73764.fb2
С запада - на Эльзас и Вестфалию - шли шотландские лучники, английские арбалетчики, конные гасконцы, драбанты Фландрии, а тяжеловозы из Булони, Першерона, Бретони и Брабансона везли осадные мортиры, тяжелые гаубицы и сотни артиллерийских парков, понтонов и осадных машин для того, чтобы сокрушить крепости, в которых еще сидели гарнизоны Бесноватого.
А навстречу им с юга шла не менее грозная пехота и конница папы Василиска. Сделав крутой и неожиданный бросок с юга на восток, войска папы очистили от бандитов Зигфрида Берксерьера Венгрию, Валахию, Болгарию, Польшу, Богемию, Моравию, Сербию и ворвались в Саксонию. А затем талантливые и храбрые папские коннетабли разделили свои легионы на два потока и самый большой и мощный, которым командовал Георгий, прозванный в народе "Победоносцом", повернул на запад - к Саксонии и Бранденбургу, нацеливаясь на Берлин, а второй поток пошел на север - к побережью Балтики и Кенигсбергу. Этим потоком командовали коннетабли Константин и Александр. Легионы коннетабля Константина осадили Данциг и Кобленц, а гвардейцы Александра - а у него под началом были почти одни гвардейские когорты и легионы - внезапно оказались у стен Кенигсберга.
9 апреля коннетабль Александр прислал в город своих парламентеров, и наш трусливый монарх попробовал было робко возмущаться нарушением нейтралитета, но и парламентеры Александра, и сам король хорошо знали, насколько непорочным и девственно чистым был этот так называемый "нейтралитет" и, поломавшись полдня, подписал акт о признании Кенигсберга и третьей части Пруссии папской провинцией. Короля отпустили с миром, к каким-то его родственникам не то в Голштинию, не то в Ангальт, в общем, куда-то в Шлезвиг или даже Данию, но я потому пишу об этом столь неопределенно, что наш так обожаемый монарх был настолько безлик и непопулярен, что судьбой его не поинтересовался почти никто, кроме самых близких к нему придворных, да, может быть, двух-трех камердинеров и лейб-лакеев.
Папа Василиск оказался ненамного лучше татарина Тенгиз-Булата. За считанные недели он выслал из Кенигсберга всех протестантов и, даже не организовав "референдума", а просто объявив о введении своего собственного управления, прислал в Кенигсберг своим Прокуратором крещеного язычника Николая, бывшего деревенского коновала, человека дикого, неотесанного, спесивого, но чрезвычайно хитрого и пронырливого. Никто толком не знал, откуда он родом, но поговаривали, что Прокуратор родился где-то в Золотой Орде, на реке Итиль, и с купеческим караваном совсем молодым человеком пришел в Рим. Там он влюбился в какую-то плебейку из Греции по имени Глафира и взял ее имя в качестве собственной фамилии, став Николаем Глафиросом и выдавая себя за незаконного сына важного византийского патриция, родственника последнего Трапезунтского императора Давида Комнина. Как бы там ни было, но в Риме его знали, и он, пользуясь поддержкой кого-то из кардиналов, чье имя он тщательно скрывал даже от своих клевретов, стал править как восточный деспот, запретив не только богатым бюргерам, но и знатным господам ездить в экипажах, запряженных более чем парой коней, с гайдуками верхом и форейторами на запятках, чтобы любой обыватель мог отличить его черную карету, запряженную шестеркой вороных жеребцов, с тремя гайдуками в седлах и лакеями на подножках.
На место изгнанных трудолюбивых протестантов Глафирос понавез итальянцев с Сицилии, с Корсики, из Сардинии, не очень-то трудолюбивых хлеборобов, но зато опытных моряков, которые за несколько лет запустили тучные нивы Пруссии, выходя на лов сельди и трески и собирая на берегу кусочки знаменитого янтаря - кусочки окаменевшей смолы древних деревьев, залитых морем во время Ветхозаветного потопа.
Прокуратор Николай Глафирос, как и многие неофиты-католики, люто ненавидел протестантов, и однажды ночью его люди - так, по крайней мере, утверждали в городе,- одновременно подожгли королевский замок и Кенигсбергский Кафедральный собор.
Во время этого пожара, как на беду, поднялся сильный ветер, и выгорело едва ли ни полгорода.
В Замке же, сгоревшем до тла, погибли знаменитый на весь мир Янтарный кабинет, а в соборе - Серебряная библиотека Великого Магистра Тевтонского ордена Конрада фон Валленрода.
Восстанавливать Собор Прокуратор запретил - Собор ведь был протестантским, а Замок велел разрушить до основания, а на его месте соорудить восемнадцатиэтажный халдейский Зиккурат, черный и страшный, видимый на расстоянии семи лье с любой стороны света, из-за чего дал повод говорить о себе, что он вовсе не византиец и даже не татарин, а чудом уцелевший халдей, наследник язычников - ассирийцев, кровь которых еще в третьем Адамовом колене перемешалась с кровью иудеев и египтян.
Но я ушел немного вперед - все это случилось в Кенигсберге после конца Второй Великой Религиозной войны, когда повелением папы Василиска Великого и имени нашего города не осталось на картах, а появилось новое итальянское - Вибурнум.
Название это произошло от латинского слова "Вибурнум", означающее "Калина". Многие утверждали, что папа Варилиск приказал назвать Кенигсберг Вибурном потому, что кроме знаменитых корсиканских вин "Твиши", "Хинцмареули" и "Хванчкара" любил и корсиканскую же деревенскую настойку, приготовленную из гроздьев калины - и Красной и Черной.
Однако это не совсем так. Калина здесь упоминается не напрасно, только из-за того, что через два года после присоединения Кенигсберга к Италии на очередном пиру у Василиска прямо за праздничным столом умер, опившись калиновой настойки, один из его друзей, Старый Борец, кардинал Михаил, ученик Илии Святого, возглавлявший в Римской Курии Центральную Исполнительную Коллегию по контролю над Светской властью.
Кардинал был стар, женолюбив, любил и застолья и, не рассчитав своих слабых сил, опорожнил в свой последний присест бадью80 крепкой калиновой настойки.
Папа Василиск сильно горевал, утратив старого друга. Но Василиска Великого даже в самые трудные минуты ни на миг не покидало чувство юмора, и он своим архипастырским бреве повелел переименовать Кенигсберг в Вибурнум, чтобы всегда помнить об усопшем кардинале Михаиле.
Несмотря на не совсем праведную кончину, старого бабника и пьяницу похоронили по высшему разряду рядом с Великим Пантеоном Илии Святого и произвели траурный салют в 13 артиллерийских залпов.
Однако же пора остановиться. Я сильно заболтался и убежал вперед. Пора вернуться от траурных залпов к залпам победным.
Вскоре после того как папский коннетабль Александр въехал через Бранденбургские ворота в Кенигсберг, Вторая Мировая Религиозная война подошла к концу. Английский флот и эскадры Шарля де Коломба высадили десанты в Каире и Александрии, освободив Египет. Затем французы заняли Алжир. А находившиеся на Заморских территориях доблестные итальянские легионы очистили от врагов землю Южного Йемена, Сирии, Конго, Анголы, Гвинеи, Дагомеи и лихим ударом десантников взяли Мадагаскар, повсюду установив свою кайфолическую власть.
В это же самое время два лучших и талантливейших папских коннетабля Георгий и Константин - загнали войска Бесноватого в Бранденбург, осадили его столицу - Берлин и штурмом овладели им.
Зигфрид Бесноватый бился до последнего часа, но когда воины коннетабля Георгия подошли к городской цитадели, где он укрылся, и Бесноватый понял, что ему не избежать путешествия в Рим в железной клетке, а потом и костра возле Римского Пантеона, то, недолго раздумывая, съел фунт мышьяка и для верности велел своему оруженосцу проткнуть ему сердце мечом.
Узнав об этом, как мне потом рассказывали, папа Василиск сильно расстроился, ибо хотел часов шесть-семь понаблюдать с балкона Пантеона за тем, как мастера-инквизиторы медленно поджаривают Бесноватого, одновременно отщипывая железными щипцами с его тела обгоревшие кусочки мяса.
Лауренцио как-то говорил Василиску, что его специалисты знают 666 мучительных казней. И тогда папа пошутил:
- Не потому ли, брат Лауренцио, это число называют звериным?81
- Правильно,- согласился Лауренцио.
А именно эту казнь он выбрал для Бесноватого потому, что ее больше всех других любил созерцать Василиск, остроумно называя ее корсиканским словом "шашлык"82.
И вот такого-то наиприятнейшего зрелища этот трусливый подлец лишил Василиска, покончив с собой.
Папа заменил отнятое у него удовольствие тем, что устроил грандиозный фейерверк и пир у себя во дворце для всех ветеранов, возвратившихся в Рим. Он возвел всех трех коннетаблей в звание генералиссимусов-лейтенантов, наградил их орденами "Виктории", а ветеранам похода велел выдать - в зависимости от звания - от ста золотых дублонов до бочки крепкого белого вина "Особое Римское" и "Папское столичное".
Он возвел в звание генералиссимуса-лейтенанта и Генерального комиссара Святой инквизиции Великого магистра Ордена Грозы, Пламени и Урагана кардинала Лауренцио и наградил его орденом "Пылающего Костра", ибо, как сказал Василиск, Лауренцио был сам пылающим костром и обнаженным мечом католической диктатуры.
На пиру Василиск был необыкновенно весел и добр и сам поднял два тоста. Один он провозгласил за своих коннетаблей, ставших генералиссимусами-лейтенантами, и за всех, кто под их командованием громил "Черных ландскнехтов". А второй тост он поднял за терпеливый и добрый итальянский народ, который работал всю войну, как большая сложная машина, в которой безотказно крутились все колесики и винтики.
А все кардиналы, архиепископы и братья из ВКЛ, представлявшие свои национальные секты, предлагали только один и тот же тост - за Василиска, величайшего полководца всех времен и народов.
Яркая кроваво-красная звезда Василиска Великого взошла в зенит, и во всех странах к его сторонникам стали относиться с почтительной боязнью.
И к нам, кенигсбергским католикам, тоже стали относиться по-другому, и мы из людей третьего сорта превратились в людей несомненно сорта наивысшего, и мы вздохнули с облегчением - теперь нас уже никто ни в чем не подозревал, тем более что власть папы распространилась на многие страны, в том числе и соседние с нами, откуда его коннетабли выгнали "Черных ландскнехтов". Теперь и в Венгрии, и в Польше, и в Богемии, и в Саксонии, и в Моравии, и в самом Бранденбурге власть перешла в руки тех, кто руководил местными конфедерациями Паладинов Христа и состоял во Всемирной Католической Лиге.
Кроме того, когда великая победа была одержана, то и во всех других странах, даже не участвовавших в войне, очень сильно возрос престиж католиков, и миссионерам папы Василиска стало гораздо легче проповедовать Слово Божие и среди мавров, и на Ниле, и в далеком Китае, где раньше католические миссии не имели почти никакого успеха, даже в никому дотоле неведомой стране Норд-Коре, где правил "Живой Бог, Сын Бога и Отец Бога" по имени Чучхе. Этот самый Чучхе принял кайфолическую веру, обратил в эту веру и весь свой народ, но, как утверждали наши миссионеры, в душе как был язычником, так и остался.
Что же касается Бесноватого, то его смрадные останки закопали в дремучем лесу под Тевтонским Дубом, которому еще до Рождества Христова поклонялись варвары - тевтоны. А его соратников - фельдмаршалов Германа Толстяка и Вилли Кейтера, а также еще двадцать прочих эмиссаров, ляйтеров и иных шишек из всех "Трех С" - изловили и отвезли в город Нюрнберг, где почти всех и повесили. Трех, правда, отпустили с богом, одного посадили на цепь, признав сумасшедшим, хотя, честно говоря, едва ли среди этих выродков был хотя бы один нормальный, а Герман Толстяк и еще один обвиняемый, не дождавшись казни, покончили самоубийством.
В общем, после разгрома Зигфрида Бесноватого весь мир пришел в движение, и всем казалось, что слова "Великого хорала", в котором говорилось о неминуемой победе "Копателей", вот-вот оправдаются, ибо пол-Европы перешло под власть папы.
И как только война кончилась, в Кенигсберге объявился Эмиль Хубельман. Оказывается, он за год до конца войны, когда в соседней с нами Польше началось восстание местного населения против "Черных ландскнехтов", тайно перешел границу где-то в мазурских болотах, связался с братьями из Польской КП и был направлен военным капелланом в партизанскую бригаду имени Святого Казимира. Он храбро воевал и вернулся после победы над общим врагом всех католиков, получив от примаса Польши военный орден "Крест Жальгириса"83.
Вслед за тем бригадный капеллан Хубельман, как говорили, впавший в особую милость у папы, получил степень Доктора Богословия и Аттестат, выданный Высшей Аттестационной Комиссей Папской Академии наук.
(В то время место богослова в ученой иерархии определялось не тем, сколько трактатов он написал и в скольких теологических диспутах победил, но прежде всего тем, как проявил он себя на практике. И особенно важно было то, состоял ли он в "Обществе друзей Инквизиции", а в нем состояли только ее осведомители, и доказал ли он верность Церкви в войне с неверными.)
А Эмиль доказал это и, как говорили, будучи активным членом "Общества друзей Инквизиции" и показавшим себя храбрым воином. Оттого-то и взошла в зенит звезда теолога и верного сына Церкви Эмиля Хубельмана.
А тут еще пронесся слух, что Эмиль Хубельман и вообще скоро покинет Кенигсберг, ибо ему предоставляют место профессора в Ватиканской Академии Ортодоксальных наук, в аббревиатуре ВАОН, в которую, как говорили, было очень нелегко попасть даже хорошо образованному клирику.
Я не знал, что такое ВАОН, и спросил об этом патера Иннокентия. И он сказал, что лет десять назад он и сам пытался поступить туда, но не прошел конкурсного экзамена, ибо экзамен оказался очень трудным, а кроме того, сказал патер, там с неохотой принимали священников из других стран, помимо Италии, хотя в общих правилах приема в ВАОН указывалось, что в ней имеют право учиться священники, не только безупречно прослужившие не менее пяти лет патерами в приходах, но и заслужившие одобрение архипастырей, которые и направляли их туда с согласия местного синклита, снабдив не просто письмом какого-то патера, но коллегиальной письменной рекомендацией, заверенной печатью даже не епископа, а только архиепископа, а еще лучше - кардинала.
После строгого экзамена принятые в ВАОН готовились опытнейшими богословами для того, чтобы в скором будущем стать деканами теологических или философских факультетов, благочинными епархий, настоятелями монастырей или же оставлялись при ВАОН для того, чтобы дальше совершенствоваться в Догматическом Богословии и стать Докторами Ортодоксии.
Именно этим последним, кто должен был толковать, комментировать, аргументировать и цензуровать сочинения других богословов, а также писать свои собственные труды и всякий день опровергать ереси, и позволялось на самом последнем курсе Академии, когда ум их уже был изощрен в догматике и диалектике, а душа тверда, позволялось читать разные еретические сочинения с тою благой целью, чтобы хорошо знать аргументы противников католичества и умело опровергать их контрдоводами, а на их лживую пропаганду ересей отвечать сокрушительной так называемой контрпропагандой.
Итак, как говорили еще совсем недавно в поверженном ныне Бранденбурге, "каждому свое". Мне - экзамены в семинарии, а высокоученому теологу Эмилю кафедра в Ватиканской Академии.
Но, мне кажется, что я радовался предстоящей поездке в Рим не менее Хубельмана - у меня вся жизнь была впереди, а он, по сути дела, был уже глубоким стариком.
Радовало меня и то, что война уже кончилась, и теперь путь мой лежал только через дружественные папе Василиску католические страны.
Я решил, что лучше всего будет поездка через Польшу, Богемию и Австрию. А там - Италия.
Иоганн ехал вместе со мной, и он согласился с избранным мною маршрутом. Родители тоже одобрили мой план. Патер Иннокентий, узнав об этом, одобрительно погладил меня по голове и промолвил:
- Ну, сын мой, с Богом! А я поеду в Данциг к викарию нашего епископа и получу от него благословение на вашу поездку, ибо одного моего рекомендательного письма будет недостаточно. По правилам для поступления в семинарию нужна еще и подпись викария и, главное, печать его преосвященства84.
Слезы благодарности навернулись у меня на глазах: