Бывший особняк З. Г. Морозовой на Спиридоновке (ныне ул. Алексея Толстого, 17), построенный в 1890-х годах по проекту Ф. О. Шехтеля (так называемая ложная готика, или псевдоготика)
Особняк в «испано-мавританском» стиле, построенный в 1890-х годах на Воздвиженке архитектором В. А. Мазыриным для А. А. Морозова, двоюродного племянника Саввы Тимофеевича Морозова.
Арсений Морозов заказал возвести для себя этот «средневековый замок» (декор фасада – раковины, корабельные канаты и др.), побывав в Португалии.
После Октябрьской революции здесь был Дом Пролеткульта, с 1959 года – Дом дружбы с народами зарубежных стран
Дом Морозовых в Большом Трехсвятительском переулке
(ныне Большой Вузовский переулок), где прошло детство Саввы Тимофеевича Морозова
Всем известна история о том, как в Москве в 1898 году в «Славянском базаре» встретились купец первой гильдии Алексеев, взявший себе потом по бабке псевдоним Станиславский, и дворянин, театральный критик Немирович-Данченко, и что потом из этого вышло. А вот о том, что без помощи другого купца, а именно Саввы Тимофеевича, из этого не вышло бы ровным счетом ничего, известно гораздо меньше.
По легенде, Савва Тимофеевич как-то посетил спектакль молодого еще Художественного театра, посмотрел на Москвина в роли царя Федора Иоанновича и так растрогался, что тут же пришел на собрание акционеров театра и скупил все его паи. На самом деле Савва был одним из первых купцов, откликнувшихся на просьбу Алексеева и Немировича-Данченко помочь в создании первого в России общедоступного театра. За четыре года Савва Тимофеевич израсходовал на театр более 200 000 рублей. Он отремонтировал под его нужды театр «Эрмитаж», на сцене которого выступала труппа Художественного театра, он покупал костюмы для спектаклей, а для пьесы «Снегурочка» даже снарядил экспедицию за костюмами на Север, он покрывал убытки театра и выступал как главный его поручитель в финансовых вопросах.
Савва Тимофеевич, занимая должность технического директора, лично руководил осветительной службой театра. Как-то один из его друзей, придя в особняк на Спиридоновке, увидел, как Савва на дорогущем столе красного дерева смешивает какие-то лаки. «Савва, ты бы хоть подстелил что-нибудь, испортишь ведь мебель», – заикнулся гость. «Стол что, ерунда, – ответил хозяин, – такой любой столяр за сто рублей сделает. А вот лунный свет только у меня в театре будет». Главный осветитель Художественного театра (дипломированный химик!) готовил цветной лак, чтобы сделать световые фильтры для «Снегурочки».
Если за период до 1903 года Савва Тимофеевич истратил на театр 200 000 рублей, то за один 1903 год его расходы по той же статье составили 300 000 рублей. Связано это было с тем, что он нашел для театра в Камергерском переулке новое здание, которое арендовал на 12 лет и полностью перестроил. А в 1904 году он вышел из «Товарищества для учреждения в Москве Общедоступного театра», безвозмездно передав все свои паи театру. И виной тому была, как это часто бывает, женщина.
Мария Федоровна Андреева
Актриса театра Мария Федоровна Андреева (Юрковская) стала любовницей Морозова. К этому времени Савва Тимофеевич и Зинаида Григорьевна давно уже жили каждый своей жизнью, слишком уж различны были их интересы. Величественная Зинаида мечтала о великосветском обществе и дворянском звании, в то время как простоватому Савве было достаточно кабинета и пары друзей.
М. Ф. Андреева с М. Горьким и Г. Уэллсом. Петроград, 1920 год
Андреева, бывшая в то время не только актрисой, но и активной революционеркой-большевичкой (Ленин называл ее «товарищ Феномен»), быстро подобрала ключи к незанятому сердцу 40-летнего бизнесмена, и через нее в партийную кассу потек денежный ручеек. Андреевой удалось убедить Савву в верности марксистских идей, она познакомила своего нового любовника с Горьким, Красиным и Бауманом. И Савва увлекся новой идеей не на шутку: он давал деньги на издание «Искры», покупал теплую одежду для ссыльных, финансировал побеги из тюрем, прятал беглых каторжников в собственном кабинете. Смешно, но факт: Савва Тимофеевич сам тайно проносил на свои фабрики революционную литературу и распространял ее среди рабочих.
В феврале 1904 года Андреева, недовольная тем, что в театре на первых ролях постоянно фигурирует Книппер-Чехова, уходит из театра и утаскивает за собой Морозова и ставшего ее гражданским мужем Горького. Мария Федоровна уговаривает Морозова создать новый театр, в котором она была бы примой. Однако этим планам не суждено было сбыться.
В самый канун революции 1905 года Савва Тимофеевич потребовал от матери передачи ему фабрик в полное владение. В ответ на это мать не просто отстранила сына от управления фирмой, но объявила его душевнобольным. Собранный по ее инициативе консилиум врачей нашел у Саввы Тимофеевича «тяжелое нервное расстройство» и посоветовал ему съездить на отдых за границу. В начале апреля Морозов страхует свою жизнь на 100 000 рублей, а полис на предъявителя передает Андреевой. В конце апреля он выезжает с женой в Канны. А 13 мая Зинаида Григорьевна находит мужа застрелившимся в его гостиничном номере.
Самоубийство Саввы Тимофеевича Морозова сразу же породило несколько легенд, одна краше другой. По первой, Морозов не смог пережить того, что Андреева предпочла ему Горького. По второй, его застрелил главный большевистский террорист и хороший знакомый Морозова Красин, которому Морозов отказал в очередной порции денег. Согласно этой легенде рядом с телом миллионера была найдена записка: «Долг платежом. Красин». По третьей (самой красивой) легенде, Савва Тимофеевич вовсе не застрелился. Он бросил весь свой капитал, переоделся в простое крестьянское платье и пошел бродить по России.
Факт самоубийства в России удалось замять. Тело Саввы Тимофеевича привезли в закрытом гробу, а в прессе сообщили, что он скончался «в результате сердечного приступа».
Согласно полицейскому акту в 1907 году в Никольском объявился мужик, выдававший себя за Савву Тимофеевича Морозова. Его привечали в компаниях, поили в кабаках, но потом вычислили и сильно побили.
Вдова Саввы Тимофеевича вскоре вышла замуж в третий раз, за Рейнбота. Сбылась ее давняя мечта о дворянстве. Однако и этот брак не оказался долговечным: после того как московского градоначальника генерала Рейнбота обвинили в казнокрадстве и отправили в отставку, она указала ему на дверь. До самой революции Зинаида Григорьевна жила в любимом своем имении Горки, которое превратила в первую в мире индустриальную агропромышленную ферму. А после революции в Горках поселился Ленин. Хотя Зинаиду Григорьевну из собственного имения никто не выживал. Ей отвели под жительство целый флигель.
С 1918 года имение Горки стало «резиденцией» В. И. Ленина
Знаете ли вы, что за организация расположена по адресу: Москва, Старая площадь, дом 3? Правильно, Администрация президента Российской Федерации. Ранее этот дом занимал аппарат ЦК КПСС. А до революции в нем располагалась главная контора Морозовской Богородско-Глуховской мануфактуры.
За свою практику адвокат Федор Никифорович Плевако («московский златоуст», как его называли) выиграл множество дел. Но один бракоразводный процесс выиграть ему так и не удалось. Хотя длился он более двадцати лет.
Девять десятых россиян всегда волновал и волнует до сих пор вопрос о том, как получается, что даже при равных начальных условиях кто-то выбивается в богачи, быстро становится миллионером, а кто-то так и остается «при своих». И лишь оставшуюся десятую часть этот вопрос волнует не сильно. Этой десятой некогда ломать голову над такой ерундой, она делает деньги.
Когда в конце XVII века мстерский крепостной крестьянин Федор Петрович Демидов взял в аренду у помещицы Тутомлиной полотняную фабричку, ни о какой индустриальной революции в России еще никто и слыхом не слыхивал. Больше двадцати лет он со своей семьей поднимал в Мстере местную льняную промышленность и поднял ее до такой степени, что уже в 1825 году смог выкупиться на волю, заплатив помещице совершенно нереальную для крестьянина сумму – 100 000 рублей.
Нельзя сказать, что Демидов был самым удачливым во Владимирской губернии предпринимателем, напротив, конкурентов у него было хоть отбавляй. Был Сеньков, тоже недавно выкупившийся, были братья Елизаровы. Был один из крупнейших в России льнопромышленников, купец первой гильдии Василий Водовозов, державший фабрики в Вязниках и в Ярославле и имевший крупные склады в Москве, Киеве, Харькове и Петербурге. Во время наводнения его питерские склады оказались затоплены и в них «изопрело» огромное количество первостатейного, уже подготовленного к отправке в Швецию, полотна. Ущерб был так велик, что купец, в дом которого, по воспоминаниям современников, «медные деньги с ярмарок привозили обозом», вынужден был продать в 1828 году всю свою вязьниковскую недвижимость, включая дом и фабрику, Демидовым. К тому времени Федор Петрович уже нажил относительно праведными трудами в тех же Вязниках каменную двухэтажную светелку (по современному – коттедж), деревянную избу (офис), амбар (оптовый склад), катальню, сушильню и поварню (производство). Но долго пользоваться всем этим богатством основателю династии не пришлось. В 1832 году он умер.
Не знаю, какая размолвка произошла у отца со старшим сыном Григорием, но практически все имущество, кроме небольшого денежного пая, по завещанию отошло младшему из сыновей – 16-летнему Василию Федоровичу.
Василий, невзирая на молодость, взялся за дело лихо. К отцовской фабрике он докупил еще две и выкупил все окрестные дома, сады и огороды. К концу 1830-х годов ему полностью принадлежал уже целый городской квартал, обозначавшийся на плане городского головы римской цифрой IV, а в простонародье называвшийся, естественно, Демидовским. Рядом располагался примерно такой же по размерам Сеньковский. К братьям Осипу и Ивану Сеньковым были посланы сваты (Василий Демидов просил Осипа и Ивана отдать ему в жены их сестру Авдотью), и вскоре состоялось венчание. Клан Демидовых – Сеньковых установил полный контроль над большей частью города.
Уже через год Авдотья принесла мужу первенца – румяную Анастасию. Затем была Параскева, потом Авдотья, Елизавета, Александра, Ольга и Надежда. Только в 1842 году родился единственный сын и главный наследник дедовского дела – Василий Васильевич Демидов.
Если бы эту главу сочинял киргизский акын, он бы, наверное, начал ее так. Был когда-то в Тургайском степном краю седьмой аул (аул № 7 – официальный адрес). Жил в том ауле славный бай и батыр Алдар. Имел Алдар верблюдов во множестве, а лошадей было у него, как звезд на небе. Но не было у Алдара счастья, отвернулся от него Аллах и долгие годы не давал ему ребенка…
Короче, с детьми Алдару не везло. Нельзя сказать, что их не было, напротив, было немало, но до годовалого возраста никто не доживал. Стоило дать ребенку имя, как он через пару недель отдавал душу Аллаху. Отметив эту ужасную связь, Алдар пошел на хитрость и очередной своей дочке не давал имя, пока ей не исполнилось 5 лет. Только когда уже ничто не предвещало тревожного исхода, когда девочка бегала, вовсю лопотала, помогала по хозяйству и вообще выглядела на удивление здоровой и бодрой, отец решил назвать ее Ульмесек, что в переводе означало «не умирающая».
Однако обманывать судьбу – занятие не только тяжелое, но и неблагодарное. Вскоре после того, как девочка получила имя, на хозяйство Алдара напали кочевники. Силы были неравны, и Алдару, несмотря на его батырское звание, пришлось срочно отступать, спасая то, что можно было спасти. Во время этого отступления девочка и отстала от семьи, вывалившись ночью из кибитки. Несколько дней она бродила по степи, пока не наткнулась на казачий отряд. Казаки подобрали маленькую подружку степей и отвезли в станицу Троицкую, где отдали на воспитание небогатой помещице. Та девочку воспитала, выучила русскому языку, покрестила ее под именем Екатерины Степановой в православную веру и пристроила к работе по дому.
Когда девушка подросла, она встретила в станице поляка Николая Плевака, сосланного сюда, в киргизскую степь, за участие в польском восстании 1831 года и работавшего мелким чиновником на Троицкой таможне. Таможенник понравился девушке, да и раскосая Екатерина-Ульмесек произвела на таможенника приятное впечатление. Результат такого взаимного расположения мир узрел спустя девять месяцев. Ребенок получил имя Дормидонт. Барыня стерпеть позора не смогла и выгнала девушку из дома. Отныне Екатерина жила у своего гражданского мужа. Они жили невенчанными, и все дети записывались «безотцовщинами», как «рожденные от установившейся связи от троицкой мещанки Екатерины Степановой, девицы».
13 (26) апреля 1842 года у Николая и Екатерины родился четвертый ребенок. Имя сыну дали Федор, а отчество Никифорович предоставил крестный отец, крепостной крестьянин Никифор.
Жить в Троицке Екатерине с детьми было тяжело. Мало того, что мизерных заработков сожителя еле-еле хватало на еду, так еще каждая собака тыкала в нее лапой, напоминая о том, что она живет «в блуде». Когда положение стало совершенно нестерпимым, она схватила своего младшего и любимого сына Федора и побежала топить, дабы тот смог избежать тяжкой участи «незаконнорожденного» изгоя. На счастье, как раз когда Екатерина, заливаясь слезами, укладывала младенца, которому еще и года не было, в мешок, рядом проезжал казак.
Узнав, что девушка замыслила, он упросил ее отдать ребенка ему на воспитание, пообещав, что вырастит из него «доброго рубаку» (дети мужского пола тогда в хозяйстве ценились довольно высоко). Екатерина протянула ему сверток, сама поплелась домой, а казак отправился восвояси.
И опять, на счастье, казаку навстречу попался отпросившийся со службы пораньше Николай. Когда он поравнялся с казаком, ребенок заметил отца и громко заорал. Плевак сразу узнал любимое дитя (а детей своих он действительно любил) и, выяснив, что произошло, забрал его домой.
Можно считать, что этот детский ор был первой защитительной речью Федора Никифоровича Плевако. Защищал он самого себя, и дело это блестяще выиграл.
Демидовская льняная империя росла и вверх, и вширь. Василий Федорович жадно скупал земли, до которых мог дотянуться, и строил на них фабрики и рабочие казармы. Заветной мечтой миллионера (а к началу 1850-х его состояние уже сильно перевалило за миллионный барьер) было создание безотходного предприятия замкнутого цикла. Построенная им в селе Ярцево под Вязниками льнопрядильная фабрика снабжала несколько его ткацких комбинатов сырьем – льняной пряжей. На комбинатах ткали полотна: фламское, рубашечное, подкладочное, палаточное, двунитку и равендук (признайтесь, что вы о таких тканях и не слышали даже); фламское полотно – это тонкая парусина, а равендук – парусина толстая. Отходы льнопрядильной и ткацких фабрик служили, в свою очередь, сырьем для фабрики писчебумажной (по-современному – целлюлозно-бумажной), производившей ежегодно порядка 100 000 стоп писчей и оберточной бумаги. Ремонтом испорченного оборудования занимались кузнечный и слесарный цеха, а поставкой запчастей – выстроенный в центре IV квартала чугунолитейный завод. Большинство этих предприятий были построены из собственного кирпича, производства демидовского кирпичного завода.
К концу 1850-х годов все фабрики Демидовых были механизированы: на них установили паровые машины мощностью по 80 лошадиных сил каждая, благодаря которым рабочие могли обслуживать сразу несколько станков. В цехах провели газовое освещение, что позволяло работать и ночью.
Рабочие вовсе не были в восторге от этих нововведений. Они называли Василия Федоровича, как и его молодого сына и преемника, мироедами, дикими барами и при любой возможности старались поломать дорогую импортную технику.
А вот правительство действиями купцов было довольно. «За тщание и радение» Василий Федорович был произведен в коммерции советники, награжден золотыми медалями на Аннинской, Владимирской и Александровской лентах, а продукция компании стабильно получала премии и Гран-при на всевозможных ярмарках и выставках.
Фирма росла. А вместе с ней рос и будущий ее хозяин Василий Васильевич. Рос хозяином бойким и дотошным. К делу отец стал приставлять его еще с раннего детства, а начиная с 20 лет он уже ездил на ярмарки в качестве полноправного представителя фирмы и ее совладельца. На Нижегородской ярмарке в 1868 году он встретил свою любовь – 18-летнюю Марию Андреевну, дочку горбатовского купца Андрея Орехова. В том же году снарядил в Горбатов сватов, а уже в 1869 году была сыграна свадьба.
Правда, Мария Андреевна Василия Васильевича не любила, но кто тогда женщин об этом спрашивал?
Прожив с мужем одиннадцать лет, Мария Андреевна родила семерых детей – Александра, Анастасию, Александру, Николая, Антонину, Андрея и Тамару. Может быть, прожила бы она с ним и всю жизнь, если бы… у Василия Васильевича не было тяги к спиртному. Находясь «под мухой», он частенько поколачивал жену. Когда в начале 1880-х годов умер отец Марии Андреевны, оставив ей неплохое состояние, она решила нанять самого лучшего московского адвоката (к тому времени супруги уже несколько лет жили в Москве на Садовой-Самотечной) и затеять бракоразводный процесс.
То, что Федор был очень умен, проявилось еще в детстве. Учитель Троицкой приходской школы назначал его, 8-летнего, аудитором класса с правом наказания учеников, а в 10 лет он самостоятельно одолел всю многотомную «Историю государства Российского» Карамзина. Возможно, что за чтением этого исторического труда он коротал время, когда семья (мать, отец и пятеро детей) добиралась до Москвы. Мальчику тогда было как раз 10 лет. А дорога до Первопрестольной была долгой.
В Москве братьев Федора и Дормидонта сразу определили в лучшее (из тех, где разрешалось учиться детям недворянского происхождения) учебное заведение – Коммерческое училище (в советское время – Педагогический институт иностранных языков имени Мориса Тореза, с 1990 года – Лингвистический университет). Ребята учились на «отлично», их имена даже были помещены на «золотую доску почета», однако довольно скоро выяснилось, что они – «незаконнорожденные», после чего их с позором выгнали.
К тому времени Николай Плевак уже умер. По завещанию все его небольшое состояние перешло Екатерине Степановой и ее детям. «Не могу судить моего отца, – напишет позже Федор Никифорович Плевако, – который душу положил за нас, заботясь о нас, но многое я не понимаю. Он был холост. С нами достаточно ласков, умирая, оставил распоряжение в нашу пользу, давшее нам возможность учиться и стать на ноги. Несмотря на это, он не женился на моей матери и оставил нас на положении изгоев».
Для продолжения образования братья были отданы матерью, числившейся московской временно третьей гильдии купчихой, в знаменитую Поливановскую гимназию. В 1859 году, окончив ее с золотой медалью, Федор Никифорович поступил на юрфак Московского университета. Фамилию Плевако Федор Степанов принял по настоянию опекунов, будучи еще гимназистом, причем для того, чтобы уподобить ее тем, что привычны в России, мать попросила прибавить к фамилии Плевак букву «о».