий и организаций. По сути, если отбросить ложный пафос и риторику, это были криминальные элементы, которые сбежали за границу, заметая следы совершенных ими на родине преступлений. Именно в это время словосочетание «революционер из России» в глазах западноевропейского обывателя равнозначно понятию «террорист». Действительно, концентрация во Франции боевиков, бомбистов, участников актов насилия от вооруженных ограблений до убийств должностных лиц или покушений на них столь велика, что вызывает серьезное беспокойство и озабоченность французских властей.
Даже сравнительно безобидная партийная школа для рабочих активистов в местечке Лонжюмо под Парижем, созданная В.И. Лениным и его соратниками, пользуется дурной славой как место, где проходят курс обучения террору.
На самом деле слушателям всего лишь читались здесь лекции по политической экономии, истории, теории и практике социализма и т. п. Правда, сама эта школа финансировалась на деньги от называемых эксов (от слова «экспроприация» – принудительное изъятие) – налетов на почтовые поезда, кареты, казначейства, банки, магазины, конторы заводов и фабрик. Похищение денег было с размахом организовано от Кавказа до Урала, сопровождалось кровью и человеческими жертвами, и революционной романтики в этих нападениях было не больше, чем в уголовных преступлениях бандитов и разбойников с большой дороги.
I*усская эмиграция не была локализована и привязана к какой-то одной стране. Такие политические эмигранты, как А.И. Герцен, М.А. Бакунин или П.А. Кропоткин активно перемещались по Западной Европе, и это относится и к другим изгнанникам из России. Сколько-то лет они, допустим, жили во Франции, затем перебирались в Англию, оттуда – в Германию, подолгу оставались в Швейцарии, а позднее снова оказывались во Франции или в Англии. Для Герцена и его друга Огарева это особого труда не составляло. За границей они не бедствовали, ибо оба сумели вовремя продать свою недвижимость в России и перевести капитал во Францию, что обеспечило им вполне безбедное существование.
В Великобритании к концу XIX века сложилась компактная община русских политэмигрантов численностью свыше 9,5 тысячи человек. Они сосредоточились главным образом в трех крупных промышленных городах – Лондоне, Лидсе и Манчестере. Правда, кроме русских, среди них были и поляки, участвовавшие в революционном и национально-освободительном движении, и, преследуемые царизмом, вынужденные покинуть Россию.
Первые русские (если не считать дипломатов и купцов) ступили на английскую землю еще в начале XVII столетия. Это были молодые люди из хороших семей, посланные царем Борисом Годуновым обучаться наукам и набираться на Западе ума-разума.
В стране Туманного Альбиона им настолько понравилось, что они пожелали остаться и стали «невозвращенцами».
В XIX веке столица Великобритании – центр свободной русской печати. Именно оттуда «звонит» «Колокол» – газета, издаваемая для тайного распространения в России друзьями и единомышленниками А.И. Герценом и Н.П. Огаревым. Из Лондона исходят и попадают на родину альманах «Полярная звезда», сборники «Голоса из России», журналы «Накануне», «Народоволец», «Хлеб и воля», доносившие до соотечественников вольное русское слово.
Традиция брать под защиту инакомыслящих существует в Великобритании давно и насчитывает не одно столетие. И помимо русских изгнанников и борцов с самодержавием в Англии жили тогда политэмигранты из самых разных стран.
Впрочем, в Великобритании до поры до времени предпочитают искать убежище не только революционеры и лица, критически настроенные к царскому режиму, но и люди, ни в чем предосудительном не замеченные. Страна Томаса Мора и Шекспира привлекает россиян не только свободой мысли и слова, но и передовыми технологиями, рациональностью и удобством жизни. Император Александр I, побывавший в 1814 году в английской столице, сразу оценил комфорт роскошной гостиницы на Пикадилли, в которой остановился во время своего визита. Больше других новинок отеля ему понравился нигде еще не виданный ватерклозет. Во дворце английских королей это усовершенствование канализационной системы еще отсутствовало, и потому любивший удобства русский монарх наотрез отказался туда переселяться.
Англомания с начала XIX века – распространенное явление в России. Не случайно А.С. Пушкин, никогда не бывавший ни в Англии, ни вообще за границей, мечтает увидеть «Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы…», в чем и признается своему другу П.А. Вяземскому.
Владимир Печерин был из тех людей, которых иностранцы приводят в пример, говоря о загадочной русской душе. Фигура яркая, таинственная, противоречивая, он притягивал внимание как современников, так и потомков.
Родился он в Киевской губернии в семье офицера-дворянина. По окончании филологического факультета Санкт-Петербургского университета два года стажировался в Берлинском. Еще в студенческие годы проявил блистательные способности к языкам и литературному переводу. Возвратившись из-за границы, Печерин занял предложенное ему место профессора Московского университета, преподавал философию и греческую филологию. При таком хорошем старте у него были великолепные перспективы, но он пренебрег открывавшейся перед ним карьерой и предпочел навсегда покинуть Россию. Это произошло в 1836 году – как раз тогда, когда было опубликовано первое «Философическое письмо» Петра Чаадаева, взорвавшее общественное мнение в стране.
Дуэль Печорина с Грушницким.
Михаил Врубель. 1890–1891 гг.
Владимир Печерин был прообразом лермонтовского Печорина из повести «Герой нашего времени»
Между Печериным и Чаадаевым много общего. Оба разделяли утопические взгляды одного из родоначальников христианского социализма аббата Ф.Р. Ламенне, оба страдали от реалий российской жизни и выступали с резкой критикой существующих порядков и духовного застоя.
Эмиграция B.C. Печерина не была ни внезапной, ни спонтанной. Это продуманный и осознанный шаг. Как он сам признавался, его вытолкнуло из России «зрелище неправосудия и ужасной бессовестности русского быта». Он был эмигрантом по убеждению. Тоска по загранице охватила его душу с самого детства. «На запад! На Запад!» – кричал во мне таинственный голос…» – напишет позднее Печерин в своих воспоминаниях под мрачным названием «Замогильные записки». И, с блеском читая лекции в Московском университете, он продолжал думать и мечтать лишь об одном: как бы побыстрее и во что бы то ни стало бежать из России.
Его нередко причисляют к антипатриотам. В обширном творческом наследии этого оригинального литератора и религиозного философа с трудом можно найти доброе слово о покинутой родине. Да и поведение и поступки Печерина говорят сами за себя.
Им написаны строки:
Он испытывал настоящий «страх России» и называл оставленное отечество Некрополисом – городом мертвых, который не имеет никаких перспектив для своего развития.
Декларируя нелюбовь к родине, Печерин на самом деле продолжает любить ее, но той «странною любовью», которая характерна для его великого современника поэта Михаила Лермонтова и для многих других мыслящих россиян. Печерин испытывает острую нравственную боль от своего бессилия что-либо изменить, исправить, улучшить в родном отечестве, но пройдут годы, и он будет не менее жестоко страдать из-за несбывшегося ожидания найти идеальную жизнь на Западе.
Возврата на родину больше нет. Он принимает католичество. Его лишают российского гражданства. Четыре года экс-профессор скитается по Европе. Из Франции его высылают как подозрительного человека, от которого можно ждать чего угодно. Он нищенствует, ведет жизнь бродяги, берется за любую черную работу, не отказываясь быть разносчиком или продавать ваксу. А уж грошовые уроки или службу камердинером у капитана английского флота считает просто полосой везения.
Его жизнь складывается не так, как он хотел. В юности Печерин под впечатлением идей Ж.-Ж. Руссо и романтических образов Ф. Шиллера мечтал умереть за благо народа. Стремясь к духовной независимости, он, по его собственным словам, «вечно воевал за идеи».
К своему глубокому разочарованию, за рубежом Печерин столкнулся с не меньшим, чем в России, засильем зла и беззаконием. Именно это приводит его от прежнего вольнодумства и утопического социализма к религии. Он как бы платит за запоздалое прозрение. Казалось бы, его решение стать монахом парадоксально и даже абсурдно. Этого ли он желал? Этого ли добивался? К этому ли стремился?
Однако таким образом бывший вольнодумец, борец с деспотизмом, тиранией, несправедливостью, не терпящий над собой никакой власти, сурово наказывал сам себя, налагал на себя пожизненную епитимью из смирения аскезы, терпения, кротости, усердия в исполнении своих обязанностей и точном соблюдении раз и навсегда установленного жесткого распорядка дня. Он отрекся от физической любви, собственности, свободы выбора, от ненависти, зависти, всевозможно гнета и искушений – всего, присущего мирской жизни. Его прежний темперамент проявляется в активной миссионерской деятельности, в просветительстве, энергичном отстаивании прав ирландских католиков да еще, пожалуй, в упорном изучении восточных языков – санскрита, персидского, арабского.
Монах – человек подневольный. Вряд ли в молодости Печерин представлял, что кончит свои дни в далекой Ирландии. Тем не менее именно туда его направили, и он принял это как должное. Монастырский устав предусматривал безропотное послушание, и Печерин добровольно согласился стать членом одного из монашеских орденов, где царила даже боле строгая дисциплина, чем в армии.
Собор Святого Патрика в г. Дублине
Два десятилетия его жизни прошли в Ирландии, где он служил капелланом при большой больнице в Дублине. Ему было дано зажечь огнем веры внутренний мир человека, отворить духовную дверь для общения с другими людьми, вызвать их доверие, заставить себя слушать. Он слывет искусным проповедником, умеющим найти доступ к сердцам самых заблудших и грешных. Его последний адрес: Доминик-стрит, 47. В маленьком домике на этой улице ирландской столицы Печерин вместе с любимым псом доживал свой век и умер в возрасте 78 лет.
Когда император Александр I был в зените славы, он настолько устал от власти, что хотел отречься от престола и поселиться как частное лицо где-нибудь в Германии. Он не решился так поступить, но не свидетельствует ли само намерение, которое государь не скрывал, что в первой половине XIX века идея уехать из России столь обычна, если о чем-то вроде эмиграции подумывает даже сам царь?
Германия тогда не была единой, состояла из множества государств, и карта страны напоминала лоскутное одеяло. Однако этот фактор не оказывал большого влияния на русское присутствие. Любая немецкая земля, каждый город были хороши по-своему, и гостей из России можно было встретить в Пруссии и в Ганновере, в Мекленбурге и Саксонии, Баварии и Вюртемберге.
Русские ехали в Германию учиться и работать, лечиться и отдыхать. Кто-то совершенствовался в профессии, кто-то углублял знания и расширял кругозор, кто-то скрывался от политического преследования. Многих молодых людей, стремившихся получить современное европейское образование, привлекали немецкие университеты. Вот характерный отзыв публициста-славянофила А.И. Кошелева, проводившего в 1831 году свой отпуск в Германии: «Мысль, что я нахожусь в стране Канта, Шеллинга, Шиллера и Гете, меня приводила в восторг. Мне все казалось замечательным, разумным, прекрасным… Немецкий обед в Травемюнде найден мною отменно вкусным, а гостиницы по своим удобствам и чистоте – чуть-чуть не баснословными». На другого мыслителя и публициста – Петра Чаадаева Германия произвела сильное впечатление философским свободомыслием, которого ему так не хватало в России.
Наиболее посещаемые русскими немецкие города – Берлин и Потсдам. Еще в начале XVIII столетия в них формируется православная община, основное ядро которой составляют отборные, богатырского телосложения и двухметрового роста солдаты, посланные Петром I в дар прусскому королю Фридриху Вильгельму I. Так было положено начало русскому поселению со своими церковным приходом и священником (батюшкой).
Король со своей стороны (любезность на любезность) одарил российского царя ценными панелями из янтаря, которые уже позднее (середина 1750-х годов) были использованы при устройстве уникального интерьера знаменитой Янтарной комнаты Екатерининского дворца в Царском Селе. Такой вот получился между двумя монархами своеобразный бартер.
Подобная диаспора благополучно существовала и в начале XIX века. Известно, что в 1812 году император Александр I направил в Потсдам в знак неизменной дружбы с Пруссией целый военный хор, причем не временно, а на постоянное проживание, усилив тем самым русскую общину.
Еще одна линия русского присутствия в Германии прослеживается в традиции устройства православных приходов для русских великих княгинь, выходивших замуж за немецких монархов. Достаточно себе представить, что каждое из 38 немецких государств того времени имело свою столицу, свой двор, издавало свои законы, содержало свою армию. И женитьба кого-то из местных королей, герцогов и курфюрстов на русской аристократке вела к тому, что весь многочисленный штат ее приближенных и слуг переселялся вместе с ней на новую родину.
Русская колония Александровка в г. Потсдаме
Заботясь о престиже, каждый сюзерен считал своим долгом обеспечить культовые нужды своей супруги (если она не меняла веру) и ее православного окружения. Обычно с этой целью уже вскоре после акта бракосочетания строились временные часовни, а потом домовые церкви, становившиеся центрами притяжения для русских. В Потсдаме, например, храм Александра Невского (заложен в 1826 году) превратился со временем в средоточие всей духовной жизни русского прихода. Поблизости от церкви выросла настоящая русская деревня с колоритными деревянными избами, украшенными резными ставнями, наличниками, подзорами.
Немалое количество русских собиралось на немецких термальных курортах. В Бад-Эмс, Баден-Баден, Наухайм, Висбаден постоянно приезжали на лечение старые и новые пациенты. Одни проводили на этих курортах сезон, другие – целый год, а были и такие, что задерживались на несколько лет или на еще более долгий срок. Конечно, то была состоятельная публика, но люди с деньгами были в России не только среди законопослушных сиятельных графов, а и среди политэмигрантов, многие из которых принадлежали к классу помещиков.
Раздробленность страны предполагала в каждом из германских государств русский дипломатический корпус, а это представительство в свою очередь предусматривало содержание посольско-консульского аппарата с секретарями, референтами, переводчиками и также пребывание членов семей. Естественно, что за счет всех них русская колония в Германии заметно разрослась. Одним из тех, кто находился здесь на длительной (22 года) дипломатической службе, был знаменитый поэт Федор Тютчев. И такие классические стихи, как «Люблю грозу в начале мая…» или «Зима недаром злится, прошла ее пора…», написаны им в Баварии.
В Берлине образовалось устойчивое русское землячество из студентов-вольнодумцев и либерально настроенной молодежи. В берлинском литературно-философском салоне известной дамы света Е.П. Фроловой бывали писатель Иван Тургенев, публицист, издатель, переводчик Михаил Катков, идеолог анархизма Михаил Бакунин, историк, лингвист, литературный критик Константин Аксаков…
В немецкой столице в общей сложности почти год и четыре месяца провел классик русской музыки Михаил Глинка. Он любил этот город, говорил, что ему там хорошо. Именно здесь прошли последние дни его жизни. Дом, где скончался композитор, не сохранился, но мемориальная доска на стоящем здесь здании отдает дань памяти русскому гению.
Поскольку в наиболее популярных курортных местах циркуляция русской публики наблюдалась круглый год, там тоже появились православные храмы и образовались церковные приходы соотечественников-единоверцев.
Если где-нибудь в Германии строилась православная церковь, это указывало на наличие здесь русской колонии. Так было в Людсвигслюсте, Веймаре, Ремплине, Карлсруэ, Штутгарте, Дармштадте, Мюнхене, Дрездене. Численность постоянных прихожан в русских храмах на немецкой земле сохранялась стабильной, а после объединения страны и провозглашения Германской империи (1871) даже увеличилась и в начале XX века достигла около 10 тысяч человек.
В Швейцарии отчетливый русский след проступает с XVIII века. Двенадцатиметровый крест в углублении скалы близ города Андерматта с надписью на русском языке напоминает о легендарном переходе через Альпы войск А.В. Суворова в 1799 году. Есть неподалеку и маленький, устроенный энтузиастами прямо в кафе музей великого полководца. Оригинальный памятник фельдмаршалу установлен на перевале Сен-Готард. Суворов и его проводник-швейцарец Антонио Гамма похожи на этой скульптурной композиции на Дон Кихота с Санчо Пансой.
В Лозанне гид обязательно покажет группе туристов из России роскошный современный отель, на месте которого когда-то была старинная гостиница, связанная с именем фаворита Екатерины II графа Григория Орлова. Здесь, в Лозанне, в 1782 году умерла от чахотки его любимая жена. Ее последние годы прошли удивительно спокойно, и в благодарность графиня завещала городу, где она, несмотря на смертельную болезнь, знала немало счастливых дней, все свое имущество.
Мемориал в виде креста на месте перехода армии А. В. Суворова через Альпы
Красотам Швейцарии отдали должное многие русские литераторы от Н.М. Карамзина до
В.В. Набокова. Но вот Н.В. Гоголь отозвался о пейзажах этой альпийской страны без всякого восторга, о чем свидетельствует одно из его писем: «Что… сказать о Швейцарии? Все виды да виды, так что мне уже от них становится тошно, и если бы мне попалось теперь наше подлое и плоское русское местоположение с бревенчатою избою и сереньким небом, то я бы в состоянии им восхищаться как новым видом».
Но большинство русских такого сдержанного отношения не разделяли и чувствовали себя в Швейцарии очень даже неплохо. И дело не столько в живописности местной природы и целебном климате, сколько в легкости, с какой выходцам из России выдавали вид на жительство.
В 1860-х – 1870-х годах в университетах Цюриха, Берна, Женевы и Лозанны было несколько десятков студенток из России. Если на родине женское образование только делало первые шаги, и желающие учиться по специальностям медицина, философия, право, теология обычно получали отказ, то здесь никакого сексизма (ограничений и дискриминации по половому признаку) не существовало, и все факультеты были одинаково доступны и девушкам, и юношам. Именно в Швейцарии (в Цюрихском университете) успешно сдала экзамен на степень доктора первая русская женщина-врач Надежда Суслова.
Процент русских среди иностранных студентов был преобладающим и составлял с 1880-х по 1913 год от 30 до 40 процентов, причем примерно треть выпускников предпочла не возвращаться в Россию и без проблем трудоустроилась в Швейцарии.
Правда, русские студенческие колонии не вписывались в тихий, размеренный и упорядоченный уклад жизни местного населения. Если поначалу швейцарцы симпатизировали живой, активной молодежи из России, то затем не скрывали своего неудовольствия и раздражения и выражали протест, поскольку от веселых разбитных компаний было слишком много беспокойства и шума, особенно в ночное время. Жалобы обывателей на бесконечные гулянки и пирушки стали главной причиной увеличения вдвое против прежнего университетских взносов. Для некоторых русских студентов, стесненных в средствах, новая плата оказывалась непосильной. Они и без того экономили на всем, чем можно, и прежде всего на питании, что в результате приводило к серьезным заболеваниям, ослаблению здоровья на почве постоянного недоедания и даже к ряду смертных случаев от истощения. Тем не менее покидать Швейцарию, как бы туго им ни приходилось, соглашались немногие.
В Швейцарии, по выражению современного писателя Михаила Шишкина, автора литературно-исторического путеводителя по этой стране, транзитом или навсегда побывала вся русская культура. И это действительно так.
Туризм, лечение, отдых, учеба, бизнес, гастроли, творческий (в поисках вдохновения) вояж, эмиграция – вот типичный набор целей и причин, приводивших русских в Швейцарию. Трудно сказать, что преобладало и кого было больше, но приток русских денег, размещение капитала в старинных банках стимулировали швейцарскую экономику и способствовали процветанию курортов, университетов, лечебниц, всей инфраструктуры.
Редкий путешественник из России, собираясь в Западную Европу, не включал альпийскую республику в свою маршрутную карту.
В глазах эмигрантов главным фактором, который выдвигал Швейцарию на ведущее место среди прочих стран, был режим наибольшего благоприятствования для лиц, которые у себя на родине преследовались из-за политических взглядов и убеждений. Демократическое устройство союза кантонов импонировало эмигрантам, включая российских, и они после скитаний по Европе охотно оседали в Базеле, Берне, Женеве, Цюрихе или в их окрестностях и жили там отнюдь не на птичьих правах.
Основным центром русской Швейцарии стала Женева. Именно здесь в середине XIX века появилась первая православная община, а вскоре городские власти безвозмездно выделили в вечное владение этой общине участок земли для строительства церкви. В 1863–1869 годах здесь был построен Крестовоздвиженский храм. Другой (сооружен в 1878 году) находится в городе Веве.
Доброжелательность и расположение со стороны местной администрации к русским объясняется широкой благотворительностью последних. Их вклады, пожертвования на содержание клиник, музеев, библиотек, школ были столь существенны, что порой превосходили скромные возможности городской казны. Так было, например, с музеем промышленности, основанным в середине XIX века в Лозанне на средства богатой русской женщины Екатерины Рюминой. Она была неизлечимо больна, и целительный альпийский климат не спас ее. Однако это не помешало Рюминой передать в дар полюбившемуся ей городу на берегу Женевского озера созданный на ее средства музей.
Каждый кантон уже тогда имел права суверенного государства и соответственно – свои законы, правительство, суд. Но при этом порядок получения гражданства везде был примерно одинаковый. Русских эмигрантов Швейцария привлекала тем, что давала не только политическое убежище, как Англия или Франция, но и предоставляла полноценное правовое положение. Статус гражданина альпийской республики и швейцарский паспорт одним из первых получил А.И. Герцен. М.А. Бакунин гражданства не дождался, но свое пребывание в Швейцарии легализовал и, когда умер, был вполне официально и на законном основании похоронен в Берне.
П.И. Чайковский провел почти два года (1877–1879) на берегу Женевского озера, в Кларансе
В качестве политического эмигранта в городке часовщиков Ла-Шо-де-Фон нашел приют теоретик анархизма князь П.А. Кропоткин. Однако после убийства террористами императора Александра II он летом 1881 года по требованию российских властей и решением Федерального совета Швейцарии был выдворен из страны. В отличие от него годы жизни в Женеве и Цюрихе революционеров из России Г.В. Плеханова и В.И. Ульянова (Ленина) протекали сравнительно ровно и беспроблемно.
В истории русской культуры со Швейцарией связано немало примечательных страниц. П.И. Чайковский, проведший почти два года (1877–1879) на берегу Женевского озера, в Кларансе, создает здесь оперы «Евгений Онегин», «Жанна д’Арк» и концерт для скрипки ре мажор.
Другой музыкальный гений России – И.Ф. Стравинский в том же Кларансе, но спустя четверть века пишет балет «Весна священная».
В Кларансе же в 1977 году похоронен писатель Владимир Набоков. Он жил неподалеку, в городе Монтрё, и последним пристанищем ему в течение 15 лет служили роскошные апартаменты в Palace Hotel. Как он шутил, русскому писателю такое место подходит.
Судьба вполне могла свести на альпийской земле В.В. Набокова с высланным летом 1974 года из СССР и вскоре получившим швейцарский паспорт А.И. Солженицыным. Но встретиться этим двум крупнейшим русским писателям XX века так и не довелось.
В истории русских в Австрии тесно переплелись светское и церковное, земное и небесное.
В этой горной стране в центре Европы издавна проживали народы так называемой греческой веры. Довольно рано сложилась здесь и русская православная община. Эдикт императора Йозефа II 1782 года о веротерпимости укреплял ее позиции, хотя собственно русская церковь (Никольская) была возведена в Вене лишь в 1809 году, а величественный собор во имя святителя Николая построен уже на исходе XIX века.
Российско-австрийские торговые связи отвечали коммерческим интересам обеих стран. Товаром повышенного спроса в России были косы – сельскохозяйственные орудия в виде длинного изогнутого ножа на длинной рукоятке для срезывания (покоса) травы, злаков и прочих растений. Ежегодно их продавалось свыше двух миллионов. Это была устойчивая статья дохода, и русское купечество развернуло торговлю косами с размахом. В Вене были открыты специальные конторы, ведавшие оптовым приобретением ходового инвентаря. Наиболее преуспевший в этом бизнесе купец из города Рыльска И.Ф. Филимонов нажил миллионный капитал, был награжден правительством Австрии орденом да еще и стал австрийским дворянином фон Филимоновым.
Никольский собор в г. Вене
Бойко шла в России и торговля вывозимым из Австрии вином, чем целенаправленно занималась живущая непосредственно в районах его производства («Токай» и др.) русская купеческая колония.
Отношения между Россией и Австрией не всегда складывались гладко, что, конечно, сказывалось на положении русской диаспоры в империи Габсбургов. Имели место различные проявления дискриминации, попытки насильно склонить православных верующих принять католичество. Однако со временем ситуация выравнивалась, и жизнь русских общин нормализовалась.
В 1840-х годах Австрия дала приют гонимым русским старообрядцам. Когда-то их предки бежали в Речь Посполитую, но с включением северо-восточных польских земель в Российскую империю раскольники вынуждены были искать новое убежище и нашли его в Австрийской Галиции, в селе Белая Криница. Это место становится крупным духовным центром старообрядчества. В Белокриницком монастыре была создана архиерейская кафедра, которая позднее трансформировалась в митрополичью. В ее составе возник ряд зарубежных старообрядческих епархий, причем каждая из этих церковно-административных единиц располагала серьезной материальной базой, была оснащена собственной типографией, где печаталась староверческая литература. В 1846 году Белокриницкую иерархию возглавил авторитетный митрополит Амвросий, пользовавшийся уважением и популярностью не только у русских, но и среди всей славянской паствы.
В географически и культурно близких Голландии и Бельгии русское присутствие прослеживается неравномерно.
Нидерланды относятся к числу тех стран, куда Петр I целыми группами отправляет молодых россиян овладевать знаниями и полезными профессиями. Царь-реформатор отказался от прежней практики приглашать из-за границы не только инженеров, архитекторов, художников, но и ремесленников: плотников, слесарей, механиков, часовщиков, штукатуров, портных, переплетчиков. Он посчитал, что гораздо правильнее, эффективнее, а главное дешевле и выгоднее посылать на обучение и стажировку за рубеж побольше русских. И вот в западноевропейские страны выезжают несколько десятков юношей, которым предстоит постигать там разные премудрости, приобщаться к современной науке и технике. Особой заботой Петра была подготовка кадров для армии и флота. Поэтому среди отобранной молодежи преобладали те, кто должен был учиться артиллерийскому и морскому делу. И один из основных маршрутов лежал в Голландию.
Сам Петр неплохо знал эту страну, хорошо владел голландским языком, прошел школу корабельного мастерства на верфи в деревне Заандаме (старинное название Саардам). Теперь Заандам город, но домик на улице Крисп, где жил русский царь летом 1697 года, до сих пор цел и стал частью местного музея.
58-пушечный корабль «Гото Предестинация» («Божье Предвидение»). 1700 г.
Именно с петровских времен общение с иностранцами и выезд за границу не только перестают быть под запретом, но даже поощряются. Мало того, известны случаи, когда иных приходилось буквально силком принуждать отправляться в чужие края, так как они не хотели оставлять дом и семью, покидать родину.
Российско-голландские отношения исторически складывались как на официальном уровне, так и благодаря так называемой народной дипломатии. Монаршие связи между Домом Романовых и нидерландским королевским двором тоже сыграли не последнюю роль в межгосударственном диалоге. Дочь императора Павла I Анна в 1816 году вышла замуж за принца Вильгельма Оранского, который четверть века спустя стал королем Нидерландов Вильгельмом II. Разумеется, это стимулировало взаимный интерес обеих стран и их народов друг к другу.
Королева Анна пользовалась уважением на новой родине. Она на собственные средства основала госпиталь, дом для инвалидов, а из казны по ее настоянию были выделены деньги для открытия пятидесяти сиротских приютов и воспитательных домов. Отчасти это благодаря ей после Петра I в Нидерландах устойчиво сохранялся положительный образ России, а к русским людям голландцы неизменно выказывали симпатию.
Однако русская колония в Нидерландах в XIX веке отличалась по своему составу от соседних стран. Здесь практически не было политических эмигрантов и, кроме дипломатов и деловых людей, подолгу жили в основном представители творческой интеллигенции, главным образом художники, которых привлекали живописные шедевры великих голландских мастеров.
«Если бы мне надлежало избрать жилище вне своей отчизны, я предпочел бы Брюссель», – написал в 1820 году в своем сочинении «Прогулка за границу» историк и публицист Павел Сумароков.
В 1717 году в Бельгию с официальным визитом прибыл Петр I. Тогда страна входила в Австрийскую империю Габсбургов, с которой у России были дружественные отношения, и русского царя в Брюсселе принимали со всеми подобающими почестями и подчеркнуто гостеприимно. Сразу два памятника Петру I в бельгийской столице напоминают об этом посещении. Заехал великий государь и в Антверпен. Правда, долго там не задержался – провел не больше двух дней. Вроде бы мало, но местные жители сочли, что вполне достаточно, и уже на исходе XX века выступили с инициативой увековечить столь лестный исторический визит. И вот через триста лет в городском сквере появилась отлитая из меди энергичная фигура монарха-реформатора. Вообще-то ставить монументы в честь государственных и политических деятелей антверпенцам запрещает давний обычай, оформленный как муниципальный закон, и они его строго придерживаются. Но для Петра, как и для двух основателей города Дрюена Антигона (Ланге Вапер) и Сильвиуса Брабо, было сделано исключение.
Вид Брюсселя. Геркулес Сегерс. 1625 г.
С 1830 года Бельгия – независимое государство. И с того времени она стабильно входит в число западноевропейских стран со сравнительно большой русской диаспорой. Кроме того, бельгийское королевство в течение всего XIX и в начале XX столетия постоянно посещает много русских.
В бельгийских городах и прежде всего в одном из крупнейших в Европе портов Антверпене были торговые представительства и конторы российских компаний, поставлявших хлеб, лес, лен, пушнину, сельскохозяйственное сырье, нефть. Коммерсант из России – не менее типичная фигура для портовых городов Бельгии, чем русский моряк.
О динамике роста здешней русской диаспоры можно судить по таким цифрам: в 1890 году она насчитывала 931, в 1900–2351, а в 1910–7491 человек.
Бельгия еще во второй четверти XIX века ступила на путь индустриального развития, и командированным туда русским инженерам было что перенять: и в черной металлургии, и в машиностроении, и в производстве оборудования, а также в текстильной, пищевой и химической промышленности, на предприятиях которой применялись передовые технологии и использовались новейшие достижения научно-технического прогресса.
Весьма комфортно чувствовала себя в Брюсселе русская политическая эмиграция. Монархия в этой стране давно и мирно уживается с парламентаризмом, а крепкие либеральные традиции заслуженно создали ей репутацию государства, где максимально реализованы права и свободы человека. Этим и воспользовались теоретики и практики радикальных революционных идей из России. Одни из них жили в Бельгии вполне легально, на пребывание других власти как бы закрывали глаза.
Русская политэмиграция сосредоточилась главным образом в Льеже, Брюсселе, Антверпене, Вервье, Генте и Монсе – городах, где были сильные организации бельгийского пролетариата (союзы, кооперативы) и где русские последователи Карла Маркса имели возможность приобрести опыт организации рабочего движения.
Научно-практические интересы привлекали в университетские города Бельгии (Брюссель, Гент и др.) ученых из России. Среди них преобладали аграрники, изучавшие сельское хозяйство страны, и представители технических специальностей.
Неизменно высок был процент русских студентов в бельгийских вузах. Обучение здесь обходилось значительно дешевле, чем во Франции или Швейцарии, а по качеству им не уступало.
И конечно, Бельгия ежегодно принимала тысячи гостей из России. Это путешественники, отдыхающие, а также приехавшие на лечение. Первое место среди курортов страны занимал рыбацкий поселок (теперь город) Остенде.
Помимо праздных туристов, любителей побродить по антикварным рынкам и лавочкам, прожигателей жизни, охотников за острыми ощущениями, искателей злачных мест, Бельгия притягивала писателей, художников, музыкантов и всю ту артистическую публику, которая в музеях Льежа, Гента, Ипра, Брюсселя хотела воочию (своими глазами) увидеть полотна Брейгеля, Рубенса, Ван Дейка, Снейдерса и других величайших художников фламандской школы.
Среди тех, кто предпринял культурное паломничество в Бельгию, были литературный критик
В.Г. Белинский, композиторы А.П. Бородин и Н.А. Римский-Корсаков, живописцы И.Е. Репин и В.А. Серов, а поэт Александр Блок, побывавший в этой части Европы незадолго перед Первой мировой войной, позднее, осенью 1914 года, написал стихотворение, посвященное Антверпену, – морскому городу, навсегда оставшегося в его памяти:
В Испании позапрошлого века основной контингент русских – путешественники. Они приносили ощутимый доход, и потому к их вкусам, запросам, интересам относились особо внимательно и с поистине национальной учтивостью.
Испанцам льстило, что русские приезжают к ним не с какой-то прагматической целью, а движимые желанием увидеть эту удивительную и прекрасную страну. Если в Баден-Бадене лечились и играли в рулетку, в Париже развлекались и весело проводили время, в германских университетах получали и совершенствовали образование, в Женеве спасались от политических преследований, то в Испанию ехали ради самой Испании. И это отметил наблюдательный автор справочника «Русские путешественники в Испании в XIX веке» Х.Ф. Санчес. По его словам, у путешествий русских в Испанию не было никаких посторонних побудительных мотивов, и ничем иным, кроме как желанием узнать страну, они не объяснялись.
Впрочем, тяга к Испании имела под собой некую романтическую подоплеку (скрытую причину): родина Сервантеса и Мурильо из России виделась чем-то вроде рая Средиземноморья, а образ Испании сливался с утопической мечтой о чудесной стране, которая, однако, существует на самом деле.
Далеко не у всех была возможность увидеть Испанию своими глазами. Удовольствие это было не из дешевых. И оттого большинство россиян открывали для себя привлекавшую их страну по книгам и запискам тех, кто там побывал.
В середине XIX века чуть ли не вся Россия зачитывалась «Письмами об Испании» В.П. Боткина. Известный публицист, литературный критик и переводчик, он самостоятельно выучил испанский язык и летом – осенью 1845 года совершил путешествие по стране, посетив Мадрид, Севилью, Кадис, Гибралтар, Гренаду и даже Танжер (Марокко). Свои впечатления Боткин отразил в цикле очерков, которые публиковались с 1847 по 1851 год в журнале «Современник», а позднее вышли отдельной книгой.
В середине XIX в. чуть ли не вся Россия зачитывалась «Письмами об Испании» В.П. Боткина
Приводимые ниже выдержки из сочинения Боткина говорят сами за себя, и при знакомстве с ними становится ясно, чем и как его «Письма…» послужили хорошей рекламой в пользу поездки в Испанию.
«Нет народа более воздержанного, уживчивого и терпеливого. У себя дома испанец исполнен неутомимой добродушной приветливости к человеку, с ним сближенному, к иностранцу, ему рекомендованному. Раз рекомендованные испанцу, вы можете располагать его домом, его временем, его связями. При обычном спокойствии своем он не расточителен на любезности, но, будьте уверены, вы никогда не будете ему в тягость, никогда не обойдется он с вами холодно. В Испании никогда не употребляют слова ты, даже между близкими друзьями. Если генерал обращается к солдату, он говорит ему usted, ваша милость. То же самое с слугами; дети, играя на улице, говорят друг другу: mira usted – посмотрите, ваша милость».
«Вот подробности поважнее и еще более говорящие в пользу народа, так дорогого туристам. Тот, кто не видал испанцев в их частном быту, в их домашних отношениях, не имеет понятия о чистоте их нравов, весьма часто идущих рядом даже с возмутительными пороками в жизни общественной… Наперекор… страшной бедности, которая гложет испанские провинции, в… народе нет разрушительных семян, которые находятся в изобилии по многим более благоустроенным государствам Европы. Внутри края (за исключением разве очень больших центров населения) между сословиями царствует простота отношений, совершенное равенство тона и деликатная короткость в обращении. В Испании дворянин не горд и не спесив, простолюдин к нему независтлив. Не только горожанин, но мужик, водонос, чернорабочий обращаются с дворянином совершенно на равной ноге…»
Пушкин А.С. никогда не бывал в Испании, как и вообще за границей, но у него есть так называемые испанские стихи, создающие полное впечатление эффекта присутствия. Поэтический гений позволил ему представить, вообразить то, что он сам не видел, но увидеть хотел, ибо испанская культура волнующе близка русскому человеку. Подтверждением тому испанская тема в произведениях писателей, художников, композиторов России, которые, в отличие от Пушкина, в Испании были. Все они так или иначе откликнулись в своем творчестве на картины и образы этой страны.
М.И. Глинка признавался, что нигде за границей не чувствовал себя так привольно, как в Испании. Его покорили общительные и приветливые люди. Он наслаждался видами и достопримечательностями, мелодичным языком, который он быстро освоил и вскоре уже свободно понимал разговорный испанский.
Больше всего русского композитора, разумеется, привлекли музыка, песни под гитару, пляски, причем все это он слышал и видел не в театрах и концертных залах, а прямо на улице в народном исполнении или в хорошей компании дома у кого-нибудь из добрых знакомых. Он и сам азартно отплясывал хоту и фанданго с кастаньетами в руках.
В симфонических «Испанских увертюрах» Глинки «Арагонская охота» (1845) и «Ночь в Мадриде» (1851) отчетливо звучат полюбившиеся ему внешне сдержанные и пламенные внутри испанские фольклорные мелодии.
«Испанское каприччио» (1887) Н.А. Римского-Корсакова – это как бы продолжение увертюр Глинки. И здесь в виде темпераментных музыкальных зарисовок проступает народная жизнь с ее яркой звуковой красочностью, песнями пастухов, мелодиями фанданго и фламенко.
Разноликий и разноголосый музыкальный образ страны замечательно передан в «Испанской серенаде» (1888) А.К. Глазунова. Это сочинение навеяно и хабанерой, и народными напевами, услышанными им в самой Испании и в Марокко.
Испания. Михаил Врубель. 1894 г.
Испания оставила неизгладимый след в творческой биографии маститых русских художников. Василий Суриков создает здесь (1910) акварели и этюды, для которых характерны особый живописный язык и цветовая экспрессия. Илья Репин именно в Испании почувствовал, каким бесконечным источником вдохновения всегда останется для него малая родина. Для художника это был южнорусский город Чугуев, где он родился и вырос. Однако издалека, в Испании, Репин понял, как много для него значит родной город, как он колоритен и оригинален. «Одно слово – Испания!» – восторженно воскликнул прославленный метр живописи, желая передать, как он влюблен в родной край.
Михаил Врубель в Испании ни разу не был, но его картина «Испания» (1894) абсолютно живописно полнокровна и словно бы передает живые впечатления, игру и кипение страстей, истинный национальный характер. И работы К. А. Коровина «У балкона. Испанки Леонора и Ампара», «Испанский кабачок», написанные непосредственно в стране, эффектом присутствия не превосходят полотно Врубеля.
Испания нашла яркое воплощение в жизни и творчестве (стихах, очерках, воспоминаниях, письмах, рисунках) поэта и художника Максимилиана Волошина, который находил в кастильском плоскогорье милое сердцу сходство с крымским Коктебелем.
Прощальным аккордом уходящей культуры России Серебряного века стали в Испании в 1915–1916 и 1921 годах «Русские сезоны» Сергея Дягилева. В этих гастролях привлекли внимание танцевальная сюита «Квадро фламенко» с декорациями П. Пикассо и симфоническая картина «Фейерверк» И.Ф. Стравинского, тема которой позднее получила развитие в оркестровой пьесе композитора «Мадрид».
Первые кругосветные плавания русских, по существу, были географической разведкой, поиском морских путей к дальневосточным окраинам империи и к Русской Америке. Ведь доставка грузов по суше была сопряжена с большими трудностями и обходилась очень дорого.
Кругосветная экспедиция под командованием капитан-лейтенанта Ивана Крузенштерна отправилась в 1803 году из военного порта Кронштадт под Петербургом на кораблях «Надежда» и «Нева» и после захода в Данию и Англию вышла в Атлантику и взяла курс на Южное полушарие.
Экспедиция дважды пересекла экватор. После мыса Горн ее путь лежал через воды Тихого океана.
Бразилия, остров Пасхи, Маркизские и Гавайские острова, берега Камчатки и Аляски – таков был маршрут русских кораблей. Далее «Надежда» направилась в Японию, а «Нева», где капитаном был старый друг Крузенштерна Юрий Лисянский, – в Китай. В феврале 1806 года корабли встретились на рейде Макао (Аомынь) – колонии Португалии на побережье Южно-Китайского моря. Уже вместе оба судна достигли берегов Южной Африки, но у мыса Доброй Надежды ввиду густого тумана потеряли друг друга и завершили кругосветное плавание, длившееся три года, по отдельности, прибыв в исходную точку – Кронштадт.
Итогом экспедиции было составление карт, атласа южных морей, описание посещенных земель, исследование их природы, а главным практическим результатом стала прокладка морского пути из Балтики к берегам Русской Америки.
Две экспедиции вокруг света ученого-мореплавателя Василия Головнина (1807–1809 и 1817–1819) отчасти повторили маршрут Крузенштерна и Лисянского, более обстоятельно исследовав северную часть Тихого океана и северо-западное побережье Америки, то есть ту акваторию и территорию, которые входили в зону геополитических интересов России.
Кругосветные путешествия, помимо научного значения, имели следствием то, что раздвинули географические горизонты среднего россиянина. Из публикаций и отчетов об этих плаваниях он получил более предметное представление о том, как велика Россия и где какая земля лежит в сравнительной близости от рубежей огромной империи. Даже чисто психологически отважиться пуститься в дальний путь после открытий Крузенштерна, Лисянского, Головнина и других мореплавателей стало легче и проще.
Русский человек всегда интересовался, что собой представляют те или иные страны, как живется там народу, и потому панорамная информация участников кругосветных плаваний о разных частях света, чудесах и достопримечательностях мира, обычаях и нравах населения находила самый живой отклик.
Большой популярностью у читателей пользовались путевые очерки «Фрегат «Паллада», принадлежавшие перу знаменитого писателя Ивана Гончарова. Он совершил в 1852–1854 годах на военном парусном корабле под названием «Паллада» кругосветное плавание и, помимо Северной Европы, побывал на острове Мадейра, в атлантических тропиках, на мысе Доброй Надежды и острове Ява, в Сингапуре и Гонконге, в Японии, Китае и на Филиппинах.
Читающая публика получила ту книгу, какую хотела. В сочинении Гончарова освещены именно те вопросы, которые больше всего волновали русских в связи с зарубежным миром: что в заграничье есть схожего и что несхожего с нашей российской жизнью? Что там хорошо и что плохо? Что приходит в голову при сравнении своего и чужого?
В своих очерках автор настолько включает читателя в происходящее, приобщает его к увиденному и пережитому, что он как бы превращается в участника кругосветного путешествия.
Любопытно, что книга Гончарова побудила немало соотечественников преодолеть страх перед неизвестностью, решиться на большие переезды, дальние плавания, чтобы посмотреть мир, «обогатить ум наглядным знанием всего того, что знаешь по слуху», или даже отправиться искать счастья в другие страны в надежде в корне изменить жизнь и начать все сначала.
Жизнь графа Федора Толстого полна приключений, похождений, удивительных историй – материала, которого с избытком хватило бы и для плутовского романа, и для остросюжетного фильма. Кстати, великий писатель Лев Толстой приходился ему двоюродным племянником. В детстве он не раз общался со своим дядюшкой и потом изобразил его в «Войне и мире» в образе удалого и бесшабашного гуляки и забияки Долохова.
У Федора Толстого была репутация необыкновенного и неугомонного человека. Любитель постоянно бросать вызов судьбе, отчаянный карточный игрок, он отличался завидной храбростью и редкой дерзостью. Он и в военной службе прежде всего видел способ проявить себя перед лицом опасности, совершить нечто особенное, из ряда вон выходящее. Из-за этого у него как офицера то и дело возникали крупные неприятности, и из-за частых нарушений дисциплины ему пришлось досрочно выйти в отставку.
Экстрим и азарт были нормами его жизни. Он участвовал в бесчисленных дуэлях, потасовках, веселых проказах и розыгрышах. Чтобы осуществить иные свои затеи, легко и охотно шел на риск. Тянуть жребий, заключать пари, вступать на поле брани в неравную и, возможно, смертельную схватку с врагом, решаться на безумный по отваге поступок, проигрывать за карточным столом огромные суммы – для него все это было едино. Лишь бы горячило кровь, тешило самолюбие, будоражило неуемную кипучую натуру.
В детстве Лев Толстой не раз общался со своим дядюшкой и потом изобразил его в «Войне и мире» в образе удалого и бесшабашного гуляки и забияки Долохова
В его бурной биографии был и полет на воздушном шаре, и кругосветное путешествие с экспедицией Крузенштерна, и жизнь на далеком острове среди дикарей, и возвращение в Россию через всю Сибирь, сквозь непроходимую тайгу и по бездорожью.
Сам себя он называл граф Безбрежный, подчеркивая тем самым, что ни в чем не знает удержу и предела и что весь мир открыт для него. Но после участия в кругосветном путешествии (1803–1805) Толстой получил еще и прозвище Американец.
Произошло это вот по какой причине. Во время плавания этот отъявленный сорвиголова отчаянно скучал и искал развлечений. Своими проделками и пьяными выходками он непрерывно испытывал терпение команды и самого начальника экспедиции Ивана Крузенштерна. Тот окончательно вышел из себя, когда дрессированная обезьянка, принадлежавшая Толстому, измазала чернилами журнал с записями научных наблюдений. Капитан тут же догадался, что животное сделало эту каверзу не само по себе, а было подучено хозяином.
И тогда Крузенштерн избавился от графа-хулигана довольно простым способом. Во время стоянки и отдыха на одном из Алеутских островов, когда Толстой отправился гулять со своей мартышкой, корабль отплыл и пустился в обратный путь уже без него. Граф с берега увидел, что происходит, снял шляпу и хладнокровно и учтиво поклонился стоящему на капитанском мостике командиру.
На всякий случай Крузенштерн оставил Толстому запас провианта, но он и без него бы не пропал, поскольку тут же вошел в контакт с туземцами и быстро нашел с ними общий язык.
Впоследствии граф не мог точно сказать, сколько времени провел на острове, ибо потерял счет дням. Он даже толком не знал, где именно оказался. Скорее всего, это был какой-то остров Русской Америки, находящийся недалеко от Аляски. Обитателями этого острова было дикое племя, промышлявшее охотой и рыболовством. Толстой успешно освоил оба занятия, чем высоко поднял себя в глазах местных жителей. Впрочем, они и без того относились к нему хорошо и дружелюбно.
Сведения о пребывании Толстого в Америке несколько расходятся. По одним, он только и делал, что день за днем проводил на берегу, поддерживая сигнальный костер, с помощью которого надеялся быть замеченным с проходящих судов. По другой версии, граф не спешил с возвращением на родину и решил, пользуясь случаем, поближе познакомиться с островной Америкой. Он побывал на нескольких островах Алеутской гряды и на острове Ситха близ канадского берега. На Ситхе он чем-то так понравился аборигенам, что они, по его словам, предложили ему быть их царем.
В Россию Толстой вернулся на торговом судне русско-американской компании. На нем он доплыл до Петропавловского порта, а далее добирался как придется: то на рыбацких баркасах, то на собачьих упряжках, то на лошадях, то пешком. Значительную часть пути он проделал самостоятельно, без всяких проводников и провожатых. У него просто не было на них денег.
Позднее, рассказывая о своей одиссее, Толстой многое выдумал, присочинил или грубо приврал. Так, например, он специально шокировал дамское общество, подробно описывая, как, мучимый голодом, съел свою обезьянку.
Истории про Америку у Толстого не иссякали, что и дало повод прозвать его Американцем.