П: Великий перелом, о котором я говорил, охватил все сферы общества, включая сферу сознания.
Ф: Ты в докладе говорил о том, что идеология на Западе приобрела чудовищные масштабы и силу.
П: Это мало сказать. Тут складывается своего рода сверхидеология. Это не только размеры, но новое качество. Сверхидеология включила в себя науку, культуру и религию.
Ф: В каком смысле науку?
П: В науке практически дозволено все, что дает или сулит какую-то выгоду с точки зрения хозяев общества. Но в общественное сознание отбирается не все, что делается в науке. А то, что отбирается, подвергается идеологической обработке в определенном духе. Огромное число людей, занятых этим, готовятся профессионально так, что даже не замечают, что именно они в этом отношении делают. А в своей работе они поставлены в такие условия, что им просто нельзя безнаказанно выйти за идеологические рамки. Эти рамки не мешают практически ориентированной науке. А чтобы вырваться из них, нужны условия, которые могут выпасть на чью-то долю как случайность. И выход за их пределы не дает практических приложений сразу. Зато он встречает сопротивление тысяч специалистов, занятых в этой области и имеющих власть. Такая ситуация сложилась во многих науках — в логике, гносеологии, физике, психологии, социологии и т.п. Познание рождает идеологию, как и невежество, только более утонченную и еще более живучую.
Ф: Насчет культуры — ясно. Процесс замены советской идеологии на западную с поразительной силой и быстротой происходит у нас на глазах.
П: В современной культуре преимущество имеет все то, что приносит немедленный успех, не требует особых талантов и усилий в изготовлении, легко доступно потребителям, не требует подготовки в усвоении, занимательно, эффектно, легко забывается и т.д., короче говоря, поверхностно, скоротечно, необременительно. И свободно от нравственных ограничений. Зато во все так или иначе привносится элемент идеологии. Он опять-таки привносится в системе подготовки производителей и распространителей культуры. Тут теперь не идеология растворена во внеидеологическом феномене культуры, а культура погружена в атмосферу идеологии.
Ф: Ты различал идеологию и религию. А тут у тебя религия попадает в состав идеологии. Как так?!
П: Не идеологии, а сверхидеологии. Религия идеологизируется. Вера отходит на задний план. И в религиозной оболочке начинает жить нечто иное.
Ф: Это замечается и здесь. Большинство посещающих церковь не верят в религиозное учение, как верили раньше, и, строго говоря, являются атеистами. И сами попы такие. Лицемерие, притворство, игра!
П: Все 15 лет, что я живу на Западе, Римский Папа (Войтила) шляется по планете. На него собираются сотни тысяч людей. Это — массовый психоз. Зрелища. Телевизионные передачи. Пресса. Что в этом от религии в традиционном смысле, кроме некоторых ритуалов?! Тут религиозная вера так же извращается в интересах идеологического оболванивания масс, как и истина науки. И попробуй, начни анализировать это явление методами науки и предай гласности результаты! Раздавят, как в средние века. И никто за тебя не заступится.
Ф: Одним словом, по всем каналам мы движемся в новое средневековье.
П: В сверхсредневековье. Надвигается мир, чужой и враждебный всему тому, что развилось начиная с эпохи Возрождения и продуктом чего явился коммунизм. Да, что бы ни говорили на эту тему, коммунизм, а не западная демократия, был законным детищем ренессанса!
Ф: Солженицын, выходит, был прав!
П: И стал идеологом нового мракобесия.
Ф: Этот процесс неотвратим?
П: Чтобы остановить его и создать перелом в направлений нового ренессанса, нужны века самоотверженной борьбы героев, мучеников, гениев. Но нет гарантии, что она начнется. И нет гарантии, что она будет победоносной, если начнется. Человечество вообще склонно к дремуче-мракобесному состоянию. Ренессанс явился лишь просветом в нем.