- Откуда же там золото?
А Кошмарик пошмыгал носом, улыбнулся нагловатой, натянутой улыбкой, сказал негромко:
- Откуда, откуда... Мало, что ли, человек с собой золота носит? Солдаты, офицеры наши, ихние тоже его имели. Зубы, например...
Как ни смотрел Володя на Кошмарика с уважением, но здесь-таки не выдержал:
- Ну и мразь же ты! - поднялся с камня. - Коронки золотые ковыряешь... твои слова... у мертвых?! Да?!
Кошмарик тоже поднялся мигом, взъерепенился:
- Да ты потише, потише ты, не тявкай! Коронки! - и сразу же притих. Ладно, сядь ты... пошутил я. Там коронки другие сняли уж давно. Я другое в дотах ищу, мелочь всякую. Знаки отличия, наградные знаки, медали, может быть, пуговицы, на худой конец. Недавно портсигар серебряный нашел. Все это у коллекционеров спрос находит, а для меня - навар. Ну так пойдешь?
Володя раздумывал. Ему очень хотелось побывать у финских дотов и покопаться в их земле, но останавливало лишь то, что отлучаться за пределы лагеря было строго-настрого заказано. "Если поймают, - подумал он, - то мигом выпрут из лагеря. То-то мама огорчится..." Но в то же время он вдруг подумал, что мама, археолог, наверняка поняла бы его и обязательно простила бы.
- А далеко туда идти-то, до этих дотов? - хмуро спросил Володя.
- По лесу быстрым шагом полчаса. Давай пойдем, порыщем. На двоих поделим, если чего найдем. Там у меня лопата уж припрятана. Пошли, в жмурки тебе, что ли, с пионерами играть? Кошмарики!
- Ладно, - сказал Володя, не спешивший давать согласие. - Ты меня завтра утром у столовой подожди. Может, до обеда и удастся сбегать. Только, - строго сдвинул брови, - уговор: золотые зубы при черепах останутся. Идет?
Кошмарик презрительно цвинькнул слюной.
- Идет! Пусть себе скелеты фиксами сверкают!
И они пошли к лагерю, но Володя напоследок глянул на Ежовый остров, горбатый, молчаливый, манивший мальчика к себе своей пугающей, запрятанной в глубине тайной.
ГЛАВА 5
ДОЛГОВРЕМЕННАЯ ОГНЕВАЯ ТОЧКА
После ужина Володю стала мучить проблема: как убить время до отбоя. Нет, он не был бездельником, лишенным фантазии, и дома у него обязательно сыскалась бы куча дел, но здесь оказывалось, заниматься Володе было абсолютно нечем.
Вначале он потолкался возле баскетбольной площадки, где проводился матч между отрядами, но спортивные состязания никогда не зажигали в нем азарт, а тем более страсть, поэтому игра очень быстро наскучила Володе, и он ушел.
Захотел было взять какую-нибудь книжонку в библиотеке, потому что взятые из дому книги он успел прочесть, пока лечил укушенную руку. Но библиотека оказалась на запоре, так как работала лишь утром, до обеда.
Потом он подошел к низенькому зданию, где работали разные кружки, но оказалось, что для мальчика организовать кружки забыли: действовали только те, что учили рисовать, делать мягкие игрушки и макраме, но все это Володю, конечно, устроить не могло.
Он зашел было в деревянный сарайчик с аляповатой вывеской "Диско", откуда доносился ураганный рев рока. Но постояв минут десять в душном помещении дискотеки, фанерные стены которой подпирали спинами мальчики, во что бы то ни стало желавшие казаться похожими на развязных киногероев, и девочки, похожие друг на друга взлохмаченными, как у тюзовских колдуний, волосами, Володя покинул пристанище рок-фанатов.
Смотреть телевизор ему совсем не хотелось, и Володя пошел, как говорится, куда глаза глядят, обдумывая дорогой все, что услышал он сегодня и от следователя, и от Кошмарика. Поминутно мысли его возвращались к плакавшей на берегу женщине, которая пыталась, должно быть, увидеть на глади озера хотя бы тело своего утонувшего сына. В общем на душе у Володи было муторно и скверно, гораздо хуже, чем тогда, когда он шел в школу с невыученными уроками. Куда хуже!
Вот он уже оставил за спиной лагерные постройки, и стала тише звучать песня, проигрываемая сегодня через громкоговоритель уже раз пятый, с каким-то глупым, непонятным Володе текстом: "Путана, путана, путана, ночная бабочка, но кто же виноват..." В этот уголок лагерной территории, наверное, никто никогда не заходил, и местечко это напоминало настоящий дикий лес. Если бы ещё не музыка...
Он опустился на ствол огромной, поваленной сосны и, положив на колени руки, сидел неподвижно и тихо. Здесь он чувствовал себя свободным.
Вдруг чьи-то шаги и негромкий смех заставили его вздрогнуть - кто-то подходил к его укрытию, и Володя вначале очень огорчился из-за того, что нарушили его покой, хотел было подняться, чтобы идти, но снова сел на дерево: он узнал голоса подошедших людей, остановившихся за густым кустом орешника, всего метрах в двух от Володи.
- Ну ладно, дальше не ходи, - произнес мужской голос. - Здесь нас не найдут и мы, как говорил какой-то поэт, укроемся от суетного мира.
Сердце Володи тревожно застучало - он узнал голос Чайковского и тотчас понял, что если его обнаружат, то воспитатель прицепится к нему, как банный лист, будет допрашивать, грозить, читать мораль. Да, нужно было сидеть тихо-тихо, а то...
Между тем раздался звон стекла, и Чайковский сказал:
- Ну, Оленька, давай, стаканчик пропусти. Это очень хорошее винцо, для девочек.
- А я не девочка, - хихикнул женский голос, принадлежавший пионервожатой Ольге Васильевне, через несколько секунд с неудовольствием сказавший: - Тьфу, дрянь какая! Кислятина!
- На, на, скорей конфеткой закуси, а после листом лавровым зажуешь, чтобы не пахло. А то унюхает начальница... - И Володя услышал очень нехорошее слово, отпущенное Чайковским в адрес начальника лагеря.
Послышалось чавканье и одобрительное причмокивание.
- Слушай, Петро, - сказала вдруг Ольга Васильевна, - а к этому Климову сегодня милиционер приезжал, следователь.
- Н-да? Оч-чень интересно! - отреагировал Чайковский.
- Может, он малолетний преступник какой, этот Климов?
- Вполне может быть, - серьезно ответил Петр Ильич. - Я тебе как опытный педагог скажу: если он и не совершил пока преступления, то обязательно совершит. Я у него заметил склонность на всех плевать, возноситься над миром. Супермена из себя корчит, умнее других себя считает. Выпру я его при первой же возможности из лагеря, не по душе мне этот Климов.
- Слушай, давай не будем больше об этих придурках, - предложила пионервожатая. - Надоели они мне за пять дней хуже горькой редьки.
- Ладно, не будем, - согласился Петр Ильич, - мне они не меньше надоели. Если б не ты, не знал бы, что и делать в этом лагере. С ума сойдешь...
И Володя услышал какие-то звуки, очень похожие на звуки поцелуев. Но вскоре снова прозвенело стекло и послышалось шуршание удаляющихся шагов. А Володя ещё долго сидел на поваленной сосне со сложенными на коленях руками. Он сидел в каком-то оцепенении, потому что подслушанный невольно разговор буквально ошеломил его, обескуражил и очень взволновал.
Во-первых, совершенной неожиданностью для него явилось то, что воспитатель и пионервожатая могли пить вино и... целоваться, при этом высказываясь так грубо о начальнике лагеря, симпатичной женщине, и называя своих подопечных придурками. А во-вторых, Володя был глубоко уязвлен тем, что в нем подозревали настоящего преступника, считали вознесшимся над миром, а ведь это была неправда.
Но вдруг в голове Володи подобно фотовспышке неожиданно ярко сверкнула одна идея. Он заулыбался, но зло и язвительно, и сказал сам себе: "Преступник, говорите? Ну так теперь посмотрим, кто кого! Попробуйте-ка, суньтесь ко мне!" И если до ужина Володя ещё сомневался, стоит ли ему идти с Кошмариком к финским дотам, то теперь он был абсолютно уверен в этом.
На другой день, когда Володя после завтрака вышел из столовой, он увидел Кошмарика, стоявшего за сосной: видно, привлекать к себе внимание лагерного начальства он не хотел. Володя кивнул ему, и Кошмарик кивнул тоже, указывая головой направление, в котором надлежало идти. Так и шли они по лагерю на расстоянии шагов тридцати друг от друга, и эта конспирация очень нравилась Володе, хотя со вчерашнего вечера он находился в убежденности, что вести себя ему теперь можно лишь по собственному усмотрению.
Парадный въезд в лагерь они обошли стороной (там обычно стояли дежурные), перемахнули через забор, и только после этого Кошмарик подошел к Володе:
- Молодец, Вовчик! А я-то думал, ты побоишься.
На что Володя сказал ему тоном очень решительным и твердым:
- Ты запомни: я ничего и никого не боюсь! Понял?
Кошмарик хотел было усомниться, но, увидев, как насуплены брови "лагерника" и крепко сжаты губы, лишь сказал:
- Ладно, верю. А теперь давай-ко по шоссе пойдем вначале, а после через лес. Ходу - полчаса, как я и обещал. Идем!
Володя шел рядом с Кошмариком в отличном расположении духа. Ветерок, шаловливый, свежий, надувал его рубашку пузырем, и Володе казалось, что у него на спине колышутся маленькие крылышки, выросшие одновременно с уверенностью в себе, несшие его вперед и даже как будто поднимавшие над землей. И Володя улыбался, слушая болтовню Кошмарика: