С отходом наших армий на север от Телина оказалось, что у нас совершенно отсутствуют карты того района, который мы занимаем и в котором нам предстоит сражаться и маневрировать. А воевать и, особенно, маневрировать без карт - невозможно. В штабах были карты, но очень старые, неточные и мелкого масштаба (25 и 50 верстные). Чтобы исправить этот недочет, штаб армии предписал частям спешно приступить к производству так называемых "маршрутных съемок".
Маршрутная съемка заключается в том, что партия съемщиков отправляется по определенному пути (маршруту) и заносит на бумагу все местные предметы (населенные пункты, реки, мосты и леса), встречающиеся ей по пути. Другая партия следует параллельно, на расстоянии 3-5 верст от первой. На таком же расстоянии от второй лежит маршрут третьей партии и т. д. Расстояния между наносимыми на карту местными предметами определяются по часам и аллюрам. Такая съемка не отличается особенной точностью и к ней прибегают только при полном отсутствии других карт данной местности.
Для производства маршрутных съемок были наряжены партии от каждой батареи и эскадрона. От нашей батареи были назначены штабс-капитан Падейский, подпоручик Беляев, я и два старших фейерверкера. Нам было приказано произвести съемку от Годзядани до Маймакая, причем мы должны были следовать до Маймакая по одному маршруту, а возвращаться по другому.
От офицеров, проделавших первую половину кампании, мы слышали рассказы о том, как в {38} начале войны наши топографы производили съемку южной Манджурии. Отметив какую либо деревню и желая узнать ее название, они спрашивали местных жителей, которые на все вопросы отвечали "путунда" (не понимаю). Полагая, что так называется деревня, топографы отмечали на карте "Путунда". В результате на наших картах часто встречались деревни "Путунда 1-я", "Путунда 2-я", или "Путунда большая" и "Путунда малая". Мы принимали эти рассказы за анекдоты, но при производстве съемки увидели, что такие случаи вполне возможны.
С первых же шагов нам пришлось встретиться с трудностями обозначения населенных пунктов. Подъезжаешь к группе фанз и не знаешь, как назвать эту деревню. Китайцы, покидая свои фанзы, оставляли караульщиками стариков и старух, которые не могли следовать за беженцами. И вот, разыскав в одной из фанз полуглухого и полуслепого старика, спрашиваешь его: "шима пуцза - дзяо ши маминза?" (как называется эта деревня). Но старик только качает головой и твердит одно и то же слово: "путунда".
Однако нам повезло. Мы встретили едущего в Маймакай молодого, хорошо говорившего по-русски, китайца, оказавшегося подрядчиком интендантства 2-й армии. С его помощью мы правильно обозначили все лежавшие на нашем пути деревни.
Так как мы старались добросовестно исполнить возложенную на нас задачу, то двигались медленно и, сделав два привала, чтобы подкормить наших коней, только к вечеру прибыли в Маймакай.
Маймакай был первый китайский город, который мы видели. Нам хотелось хорошенько его осмотреть и начальник нашей партии решил, что мы, переночевав в Маймакае, останемся в нем весь следующий день и только после второй ночевки двинемся в обратный путь.
{39} Город Маймакай находится на Большой Мандаринской дороге и окружен, как и большинство других китайских городов, высокой глинобитной стеной. В город ведут большие ворота с типичной башней, украшенной головами драконов и других чудовищ. Тотчас при въезде находится кумирня, которую мы решили осмотреть. У входа в кумирню стояли часовые, поставленные квартировавшим в Маймакае штабом 2-й армии. Мера эта способствовала сохранению кумирни. Все жертвенники и идолы были целы и ничего из кумирни не было расхищено. Среди идолов находился "шибко булесой бог" (так назвал его наш проводник) - чудовище в 6 аршин высоты с тремя парами рук и ног. Кроме этого "большого бога", в кумирне и боковых капличках было еще около 50 меньших. Все они были довольно искусно вылеплены из глины и пестро раскрашены.
К нам подошли с поклонами ламы, предложившие возжечь курительные свечи и повертеть барабаны с накрученными на них печатными молитвами. Мы их поблагодарили, но они всей гурьбой следовали за нами, стараясь объяснить нам достопримечательности своего храма. Раздав ламам несколько рублей и провожаемые их благодарственным бормотанием, мы отправились для ночлега на офицерский этап, находившийся в центре города.
Весь следующий день был нами посвящен осмотру города.
Жизнь в Маймакае била ключом. В городе царил образцовый порядок, что составляло немалую заслугу штаба 2-й армии генерала Каульбарса. На улицах патрулировали военные полицейские, наблюдавшие за поведением солдат. Обыватели не боялись грабежей, поэтому, совершенно не стесняясь присутствием многочисленных офицеров и солдат нашей армии, спокойно продолжали свои обычные занятия.
Улицы кишели двигавшимся взад и вперед {40} народом. Большинство обывателей по-видимому занимались торговлей. Бесконечный ряд лавок тянулся по обеим сторонам главной улицы. Все лавки, в которые мы входили, были удивительно похожи одна на другую: то же внутреннее оборудование и те же товары. Специальных магазинов, торгующих одним видом товаров (мануфактурных, обувных, бакалейных) я не видел. В каждом можно было купить всевозможные вещи, начиная с прекрасных шелковых материй и кончая чаем и лекарствами.
Уличная жизнь в городе была очень оживленной. Торговцы овощами, сладостями и съестными припасами, уличные сапожники и парикмахеры сидели на корточках перед своими лотками и инструментами, громко зазывая покупателей и клиентов. Тут же расположились и рестораторы со своими жаровнями, распространявшими удушливый чад и нестерпимую вонь столь любимого китайцами бобового масла.
Потолкавшись в этой толпе и закупив разных безделушек - вееров, лакированных шкатулок и лубочных картин, мы очень сытно и недорого пообедали в офицерской столовой штаба, снова переночевали на этапе и на следующий день, закончив съемку, вернулись в бригаду.
Потянулись скучные, однообразные дни.
Иногда разносились слухи о готовящемся наступлении. Тогда бивак оживал. Начальство осматривало лошадей, фейерверкеры ввинчивали в шрапнели дистанционные трубки, а "курлябчики" зажигали восковые свечи и пели церковные гимны. Но через некоторое время слухи эти опровергались и наступившее оживление замирало.
Близость железной дороги позволяла офицерам часто ездить в Гунжулин, где находились походные лавки офицерских экономических обществ, откуда привозилось вино, закуски и сладости. Офицеры нашей батареи, кроме Деггелера и Сахарова, не отличались пристрастием к вину, {41} но наше маленькое собрание часто посещали офицеры других батарей. Наиболее частым гостем и собутыльником Деггелера был старичок Свентицкий, командовавший 1-й батареей.
Свентицкий бесспорно являлся старейшим батарейным командиром Манджурской армии. Ходил он, опираясь на палку, был совершенно лыс, но любил посидеть в компании за бутылкой вина и зло подшутить над приятелями. Нашего командира он часто изводил, доказывая, что Деггелер скрывает свои года и старше его по службе.
- Ну это ты, братец, врешь, возражал Деггелер: ведь ты начал службу, когда наша артиллерия была вооружена медными единорогами.
- Господа, обращался к нам Свентицкий: судите сами, кто из нас старше? Ведь Деггелер участвовал при осаде Трои и, сидя в деревянном коне, наводил из него свой угломер.
Глядя на этих двух старцев, невольно приходила в голову мысль, зачем их перевели к нам из оставшихся в России бригад и отправили в действующую армию, где нужны были молодые и здоровые офицеры, а не страдающие старческими недугами и запоем рамолики?
{42}
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Как громом поразила нас весть о Цусимской катастрофе.
Единственная газета, которую мы регулярно получали - "Вестник Манджурских армий" - постепенно подготовляла нас к этому трагическому известию. Сначала в ней появилась краткая телеграмма о начавшемся у берегов Японии морском сражении, в котором японцы понесли якобы огромные потери. О наших потерях не было сказано ни слова. Через день была помещена другая телеграмма, сообщавшая о том, что несколько наших крейсеров соединились с владивостокской эскадрой и что бой, в котором обе стороны понесли чрезвычайно тяжелые потери, еще продолжается. И только на 7-й день было опубликовано официальное сообщение о постигшем Россию ужасном поражении.
Последняя надежда выиграть войну была потеряна. Все ясно понимали, что теперь не может быть и речи о продолжении кампании.
Тяжелое чувство охватило нас, молодежь. Все мы (говорю о подпоручиках и о себе) отправились на войну добровольно, пожертвовав своей карьерой. Подпоручикам оставалось всего несколько месяцев до окончания дополнительного курса училища, дававшего им большие преимущества перед офицерами, кончившими только два курса.
А я вышел из Пажеского корпуса также за несколько месяцев до перехода в специальные классы, не имел теперь никакой надежды быть принятым обратно и оставался с незаконченным образованием. Тогда, в 1904-м году, все это нас не останавливало, мы были воодушевлены идеей и верили, что наша армия, в конце концов, одолеет храброго и сильного противника. А теперь что дало нам поступление в действующую армию?
{43} Надежды испытать войну, пережить все ее невзгоды и опасности и проявить себя каким либо подвигом - рушились. Мы ничего не испытали, кроме горького разочарования, нудной дороги, фуражировок в тылу и ничего не видели, кроме дезорганизованной армии и чужой, неприветливой и разоренной нами страны. Стоило ли ради этого жертвовать карьерой и отказываться от тех преимуществ, которыми будут пользоваться наши, оставшиеся в Петербурге товарищи?
Уже начали распространяться слухи о предстоящих в Америке мирных переговорах и мне стало ясно, что участия в настоящей войне,
т. е. в боевых операциях, нам принять не придется. Слухи о близком мире росли и крепли. Солдаты чутко к ним прислушивались и не скрывали своей радости, особенно запасные, полагавшие, что теперь их сразу распустят по домам.
И вдруг в приказе по корпусу появилось совершенно неожиданное распоряжение о формировании отряда из охотничьих команд всех 8-ми полков корпуса. Отряд этот должен был сменить на позициях передовой отряд 8-го армейского корпуса.
Побывавшие в штабе корпуса офицеры рассказывали, что, несмотря на слухи о мирных переговорах, штаб главнокомандующего энергично готовится к продолжению военных операций, что на передовых позициях усилилась деятельность разведчиков, что там ежедневно происходят удачные для нас поиски и что за последнюю неделю наши отряды продвинулись с боем на несколько верст к югу, оттеснив японскую передовую линию до Чантуфу. Как будто для подтверждения этих сообщений, ставка главнокомандующего была передвинута из Гунжулина в Годзядань, т. е. ближе к позициям. Таким образом формируемому передовому отряду нашего корпуса предстояла, невидимому, настоящая боевая работа.
Более опытные офицеры, в том числе и {44} наш бригадный командир, не разделяли надежд повеселевшей молодежи. Не имея права и не желая высказывать своих взглядов на безнадежность и бесцельность дальнейшего продолжения войны, они говорили намеками: указывали на недостаточную организованность наших армий и на большие преимущества японцев, владеющих после взятия Мукдена удобными операционными линиями, дающими им возможность предпринять одновременное наступление на Харбин и Гирин, в обход Сыпингайских позиций.
Но приходившие из Годзядани вести говорили о другом: о том, что генерал Линевич телеграфировал Государю, прося его задержать мирные переговоры и дать возможность нашей армии выиграть последнее решительное сражение, за успех которого он ручается.
Поэтому цель формирования охотничьего отряда становилась ясной и каждому из нас хотелось принять участие в подготовке к решительной схватке с противником.
Как добровольцу, мне сравнительно легко удалось, к зависти оставшихся в бригаде подпоручиков, добиться назначения в передовой отряд.
Кроме меня в распоряжение начальника отряда были командированы от нашей бригады трубач и два разведчика. Отряд уже выступил и нам пришлось его догонять. Получив в штабе корпуса несколько пакетов на имя начальника отряда, мы рано утром выехали верхами из Годзядани.
Передовой отряд находился у станции Щуанмяуза, в 60 верстах к югу от Годзядани, и путь наш лежал вдоль линии железной дороги. На половине пути между Годзяданью и Сыпингаем мы проехали разъезд
85-й, являвшийся главной базой 2-й армии. Здесь находились интендантские склады, многочисленные госпиталя и стоял роскошный поезд командующего армией генерала Каульбарса.
Вскоре показались знаменитые Сыпингайские позиции, о которых так много говорилось и {45} писалось и которые показались мне совсем не такими грозными и неприступными. По обеим сторонам жел. дороги возвышались два полевых форта и тянулись довольно жидкие проволочные заграждения, впереди которых были вырыты волчьи ямы. Сами позиции не были заняты войсками, расположенными квартиро-бивачно в соседних деревнях. Впереди на "авангардных" позициях стояли авангарды - по два полка с артиллерией от каждого корпуса, а передовые отряды находились в 20-ти верстах впереди авангардов.
За Сыпингаем шпалы и рельсы были сняты и мы, свернув с колонной дороги, поехали по железнодорожному полотну. До Сыпингая нам часто встречались повозки и одиночные люди расположенных вблизи частей, но за Сыпингаем мы уже никого не видели и ехали по совершенно пустынной местности. Вечерело. Мы проехали уже более 20-ти верст от Сыпингая, Когда уже совсем стемнело нам попался шедший на встречу по полотну солдат.
- Землячек, где тут штаб отряда 4-го корпуса? - спросили мы, обрадовавшись встрече с живым человеком.
- А езжайте прямо, проедете два взорванных моста и как доедете до третьего, сразу поворачивайте влево: тут в первой деревне и найдете штаб.
Мы тронулись рысью и вскоре миновали два взорванных при отступлении моста, но затем долго ехали, напрягая в темноте зрение, чтобы не пропустить указанного нам поворота.
Вдруг я услышал шорох в кустах и кто-то тихо нас окликнул. Мы остановились. К нам подошли вынырнувшие из темноты солдаты с винтовками в руках. Они спросили куда мы едем?
- В штаб передового отряда 4-го корпуса.
- Так чего же вы, земляки, к японцу едете, засмеялись солдаты: штаб, почитай, верстов за пять позади нас.