- Да, в отряде главная. Есть ещё и воспитатель.
Хмурый толстяк долго прятал в карман брюк свой огромный платок и, пыхтя, говорил:
- Воспитатели! Их бы самих воспитывать, пигалиц этих! - Отдышался и заговорил все так же хмуро: - Ну, в общем, здравствуй, Володя Климов. Меня Григорием Семенычем зовут, следователь я, из городского управления, дело твое вести назначен. В общем, давно я уже на антиквариате специализируюсь, а твоя история с палашом как раз по моей части будет. И извини, старик, что на отдыхе тебя тревожу, а ещё прости за то, что себя я выдал - пигалице вашей сообщил, что из милиции. Пристала она ко мне, в день родительский приехать предлагала - по дням обычным, оказывается, вам общаться ни с кем нельзя. Да, ну и порядочки!
- Концлагерь... - вздохнул Володя, желая подыграть толстяку, который казался симпатичным мужиком, но на следователя, а тем более из главного управления, совсем не походил. Разве можно было признать в этом мешковатом, потном и, наверное, физически слабом увальне того, кто изобличал преступников?
- Ну, показания твои я изучил внимательно, - тяжело дыша, продолжил Григорий Семеныч, - но кое-что мне все-таки неясным кажется. Давай-ка, Володя Климов, ответь на ряд моих вопросов, - как-то казенно предложил следователь. - Да ты садись, садись, а то в ногах-то, знаешь, правды нет. И начал задавать свои вопросы о том, где и когда Володя познакомился с Иван Петровичем и Димой, как догадался, что Дима - преступник и многое другое.
И Володя охотно отвечал, потому что был рад вернуться в это время, пережить опять волнение, испытанное там, на лестнице, вспомнить об Иринке. Разговаривал он с толстым следователем примерно час, и Григорий Семеныч, казалось, был даже равнодушен ко всему, что говорил Володя, поминутно вытирал лицо платком, смотрел по сторонам, но на каждый новый для него факт или деталь реагировал мгновенно, сразу же преображаясь. Быстро задавал новые вопросы, въедливо смотрел в глаза Володе, а после снова, точно устав, становился вялым и безразличным.
- Да вы даже не записываете ничего, - недоверчиво сказал Володя, боясь, что следователь что-нибудь забудет.
- Не волнуйся, не волнуйся, - успокоил толстяк Володю. - Техника пишет. - И он достал из нагрудного кармана пиджака миниатюрный диктофон, нажал на кнопку, и Володя услышал голос, вначале показавшийся ему чужим каким-то по-девчоночьи высоким и писклявым, взволнованно повествовавшим об "ответном ударе".
- А ты, старик, смелый, - сказал вдруг Григорий Семеныч, пряча диктофон. - Очень смелый! Это же надо представить - ночью на опасного преступника пошел! - В голосе следователя послышалось восхищение.
Господи! Никогда прежде Володя не испытывал блаженства, заполнившего, казалось, каждую клеточку его тела. Эти неожиданно сказанные толстяком слова точно подбросили Володю к небесам, и сейчас он, счастливый, парил на крыльях гордости, забыв мгновенно все свои сомнения. И Григорий Семеныч не казался ему больше угрюмым увальнем, а превратился в умного и проницательного и, уж конечно, смелого до отчаянности детектива.
- Ведь я тебе вот что о Диме твоем скажу, - продолжал следователь. Это, старик, не какой-нибудь одиночка-новичок. Их ведь целая организация в городе орудует, и Дима твой - он и не Дима, впрочем, а Олег - поможет нам других найти. И шайка это серьезная! Добывают или воруют произведения искусства, переправляют за границу, барыш на этом имеют весьма приличный...
- Скажите, а как дела у Ивана Петровича? - перебил Володя следователя вопросом, давно вертевшимся на языке. - Он вышел из больницы?
Вначале, похоже, толстяк не понял, о ком речь идет, но потом, высморкавшись в свой огромный платок, просто как-то сказал:
- Да умер Иван Петрович. В больнице и умер...
Сказано это было равнодушным, спокойным тоном, и Володя вначале подумал, что ослышался, таким невозможным, отвратительным показалось ему содержание слов Григория Семеныча.
- Как... умер?
Толстяк уловил то, какое впечатление на мальчика произвело его сообщение, и, стараясь смягчить, добавил:
- Да старый он был... сам понимаешь, каждому черед приходит. А оружие музей забрал. У Иван Петровича завещание составлено было. И палаш тоже...
Володя, чувствуя, что к его горлу катится комок и начинает щипать глаза, проговорил решительно и зло:
- Нет, это его не старость убила - сволочь эта, Дима или, как там, Олег, Ивана Петровича угробил! Ненавижу я их! Ради денег никого не пожалеют!
- Это верно, - вздохнул следователь и, немного помолчав, сказал: Слушай, Володя Климов, ты хоть и смелый парень, но все-таки я дам тебе один совет. Не болтайся ты за пределами лагеря, ей-Богу!
- А что такое? - недоверчиво спросил Володя. - За лагерный режим переживаете?
- Да нет, не за режим... Знаешь, не хотел я тебе об этом говорить, ну да вижу, что ты парень серьезный, болтать не будешь да и в деле проверен... Понимаешь, в мае ещё сбежали из зоны двое заключенных, убили конвойного, взяли автомат. Здешний, карельский лагерь. Ищем мы их, но пока найти не можем, а следы их где-то в этом районе затерялись. Как сквозь землю провалились зэки. Знаем наверняка, что до города они пока не добрались. Видно, отсиживаются где-нибудь в лесу.
- Пугаете! - с какой-то легкомысленной пренебрежительностью заметил Володя, очень ободренный тем, что сам работник милиции назвал его смелым.
- Нет, не пугаю. Так, на всякий случай говорю. Понятно, что в лагерь они не сунутся - нечего им здесь делать, но меры предосторожности здесь все-таки нелишни будут. Чем черт не шутит... Так что пусть ребята не обижаются. А я сейчас к директору вашему ещё зайду, поговорю с ней. Тебе же оставляю свои координаты: телефон рабочий и домашний. Если ты о Диме-Олеге ещё что-нибудь вспомнишь важное, мне позвони. Знаю, есть у вас здесь с городом связь. Хорошо? Только по телефону ничего, конечно, передавать не надо. - И протянул Володе сложенный вчетверо листок. Потом толстяк-детектив тяжело поднялся, похлопал мальчика по плечу и вошел в здание, где работала лагерная начальница, чтобы, как подумал Володя, сделать его жизнь ещё более невыносимой.
ГЛАВА 4
ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР О МЕРТВЕЦАХ И ХИТРЫХ ЛОВУШКАХ
Володя, голова которого едва не лопалась от переполнявших её мыслей и впечатлений, снова побрел на берег озера, к самой воде, где уже не было плачущей женщины, - одно лишь озеро с лицемерным дружелюбием заигрывало своей зеркальной гладью и с небом, и с лесом, и с тяжким молчанием дикого края.
Он присел на камень и стал смотреть на серую озерную даль, а на память приходили встречи, разговоры с одиноким стариком. Вдруг фонтанчик воды от шлепнувшегося в озеро камня поднялся впереди него - Володя резко обернулся и увидал Кошмарика. Будущий рокер стоял, засунув руки в карманы своих модных брюк, и улыбался. Странно, но в этой позе он страшно походил на Диму-Олега, заставшего Володю и Иринку на канале. И сходство это особенно тогда, когда Володя думал о смерти Ивана Петровича, поразило мальчика. Но даже при отсутствии сходства Володя все равно не встретил бы Леньку с распростертыми объятиями.
Еще там, в изоляторе, оставшись в одиночестве, Володя часто вспоминал Кошмарика, все его слова, то, как он вел себя, и пришел к выводу, что этот белобрысый мастер по добыче денег во время охоты на змей, по сути дела, прятался за его спиной, поставив его лицом к опасности и желая, как видно, заработать на чужом труде. Володя не терпел в людях подлости, а Кошмарик вел себя почти что подло, к тому же он ни разу не пришел узнать о здоровье того, которого толкнул на дело, закончившееся так плачевно.
- Ну, чего тебе? - грубо спросил Володя, не вставая с камня и снова повернувшись лицом к воде. Он ожидал, что Ленька ответит ему в былой нагловатой манере, но Кошмарик сказал виноватым тоном:
- Да вот, проведать пришел, как ты поживаешь. Я ж думал, что в город тебя отправили...
- Ишь ты, проведать! - усмехнулся Володя. - Катился бы ты отсюда, заботливый! Мастер-змеелов! Сам, наверно, и не пробовал до меня ни разу змей ловить, дурачка решил найти!
Кошмарик присел на соседний камень.
- Да нет, ловил... только мало. Ты, брат, не обижайся. Я ведь и сам свою вину чую, исправиться хочу. - И он полез в карман своей нарядной курточки, вытащил оттуда пачку сигарет, газовую зажигалку. С форсом выбил из коробочки сигарету, Володе протянул: - "Винстон", настоящий, будешь?
Володя не ответил и лишь отвернулся в сторону. Едва он увидел, что Кошмарик сам понимает, что провинился перед ним, былая неприязнь мгновенно оставила Володю и он снова испытывал доверие к этому свободному человеку. И чтобы разрушить напряженное молчание, Володя спросил все ещё ворчливым тоном:
- Слушай, а ты не знаешь, что это за женщина, которая здесь все время ходит по берегу и плачет?
Кошмарик поначалу не сообразил, о ком Володя спрашивает, насторожился даже, но потом кивнул:
- А, так это ж Поганкина Шура! Сын её, Мишка Поганкин, обалдуй, в мае потонул, вот она и ходит все по берегу, и стонет. Думает, что он стоны её услышит. Чокнутая!
У Володи внутри все так и забурлило, когда он услышал пренебрежение, с которым Кошмарик рассказывал о потерявшей сына женщине. Никто из близких Володи ещё не умирал, но он всегда очень живо представлял страшное горе, постигающее тех, кто терял близких. Смерть Ивана Петровича поразила его, и Володя никак не мог согласиться с тем, что он умер, и все ещё находился под впечатлением этого известия, поэтому он был задет тоном Кошмарика и даже оскорблен, захотелось встать и уйти подальше от этого злого, черствого человека. Но почему-то Володя не встал и не ушел, а только спросил:
- Купался, что ли?
- Нет. - Кошмарик бросил камень в застывшую гладь озера. - Рыбу ловить пошел. Было это девятого мая, на праздник. Весна у нас холодная была, лед ещё держался. Выпивши он, конечно, был, вот и полез на лед да далеко пошел, чуть ли не к острову. Мать его не пускала, а Мишка, рассказывают, все выкобенивался: "Не боись, - говорил, - я ещё и не на такой лед ходил". Пошел и провалился. Слышали, что кричал он громко так, на помощь звал, неохота помирать, понятно. Но кто спасет? Далеко от берега кричал, а мужиков у нас немного, да и те, кто есть, все пьяные были тогда. Батька мой тоже... Кошмарики!
Володе стало жутко, и он спросил, желая казаться равнодушным:
- Молодой, что ли, парень?
- Лет двадцать пять. Он в пансионате банщиком работал, сауну обслуживал. Нехудая, между прочим, работенка - сам бы устроился, да не берут.
- А нашли... его? - тихо спросил Володя, пропустив мимо ушей сообщение о достоинствах работы банщика.
- Кого? - не понял вначале Ленька. - Мишку-то? Нет, не нашли. Рыбы, наверно, утопленника объели...
- Как... рыбы? - замер Володя.
- Да жрут же, говорят, они покойников. И окуни, и ерши... Если б нашли Мишку, стала бы Шура по берегу таскаться да стонать.