- Ну, садись. Только в тряпочку молчи, чтобы без трепа.
Иринка присела на ящик.
- А долго сидеть-то будем? - спросила, сдерживая смех. - Неужели ты не понимаешь, что Дима не придет?
- Сколько надо, столько и будем сидеть! Если хочешь - уходи! Я тебя не звал! - зло сказал Володя и тоже сел на оставленный девочкой кусочек ящика.
И снова слышалось чье-то оханье и плач за дверью, и кто-то негромко погромыхивал на чердаке и будто бы ходил, и снова Володя представлял, что Дима уже давным-давно сидит на чердаке и ждет, когда они уйдут, а если не уйдут, то он откроет дверь и проложит себе дорогу к оружию старика или ножом, или просто своими сильными руками. И Иринке скоро передалось волнение Володи, и они, уже не стесняясь друг друга, буквально тряслись от страха.
Вдруг внизу, наверное на первом этаже, громыхнула дверь, словно отворил и отпустил её человек, смело входящий в свой собственный дом, и послышались шаги, не робкие и тихие, а решительные, смелые. Как видно, поднимавшийся держался при ходьбе за поручень, потому что было слышно, как стучат в гнездах расшатанные прутья ограждения.
Все ближе и ближе слышались эти смелые шаги. Володя видел глаза Иринки, ставшие от страха круглыми, большими, как пятаки. Рот её, готовый издать крик, открылся тоже. Володя стиснул зубы, и указательный палец его руки сам собой поднялся к губам, приказывая девочке молчать.
Вот шаги остановились на площадке шестого этажа. Замолкли. Потоптались возле двери. Заскрежетал в замочной скважине ключ. Скрипнули петли, повернувшись. Отворилась дверь. Закрывшись, негромко стукнула. И звуки стихли.
Да, Володе сейчас казалось, что гораздо проще взобраться на Монблан, чем сойти вниз через несколько ступенек. Но он все-таки поднялся, потому что знал: в квартире Дима, и ему понадобиться не больше трех минут, чтобы взять палаш и вернуться с ним на лестницу.
Ступая тихо-тихо, ступенька за ступенькой, Володя спустился вниз. Откуда ни возьмись явились силы, смелость. Рассудок почему-то было совершенно ясен, трезв. Подошел к дверям квартиры старика. Ухо приложил. Прислушался. Да, там кто-то быстро ходил, чем-то громыхал. Володя полез в карман, торопясь достал замок (при этом повозился, потому что дужка зацепилась за подкладку). Стараясь не звякнуть металлом о металл, он стал продевать дужку через обе петли на дверях, потом надавил на корпус, и пружина клацнула, сообщив о том, что замок закрылся. И тотчас дверь сильно дернулась, и замок подпрыгнул от сильного напора со стороны квартиры. Дверь вернулась в прежнее положение, и Володя уже хотел бежать вниз, звонить в милицию, потому что Иринка за рукав тянула его вниз.
Дверь дернулась еще, еще, и Володя, как завороженный, смотрел на эту прыгающую дверь, словно наслаждаясь видом беспомощности сильного, взрослого мужчины, виновником которой был он, худенький мальчик.
- Ч-ч-ерт! Что такое! - выругался тот, кто был в квартире, и Володя узнал голос Димы.
Мальчик также видел, что вор, насколько позволял замок, отворил дверь и, приложив голову к щели, пытался посмотреть на то, что мешало ему выйти. Потом показались пальцы, которые Дима просунул в щель и торопливо ощупывал замок, к его великому изумлению появившийся здесь. И Володе почему-то стало смешно. Ему вдруг пришла в голову шальная мысль схватить Диму за пальцы, но он не сделал этого, а лишь сказал, торжествуя:
- Брось, Дима, не дергайся! Не уйдешь ты отсюда!
Дима, ошеломленный, по всей видимости, с полминуты молчал, но потом, придя в себя от изумления и сообразив, как он должен себя вести, приблизил лицо к щели и громко зашептал, стараясь казаться веселым:
- Вольдемар, ты что, не узнал меня? Это же я, Дима! Давай, открывай, старик! Хватит дурочку валять!
- Не открою! - твердо ответил Володя. - Ты, Дима, вор. Таким в тюряге место.
Дима хохотнул, но не слишком весело:
- Брось, Володька! Ну, приведешь ты ментов, а взять-то с меня нечего. Ну, забрался, ну, виноват, простите. Но ничего не крал, помилуйте. Меня старик сам в гости с ночевкой приглашал. Я пришел - а дверь открыта, вот я и зашел. Внимаешь моей логике? Открой-ка дверь, Володька! Откроешь пистолет получишь и ятаган. Ты же оружие любишь!
Теперь хмыкнул Володя:
- А ты не боишься при свидетелях мне сделку предлагать?
- Какие там свидетели? - зашептал Дима. - Мы же с тобой одни, как Ромео и Джульетта на балконе!
Но в разговор вмешалась Тролль:
- Нет, не одни. И я все слышала. И ещё я вам скажу: вы, Дима, гад! А ещё симпатичный...
Дверь внезапно задергалась, и раздался уже не шепот Димы, а почти что крик:
- А ну, сволочи, откройте! Убью потом!
И в тусклом свете горевшей на лестнице лампы на уровне Володиного живота, совсем рядом с ним сверкнула блестящей молнией полоса полированной стали и снова скрылась за дверью.
- Гляди, палаш! - успев увернуться, крикнул Иринке Володя. - За милицией беги! Скорей! А я покараулю!
Девочка опрометью кинулась вниз по лестнице, а Володя, не желая слушать Диму и боясь его попыток применить оружие старика на деле, поднялся на площадку чердака, откуда он мог видеть часть двора с подъездом, из которого через минуту выскочила Тролль.
Володя стал ходить по площадке, весь дрожа от волнения. Он плохо понимал, зачем остался здесь, у квартиры, где был заперт вор. А вдруг Дима сумеет вырваться из плена? Тогда он, без всякого сомнения, расправился бы с тем, кто попытался провести его и угрожать тюрьмой. То и дело Володя поглядывал в окно, надеясь увидеть подъезжающую милицейскую машину: если Иринка дозвонилась, патрульная машина могла, он знал, подъехать очень быстро. Вдруг неожиданный шум привлек его внимание. Нет, он несся не снизу, а раздавался где-то на уровне шестого этажа. Володя перевел взгляд на стену дома и увидел, что обе створки окна квартиры старика были распахнуты, и Дима, сидя верхом на подоконнике, дергает, пробуя на прочность, то ли веревку, то ли канат. Потом он перекинул свою вторую ногу, повернулся на руках спиной к улице, так что обе ноги оказались висящими, а затем, уперев их в едва заметный желобок между плитами, которыми был облицован дом, стал потихоньку выпускать канат, заскользивший у него в ладонях. Наконец его тело встало под углом к стене, и Дима, постепенно перехватывая руками канат, находя выступы в плитах, стал спускаться. Володя увидел, что за спиной у него был привязан какой-то длинный предмет, обмотанный тряпкой и тщательно затянутый шпагатом. Володя понял, что это палаш, и бросился к дверям квартиры.
Он сбросил замок, вбежал в прихожую. Какой-то неясный ещё план зрел у него в голове. "Не дать уйти! Не дать уйти!" - думал лихорадочно Володя. Он подлетел к окну. Два или три цветочных горшка со смятыми и растоптанными традесканциями лежали у окна разбитые вдребезги. К радиатору, несколько раз обвивая его, был привязан темно-синий кабель, приберегаемый Иваном Петровичем для антенны. Володя посмотрел в окно на спускавшегося все ниже и ниже Диму. Еще раз бросил взгляд на арку, откуда должна была появиться машина с милиционерами, но никто не ехал. "Да где же они! Где!" - чуть не плача, подумал Володя, и вдруг одна мысль больно ужалила его.
Он рванулся к ковру с оружием, выхватил из петель ятаган, вернулся к окну и, увидев, что вор находился уже на уровне третьего этажа, дважды ударил по туго натянутому проводу коротким изогнутым клинком. Синяя оплетка лопнула и разошлась, и обрезанный конец бессильно упал на изломанные ветки цветов.
Володя, мгновенно ослабевший, измученный, опустился на пол у окна и уже не видел, как вынырнула из-под арки желтая машина и, разбрасывая по листве тополей голубые блики мигалки, понеслась к подъезду.
А Володя сидел на полу, и в голове его, как пластинка, повторяющая одно и то же место, крутились глупые слова, взявшиеся неведомо откуда: "Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар..."
ЧАСТЬ II
ОСТРОВ ЕЖОВЫЙ
ГЛАВА 1
"КОШМАРИКИ!"
Если бы поезд шел быстро, в открытое окно влетал бодрящий, резвый ветерок, перелески за окном мелькали бы быстрее, то, возможно, Володя не переживал бы так сильно перспективу житья в пионерском лагере, который был не просто нелюбим мальчиком, но даже ненавидим. Но этот странный поезд с допотопными вагонами, с дизелем вместо электровоза, с какими-то развинченными, громыхающими осями, полностью занятый увозимой в лагерь детворой, двигался так медленно, что казалось, дороге не будет конца. Иногда поезд останавливался даже где-то посреди елового леса, словно выбившись из сил, но потом очень медленно, с толчками и громыханием сползал с места подобно огромной, очень старой и больной черепахе, собравшейся немного погулять перед смертью.
Один из воспитателей заявил, что едут они так медленно вовсе не из-за поезда, а по причине состояния давно не ремонтировавшейся дороги. Воспитатели принялись негромко обсуждать положение дел в стране, и Володе был неприятен этот разговор, потому что он чувствовал, что их волновали скорей не проблемы экономики, а желание покрасоваться своим оригинальным мнением. А может быть, Володе все это лишь только показалось из-за дурного настроения?
Настроение у него на самом деле было неважным. Не только будущая лагерная несвобода, линейки, сборы, рейды портили Володе его - в памяти мальчика, словно отпечатанные типографской краской, четко рисовались недавние события. Вспоминалась ночь, проведенная им на ящике у чердака, вздрагивающая дверь и прыгающий замок, готовый слететь от сильного толчка преступника, клинок палаша, выскакивающий из-за двери и едва не ранящий его. Постоянно вставал в памяти его удар ятаганом по туго натянутому проводу, тяжелый стук, последовавший сразу за тем, как обрубок синего кабеля упал вниз на цветы.
Затем на память приходило, как явились милиционеры, а он все пытался у них узнать, не убежал ли Дима, и радовался, когда услышал, что вор задержан и убежать он при всем желании не мог, так как сломал ногу. А потом Володе очень стыдно было вспоминать, как он вдруг зарыдал безудержно и горько, хотя ему вовсе не хотелось плакать, и слезы брызнули помимо воли. Хуже всего было то, что в этот момент в комнату вошла Иринка, но, увидев Володю плачущим, скрылась.
В милицию Володю отвезли тогда же, и там он дал первые показания: в каких отношениях он состоял с человеком, сломавшим ногу, как оказался ночью в чужой квартире и все такое прочее. Вначале на Володю дежурный майор, снимавший показания, недоверчиво смотрел, не верил просто, считая его сообщником преступника, задержанного с поличным. Но когда мальчик рассказал об ударе ятаганом по проводу как о единственном средстве задержать вора, когда показал ключ, поведал о болезни хозяина квартиры, майор подобрел, а после даже рассмеялся, назвав Володю "молодцом, которого, однако, не мешает хорошенько выдрать". А вскоре в милицию явились мама и папа, и Володя видел, что лицо у мамы было заплаканным, а папа как-то странно кхекал и то и дело теребил свой нос. Потом, уже дома, Володе, которому страшно хотелось спать, пришлось выдержать тяжкое испытание - выслушивать упреки матери вперемешку с рыданиями. Ему было заявлено, что он "бездушный, жестокий человек, дурно начинающий жизнь". Потом досталось и папе, причем мама вела себя настолько неинтеллигентно, что обвинила папу в присутствии Володи в "неинтеллигентности как в главной причине того, что мальчика не занимают книги и ему нужна улица, компании сомнительных друзей, оказывающихся в конце концов ворами, нужны напильники и отмычки (ну, это уж напрасно!) и не нужны музеи и театры". Такой Володя маму никогда не видел.
Но самое главное из всех этих воспоминаний, неприятных самих по себе, было то, что Володя отчетливо помнил чувство страха, испытанного той ночью. Внешне поступок, совершенный им, выглядел даже геройским - Иринка напрямик заявила потом Володе, что он герой и даже поцеловала в щеку. Но сам мальчик был собою недоволен. Он-то прекрасно помнил свое ощущение сильного страха, а поэтому героем считать себя никак не мог. Вот если бы он сделал то же самое, что сделал, и притом не испытал бы страха, то вполне бы мог рассчитывать на уважение со стороны самого себя. Теперь же весь его подвиг казался Володе каким-то фальшивым, ненастоящим, совершенным не смелостью, а одним лишь страхом, как бы с перепугу.
Вот поэтому и не был весел в поезде Володя, хотя вокруг него ребята просто с ума сходили от удовольствия, вызванного интересным путешествием, и даже редкие окрики занятых политикой воспитателей не могли утихомирить их. Включили портативный магнитофон, какая-то девочка показывала в проходе между сиденьями новый вариант рок-н-ролла, в другом конце вагона тренькала гитара, и парень пел под её аккомпанемент, тужась в стремлении повторить голос Высоцкого.
А за окном проплывали пейзажи Карелии. Розоватые стволы сосен, казалось, росли прямо из камня, серого, дикого, принесенного сюда неведомо кем, брошенного здесь в беспорядке, внавал. У Володи, смотревшего на эти сосны и камни, на душе становилось все тоскливей, и даже Иринка, всплывавшая подчас в памяти, совсем не утешала, не разгоняла мрачных туч, собравшихся на небосклоне Володиного настроения.
Лагерь, в который был определен Володя родителями, назывался "Зеркальный". Маме кто-то по очень большому знакомству предложил путевку в "Зеркальный", и она соблазнилась Карелией, огромным озером, близ которого тот лагерь находился, здоровым сосновым духом и, главное, тем, что Володя будет под присмотром.
Дизель, затормозив у платформы, находившейся буквально у кромки леса, высадил орущую толпу ребят, нагруженных рюкзаками и чемоданами, и двинулся, дребезжа, вперед.
- Восьмой отряд! Не расходиться! Все идут ко мне! - заорал воспитатель Володиного отряда, мужчина в широкополой ковбойской шляпе и с усами, опущенными до низа подбородка, сразу не понравившийся Володе своими унтер-офицерскими приемами.