Философ приготовил незамысловатый ужин. Бутылка водки. Сыр. Колбаса. Картошка. По нынешним временам и это в Москве — роскошь. Выпили за встречу. Поговорили о том о сем.
П: Как чувствует себя твоя жена?
Ф: Так себе. Сейчас прихворнула. Но на неделе непременно выберется сюда.
П: А не опасно оставаться в деревне? Может быть, привезти ее сюда. Тут все-таки больницы. Медицина.
Ф: Ты шутишь! От прежней бесплатной советской медицины и следа не осталось. Теперь это — недосягаемая мечта. Не верится, что она была. А мы смеялись, на заграничную медицину зарились. Жена и слушать не хочет о нынешних больницах. Предпочитает народные средства. Дешево. И помогает!
П: В общем, возвращаемся назад, к предкам. Ну что же, выпьем хотя бы за предков!
Ф: Тут ходили слухи, будто ты эти годы пил запоем. Это верно?
П: Чушь, конечно. Выпивал изредка. А на пьянство денег не было. И пить не с кем было. Да и не хотелось, — России для этого не хватало.
Ф: Странно, на Западе пьют больше, а выпить не с кем! Ты сам говорил, что в Германии 5 миллионов алкоголиков.
П: Ты же знаешь, для русского человека главное в выпивке — разговор по душам.
Ф: У тебя никаких родственников не осталось?
П: Нет.
Ф: Как так получилось, что ты остался без семьи и без детей?!
П: Символично получилось: я, психологический коммунист, остался без потомства. А как твои дети и внуки?
Ф: Коммунизм строили выходцы из рабочих и крестьян. И строили для рабочих и крестьян. А построилось другое. Мы стали профессорами, директорами, заведующими и т.д. Наши дети стали детьми представителей средних и высших слоев. У них другое воспитание, образование. Другие претензии к жизни. Им не надо было мерзнуть, голодать, погибать в боях, гробить жизнь на стройках. Одним словом...
П: Одним словом, твои дети приветствовали то, что началось после 85-го года.
Ф: И готовили этот переворот.
П: А сейчас?
Ф: В чем-то разочаровались. Но в общем и целом пристроились. И даже с какой-то выгодой. Квартиры хорошие купили. За границей бывают. Внуки свободно говорят по-английски. Будут дипломатами. Или в международном бизнесе. Мы почти не встречаемся. Я для них «коммуняка». О тебе и слушать не хотят. Считают, что ты предал прежние диссидентские идеалы.
П: Одним словом, порвалась связь времен.
Ф: Я знаю, ты с юности руководствовался принципом «Все мое ношу с собой». Но остаться верным ему в наше время, когда все стремятся нахватать как можно больше, обзавестись собственностью, для этого надо быть...
П: Ненормальным? Согласен. Но, как говорится, горбатого могила исправит. Извини, я не привез никаких подарков.
Ф: Брось! То, что ты приехал и будешь жить у меня, огромный подарок.
П: Зато я привез набросок новой книги. Почитай! Обсудим кое-что. Я ведь и приехал, чтобы здесь дописать последние главы.
После ужина Философ засел за чтение рукописи Писателя, а последний буквально впился в телевизор. На Западе он смотрел русское телевидение лишь урывками, а последние годы он вообще не имел такой возможности. Теперь он мог «насладиться» этим в изобилии. И с первых же минут он был потрясен увиденным и услышанным, как никогда до сих пор.
Произошедшие за пятнадцать лет перемены в России в концентрированной и как будто специально отобранной для него форме открылись перед ним на экране старенького телевизора. Перемены глубокие, всесторонние и действительно необратимые. Перемены во всем — в облике людей, в их движениях, в манере речи, в тематике мыслей, в эмоциях, в системе ценностей, в идеологии, во всей ориентации жизни. Это был совсем незнакомый и чуждый Писателю мир. Он ощутил себя инопланетянином, волею случая оказавшимся на неведомой планете.